гда присловье: «Рыба да мамалыги глыба».
Я макал кусок мамалыги в сковородку с жареной рыбой и в эту минуту понимал, что жить все-таки можно.
3
Вставал я рано, едва восток начинал алеть. По росистой прохладе бежал к Днестру. И долго, долго плавал…
Потом гулял вдоль бесконечных рядов старых деревьев, вдыхая утреннюю радость. Так в иных местах вдыхают целебный воздух соснового бора или йодистый морской озон.
Взрослые, степенные люди сдерживают свои чувства. А мы, молодые, резвились, точно жеребята. Скатывались в овраги, прыгали через ручьи, скакали по валунам…
— Ты догоняешь! — весело крикнул я. — Чур не я.
— Пардон, коллега… мы вместе с вами свиней не пасли.
Я покраснел как рак. Двое мужчин средних лет усмехались тонко и снисходительно. Размеренная походка, дорогие костюмы, аккуратные узлы галстуков и элегантные запонки на манжетах… Я не мог понять, кто они. Корил себя: какого дьявола распрыгался, как мальчишка?
— Что, Фрунзэ, поддели тебя? Им-то, черт побери, жалованье идет!
— Один — Штирбей… Работает директором средней школы в Пояне, в моем селе. Раньше хвастал, что состоит в родстве с графом Штирбеем… Окончил Нормальное училище в Яссах. Трепач, каких свет не видел… Графское охвостье… Такой же родственник графа, как я — раввина из Бухуша.
— А второй?
— Учитель… Где-то в Кицканах работает… Ишь как ходят под руку… Ничего не поделаешь. Из всех старых учителей в районе только они остались. Оттого и заносятся. Им жалованье все лето идет.
Да, Штирбей подпортил мне настроение. С утра пораньше! Мне чудилось, что мои товарищи слышали его ехидную фразу: «Пардон, коллега… мы с вами вместе свиней не пасли…»
Слова эти, не переставая, звучали у меня в ушах, и со стыда я спрятался в гуще училищного сада. Стал размышлять. Жил я себе, жил, так какого рожна полез в учителя? Будешь потом у всего села на виду, будешь взвешивать каждое слово! Огромный колокол алчедарских педагогических курсов вывел меня из раздумья, властно позвал в класс.
Из учительской выходил Николай Трофимович, заведующий отделом народного образования, и еще трое незнакомых. У входа показался товарищ Шеремет. С цветком в руке задумчиво шагал в нашу сторону. Обычно он выглядел чуточку сонным и усталым, но стоило ему вынуть блокнот и сказать несколько слов, как люди раскрывали рты, восхищались его наблюдательностью. Глаза у него узкие, по-монгольски раскосые… Говорят, Шеремет работал редактором газеты в автономной республике, отличался метким глазом и острым пером.
Не стану воспроизводить речи директора курсов. Он поздравил нас с новой профессией, говорил, что нам по существу предстоит работать с сырьем, с тестом… И все зависит от нас: какой удастся сделать замес, что вылепить и испечь.
Поздравления, одно лучше другого, сыпались как из рога изобилия! Это был настоящий праздник. Отныне мы педагоги. Нам выдали удостоверения. Большая ответственность теперь на наших плечах!
Заведующий районо, мужчина, у которого черные волосы торчали так, словно он был напуган чем-то, вышел к трибуне и стал читать, кто куда получил назначение. Некоторые фамилии звучали куда потешней, чем прозвища, что давали у нас в Кукоаре. Абабий… Амбросий… Ангел… и вдруг:
— Гылкэ Фэникэ… директором семилетней школы села Мерешены.
Фэникэ подскочил как ужаленный и побежал за назначением.
— Гылкэ Прокопий… Учителем в село Кукоара!
Беда! Прикоки, много с тобой мороки. Повезло же моей Кукоаре… Надо предупредить отца.
— Ликуй и радуйся, Фрунзэ.
— Ни мне сегодня не везет, ни Кукоаре.
— Подожди, до вечера еще далеко.
— А ты почему не в духе?
— Посмотрел бы я на тебя… Всех называют по имени и отчеству. А меня Фэникэ Гылкэ. Хотел бы я тебя спросить: как станут обращаться ко мне ученики? Я ведь безотцовщина, дитя любви…
— Будут называть: товарищ директор.
— А учителя?
— Об этом я не подумал…
— Святая простота! Пойду лучше в газету… Не то придется краснеть перед учениками, мямлить: зовут, мол, меня так-то и так… Нет, шут с ней, со школой.
— Фрунзэ Федор Константинович…
— Тебя вызывают!
— Фрунзэ!
— Здесь!
— Директором семилетки в село Кукоара…
— Поздравляю… А говорил — не везет, — хлопнул меня Фэникэ по спине так, что чуть не треснула рубашка. — В родное село угодил. Чего еще хочешь?
— Угодил… Вместе с твоим Прикоки.
— Голову даю на отсечение, нет лучшего учителя для первоклассников, чем такой глупец… как Прикоки… Послушай. У умника терпения гораздо меньше, чем у глупца… А что нужно учителю первоклашек? Знать азбуку и быть дьявольски терпеливым… А Прикоки, если даже школа загорится, спокойно будет вести урок, покуда головешки не станут падать на голову.
— Первый класс самый трудный…
— Ты, Фрунзэ, не думай, что если я не конспектировал, то и не знаю, что в учебниках написано…
— Бума Моисеевич, у нас вопрос!
— Прошу!
— Как быть?.. Наши школы на переднем крае… В прямом и переносном смысле… Села эвакуированы!
В зале стояло около двадцати директоров… Гирова… Гиришены, Будей… Краснашены… Богзешты… Баху… Гетлово… Германешты… Исаково… Леушены… Васиены… Инешты… Вережены… Заиканы… Коробчаны… Сухулучены… Саратены… Чеколтены… Клишова… Бравичи… Чишмя…
Выступал Захария, окончивший семь с половиной классов лицея. Он назначен директором в Оргеев. А «международное положение» Оргеева было из рук вон плохим.
— Директора школ получат в военных органах соответствующий пропуск. Безо всяких препятствий проследуют на место работы.
— Разве за десять дней успеем отремонтировать школы?
— А где достать известь и бревна?
— Кто нам поможет сделать побелку?
— Как собрать детей? Они же в эвакуации.
— Без гвоздей и оконных стекол я, например, как без рук! Пять месяцев «катюши» стреляют из школьного сада.
— Надоела мне эта музыка, сударь. Всем разжуй да в рот положи.
Фэникэ потянул меня за рукав, усадил. Пусть остальные задают вопросы.
— Помнишь слова нашего историка? Один дурак может задать столько вопросов, что тысяча мудрецов не смогут на них ответить. Правда, у меня впечатление, что Бума Моисеевич любит отвечать на вопросы гладко, как из учебника грамматики. Он учился на адвоката в ту пору, когда преподавали риторику… Теперь у него уйма должностей и поручений. Завуч средней школы… Заведующий районо, директор районного радиоузла… Переводчик райкомовских решении на молдавский язык… И еще куча дел, которые он, беспартийный, выполняет, как настоящий большевик.
Что за парень этот Фэникэ! То терзался, что дети не смогут называть его по имени-отчеству. Теперь иронизирует над почтенными людьми… Жаль мне расставаться с Фэникэ. Думаю, и ему тоже.
Вечером он неожиданно пришел ко мне. С шумом вошел во двор моего украинца, будто жандарм с поста, что пришел сделать обыск, хлопнул калиткой, потом дверьми.
— Я за тобой… Укладывай манатки. Через два часа попадешь в объятия к мамочке.
У ворот стояла бричка, запряженная парой вороных. Отличные кони: копытом землю бьют, удила грызут. Боярские кони! Царский выезд, как говаривал дед.
— Ты не дождался отца Прикоки?
— Может, ты хочешь?.. Если тебе охота бежать… следом за его подводой…
— Что ты сердишься из-за любого пустяка?
— Не люблю глупостей с продолжением.
— А откуда бричка?
— Из Пепен… Меня пригласили на бал пепенские учителя. Я спешу, поторапливайся.
Все мое имущество было на мне. От смущения перед девушкой, сидевшей в бричке, я забыл свои десаги в каса маре у хозяина. Но он был так любезен, что до самой околицы бежал следом за нами, покуда не догнал. Правда, дочка ему помогала.
Ловкач Фэникэ поцеловал дочке моего хозяина кончики пальцев, и та долго махала нам вслед платочком, словно Фэникэ был ее давним другом.
— Познакомьтесь! — предложил Фэникэ, пока я рассеянно держал в руках свою суму, боясь испачкать сиденье.
— Тамара! — прозвучал над моим ухом мелодичный голос.
Мы с Тамарой обменялись рукопожатием. И тут я разочаровался. Рука у нее оказалась холодная и потная. Господи, такая красивая девушка и с рыбьей кровью!
Тамарин отец взмахнул кнутом, бричка покатилась, подрагивая на рессорах…
— По-моему, стоит быть директором школы!
— Ты что-то спросил? — осведомился Фэникэ.
— Не так уж плохо, говорю, быть директором школы.
— Да, кто мог подумать, что у Советов так легко стать большим человеком. Ложишься спать темным мужиком… безотцовщиной, просыпаешься директором.
Из брички я выпрыгнул на краю села. Пожелал Фэникэ веселого бала. Поблагодарил возницу и повернул к большому, крытому жестью дому, стоявшему вдалеке, туда, в Ордашей, мы были эвакуированы.
Бричка скрылась в клубах пыли, за поворотом проселка. Вот мы и расстались с Фэникэ. В Пепенах бы ему, конечно, лучше жилось, чем в Алчедаре. Если верить его словам, родители хотели выдать Тамару, свою единственную дочь, свое сокровище, именно за него. Всеми правдами и неправдами добились они назначения Тамары в ту же школу. Не думаю, что это обстоятельство доставило особое удовольствие бывшему королевскому гвардейцу. Его больше пленял Тамарин патефон. Каждый вечер на квартире у нее устраивали танцы, развлекались. На другое утро Фэникэ ходил мрачный, невыспавшийся и клял себя за то, что связался с Тамарой. К тому же у нее была привычка: перед тем как лечь в постель, плакать… «чтобы казаться невинной, безгрешной, целомудренной».
Фэникэ был закаленный солдат, притворная слезливость претила ему. В такие минуты он не знал, как избавиться от Тамары.
— Прощай, Фэникэ!
Перед одним из домов стрекотал движок. Из помещения доносились выстрелы, крики «ура». Сразу вспомнилось: здесь клуб летчиков. Каждый вечер им тут читают лекции, бесплатно крутят фильмы. Если бы я хотел, запросто мог войти. Ведь бригада наша более двух недель мыла самолеты, и мы считали себя авиаперсоналом. Многие любят прихвастнуть, что служили в авиации… Покуда не спросишь, сколько у них на счету боевых вылетов.