- Нафталином пересыпать... И сохранится, пока тебя с директоров снимут.
- А как же!
Когда мы с писарем вернулись в штаб, там было оживленно: офицеры сновали, суетились возле генерала. Во всех комнатах беспрерывно трещали телефоны.
- Пошли домой, Тоадер.
Кому довелось изведать хоть одну тихую фронтовую ночь, тот знает, что такое война. Мирный покой, в обычное время клонящий ко сну, близ передовой гонит сон прочь. Тишина рождает в душе солдата страшные предчувствия, ожидание, неизвестность.
- Не спишь? - спрашивает дома отец.
- Нет.
- Готовятся наши.
За полночь земля задрожала.
- Тяжелые машины проходят...
- Да.
- До чего много стало грачей, жаворонков, скворцов...
- Много.
- На рассвете в нашем дворе пели соловьи. Завтра покажу, где гнездо свили.
- В этом году я еще не слышал кукушки.
- А я слыхал!.. Прилетала к нам в сад. Садилась на верхушку яблони и широко разевала клюв, красный такой... И куковала, куковала. Солдаты, офицеры останавливались, ждали, сколько накукует.
- Говорят, после того как наклюется кукушка спелого ячменя, у нее пропадает голос.
- Да, старики рассказывают...
- В этом году никто в Кукоаре не сеял ячмень.
- Кукурузу тоже.
- Нашла кукушка в других местах ячмень.
- В других...
- А пшеница нынче хорошая?
- Очень... И виноград будет хороший.
- "Мадлена" и "жемчуг" поспели?
- Уже. Но горькие.
- Почему?
- Виноградники не обработаны. Ветром нанесло полыни, лебеды, всякой горечи. Мотается куст на ветру, трется о полынь... горчится...
И снова давящее молчание. Лишь изредка пролает немецкий пулемет. Такая у немца привычка: всю ночь старается показать свою неусыпную бдительность.
- Когда фронт удалится, надо будет навести порядок, - вздыхает отец. - Тоадера, сына Василе, похоронить на кладбище, возле родителей...
- Разве его не привезли?
- Нет.
Уснули мы на заре свинцово тяжелым сном. Когда я открыл глаза, отца уже рядом не было. Вскоре он вернулся с двумя котелками солдатской каши такой густой, что ложка в ней стояла торчком.
У наших ворот остановились трое ездовых - усатые сверхсрочники, которым совершенно не шла военная форма. Капитан Шкурятов понемногу ступал уже на свою раненую ногу и очень радовался этому.
- Натощак или как? Все равно пошли, подводы ждут.
- Куда?
- За партами.
- Что так смотришь, будто с луны свалился? Немцы удрали, наши обошли их с фланга... Теперь их выбивают из камышей.
- Солоновата эта каша.
- Дареному коню в зубы не смотрят, товарищ директор!
Мы поехали в сторону Кулы. При нынешней нехватке рабочих рук я был очень доволен, что армия помогает нам даже свозить парты.
Навстречу нам шляхом ползла большая колонна пленных немцев. Они брели понурив головы. Смотрели в сторону, как побитые собаки. Лица их были серы, как и запыленные, измятые мышиные кители. Незадачливых покорителей мира конвоировал взвод румын. Лишь в хвосте колонны ехали верхом два советских солдата с автоматами на груди.
Проверяя себя, автоматчики спросили дорогу на Бельцы. Отец показал им.
Снова и снова слава коллективным усилиям! Мы мигом нагрузили парты. Прихватили еще три черных полированных столика, взятых немцами неизвестно у какого помещика.
- Хорошо бы взять и эти бревна! - сказал отец, показывая на груду балок. - Блиндажную обшивку распилим моторной пилой... Знаешь, школа осталась без ограды...
- Вы правы... товарищ председатель. Должен сказать, в райкоме нам разъяснили, что сельсовет обязан оказывать школе всемерную помощь. Надо, чтобы занятия начались вовремя. Так что вы нам помогите с транспортом. И квартиры подыщите для учителей...
- Увидеть бы хоть одну рубашку, сохнущую на плетне. Услышать скрип калитки... Без петушиного крика и собачьего лая рехнуться можно...
Раненых, помещавшихся в школе, постепенно вывозили в бельцкий госпиталь. Освобождавшиеся классы убирали, белили, чистили, превращали госпиталь снова в школу. Все работы осуществлялись с фронтовой оперативностью. Я даже не успевал уследить, как все делалось.
Лишь два события отвлекли меня от дел. В село вернулась семья Негарэ.
И на этот раз Георге Негарэ оказался проворней других односельчан, руководствуясь, видимо, старой поговоркой: кто рано встает, тому бог подает. Не с пустыми руками вернулся из странствий Негарэ. Длинная его телега, укрытая домотканым половиком, была полна пшеницы.
- В добрый час, кум! - крикнул он отцу.
- Благодарствуйте. Живы-здоровы?
- В порядке.
- Насовсем?
- У нас еще осталось неубранное поле.
- Жена там?
- Пусть побудет... пока дочек привезу.
- Я хотел тебя предупредить: сарай твой заперт, ключи у меня.
- Какое-нибудь военное имущество?
- Нет, вино сельчан. Военные власти распорядились временно держать под замком. Потом вернем людям... Вот и весь сказ.
- Пока еще уберем, очистим кукурузу... Сарай все равно пустовал бы... Пользуйтесь.
- Что ж, хорошо, что все здоровы...
Второе событие было связано с появлением в Кукоаре моего однокашника Прокопия Гылкэ. Я так обрадовался встрече, что забыл его отчество. И как ни старался, никак не мог выведать у него имя отца. Прокопий был чрезвычайно занят. Снял со спины большой деревянный ранец, - видно, из-за уборочной страды отец не мог привезти его на подводе, - и стал присматривать себе класс для жилья. Я пояснил, что сельсовет подыщет ему квартиру, пусть не беспокоится.
- М-да, жаль! Я бы сложил печь, отец обещал привезти мешок муки... Я ведь умею печь и хлеб, и плачинты лучше всякой женщины.
- В хозяйстве пригодится.
- У нас в семье девушек не было...
- Присядь, ты же с дороги, Прокопий... Э-э-э... Что возишься с этим ящиком?
- Это не ящик, Федор Константинович... Патефон! Пригодится...
- В клубе - вполне...
- Нет, знаете, со мной... У меня другой опыт... Я при помощи патефона преподаю в вечерней школе.
- Это как же?
- Молодежь по вечерам не очень-то любит заниматься. Ходит веселиться в клуб. Тут я включаю патефон. Потанцуйте немного в школе, ребята, а потом немного позанимаемся. Своя методика. На меня в районо писали... Кляузничали, когда работал в своей деревне. Ну, приехала проверка. Ничего не могли поделать: самая лучшая посещаемость - у меня. А посещаемость тоже не шутка. В вечерней школе посещаемость - это все!
- Вот как раз то, что я искал.
Прокопий не выпускал патефона из рук. Ходил с ним из угла в угол.
- Что ты искал, Прокопий?..
- Гвозди!
Но если и это метод или методика, беда мне с ним! Прокопий Гылкэ стал отколупывать замазку и вытаскивать из рамы гвоздики, державшие стекла. Складывал гвоздики в свою шляпу. Отец удивленно уставился на него.
- Сапоги у меня каши просят... Война... Гвоздей не найдешь.
- Что же вы делаете, товарищ?!
- Что делаю? Учитель должен приходить в школу опрятным... Дети берут с него пример!
- Да, а если ветер?
- Об этом я не подумал! Кажется, вы правы...
2
Кукоара оживала. Ядовитые соцветья бурьянов согнулись под колесами телег и арб. Мужики возвращались домой. Впрягали скотину в упряжь, в ярмо, отправлялись за урожаем в чужие места, где были в эвакуации, на берега Реута, политые их потом.
По утренней прохладе во дворах пели косы. Падала густая трава, сорняки, умудрившиеся вырасти даже на завалинках домов, в сенях, в загонах и колодцах.
Бадя Василе вернулся с фронта домой с пустым рукавом, заткнутым за пояс. Со дня разлуки не написал Анике ни одной строчки: бесконечно перебрасывали с места на место. А после ранения, контузии, у него отшибло память. В Кукоару прибыл в сопровождении санитара, у которого то и дело спрашивал:
- Как думаешь, Аника не продала коней? Плохо дело... Одной рукой прокормить четверо душ...
- Не продала, Василе, - успокаивал его отец. - Ты скажи спасибо, что домой вернулся... Подрастут сыновья, заживут раны.
- Новая рука не отрастет. Прилажу ремешок к плечу... Чтоб держался черенок сапы. Сыновья у меня... ведь малыши. - Лицо бади Василе стало добрей, просветлело. - В Бобруйске, где нас обучали перед фронтом, я видел, как работал один однорукий. Правда, доить овец, наверно, уже не смогу...
- Мальчишки подрастут, - повторил отец.
- Если кони не проданы...
- Нет, Аника - баба хозяйственная...
После ухода бади Василе отец начал наводить порядок на столе, разбирать военную корреспонденцию. Накопилась целая пачка треугольников с разных фронтов. Письма каждый день прибывали с теленештской почты. Многие писали перед возвращением из эвакуации.
- Теперь Василе будет долго жить, - сказал отец, перебирая бумаги.
- Сколько отпущено...
- Нет, ты посмотри сюда.
Я посмотрел. На клочке бумаги величиной с ладонь жидкими чернилами было написано: "Суфлецелу Василий Петрович". Дальше текст, набранный типографским способом: "В боях за Родину... пал смертью храбрых..."
- Почему не отдал ему?
- Из головы совеем вылетело...
- Давай отнесу.
- Возьми. И скажи, что никто еще не знает про это извещение.
Я прыгнул через перелаз. Летел, как на крыльях, словно нес невесть какую радость.
Бадя Василе возился, пытаясь прикрепить к плечу черенок косы. Хотел навести порядок во дворе. И у него бурьян вымахал выше человеческого роста. Увидев меня, виновато улыбнулся, смущенный собственной беспомощностью.
- Не хочет слушаться коса... - И тут же начал свою хитрую присказку: - Говорят, шел однажды лугом святой Петр. И наткнулся на пастуха, занятого косьбой. Как говорится, сила пастушеская, ум бараний. Широко размахивался чабан, старался захватить как можно больше, но трава только клонилась под косой... Была та коса не отбитая, не заточенная. С фабрики. Взялся тогда святой Петр и привел ему косу в порядок: отбил молотком, наточил оселком... И как взмахнул пастух, развернулся вокруг себя, чуть голова не закружилась. А трава стоит как ни в чем не бывало. Накинулся тогда гл