– Щас вдарю по хребту коромыслом, – угрюмо ответила Ульяна.
– Уля-уля-уля-уля! – не унимался хозяин.
– Эт как же ты у нее белье-то рассмотрел? – тихо спросила хозяйка.
– Како белье?
– Та шелковое. И про то, как она, дескать, умеет! – хозяйка возвысила голос.
– Чего умеет?
– А то!
Аврора услышала глухой звук удара: один, второй, третий. За ударами последовали шорохи и топот.
– От так от жена Ростиславича точно не умееть. А я дак умею! – рычала Ульяна.
– Уля-уля-уля… – голос хозяина сделался тише и как-то поскучнел.
Аврора поняла, что мужик мечется по двору, преследуемый разгневанной хозяюшкой. Пленница слышала хриплые стоны и звуки ударов, перемежающиеся с дробным топотом и стуком. Хозяин и хозяйка гонялись друг за другом по двору. Она – с коромыслом наперевес, он – тяжело опираясь на трость.
«Как молодые резвятся», – бесстрашно подумала Аврора.
– Избавься от них! – рычала Ульяна. – Богом молю, избавься! А о науках ее бабских и не мечтай! Не то будешь и боком, и раком в петле болтаться и я с тобой вместе!
– Уля-уля-уля… – голосишко хозяина совсем увял. Да и прыти в нем заметно поубавилось. Он все еще мотался по двору туда-сюда, безуспешно пытаясь увернуться от ударов коромыслом. Но первой устала хозяйка. Она бухнулась на лавку прямо напротив оконца. Аврора осмотрительно присела, исчезла из проема, спрятала лицо.
– Отдай Ростиславичу пять мешков и пусть отвяжется. А этих… в придачу. С глаз долой! Пусть его, гниду, за них и повесять…
– Отдай пять мешков! – передразнил супругу хозяин. – Ах ти, Уля-уля-уля! Седня пять мешков, завтра – поросенка, а потом и Лельку ему отдай. А не ему, дак этим вот… захватчикам родимой земли, мать ее колхозную!
– Отдай! – рявкнула Ульяна. – Отдай и немцев, и овес! А потом…
Тут она направилась к мужу, а тот, тонко разбиравшийся в настроениях супруги, и не подумал убегать, не вопил глумливо «уля-уля-уля», а подставил ей большое ухо, да так подставил, что даже лохматая его шапка на сторону съехала.
– И то правда, Ульяна. Не отпускать же их! – проговорил он, выслушав супружеские советы. – Ить растрандят по округе и про порося, и про Лелечку твою. Корову-то ить было не спрятать, а этих ить до соплей жаль…
– За Лельку убью, – воинственно подтвердила Ульяна. – Убью голыми руками! Хоть Ганса, хоть Ивана, хоть Джужоппу, мать его латинянку…
Аврора, гремя цепями, отползла в угол. Она старалась подсунуть под себя полы шинели и не прижиматься спиной к холодной стене. Только не заболеть! Эдуард зашевелился в углу – значит, жив…
Что она станет делать, когда их партизаны потащат в чащу? На смену этой, первой, панической мысли, пришла следующая – здравая, спасительная. На много верст окрест нет леса, нет чащи, а значит, и партизан нету!
Дверь приоткрылась, впустив в подземелье неяркий дневной свет. На фоне светлого пятна возникла кривобокая фигура в высокой лохматой шапке. Человек тяжело опирался на трость. Оголодавшая Аврора учуяла густой перегарный смрад, смешанный с ароматами крепкого табака.
– Джон Сильвер… – едва слышно прошептала она.
– Не-а, – ответил мужик, – Кумарь мое прозвание, а имя – Капитон. Вместе получается Капитон Кумарь. Из христиан я, но советской власти сочувствующий. Это я вам, немчура, офицьяльно заявляю. Кто из вас первым опорожняться будет? Эхма, ни хрена ведь немчура не понимаеть, эх…
– Я, я… – отозвалась Аврора. – Господин, очень хочется… И пить, пить!
Он спустился в подземелье, стуча тростью, ловко отвязал Аврору от кольца, но цепи с лодыжек и запястий снимать не стал. Словно перышко взвалил на плечо и поволок наверх, на улицу. Цепь скрежетала по каменному полу подпола, звенела, колотясь о толстые доски ступеней. Мужик напоил Аврору ледяной водой прямо из ведра, сунул в рот краюху хлеба. Хлеб оказался странного, кисловатого вкуса, пах брагою и показался Авроре невероятно вкусным.
– Жри, жри, – усмехался мужик. – Пирожных не скоро отведаешь!
Где-то совсем рядом взблеивала коза, похрюкивая, возился поросенок, дурманно пах скотный двор. Аврора пыталась пристроиться так, чтобы наглый, пронырливый взгляд мужика не смог узреть не только ее тела, но даже нижнего белья. Ее выручила Ульяна. Вооруженная коромыслом, она явилась на скотный двор, стала между мужем и Авророй, уперев руки в бока.
Аврора, преодолев жгучий стыд, справила нужду, и уселась под стеной сараюшки на покоробленный деревянный ларь, чтобы доесть дарованную ей черную краюху. Ульяна скрылась из вида за углом сарая. Аврора слышала, как она спускалась в земляную нору, вырытую в центре двора – погреб, ставший их с Эдуардом темницей. Послышался звон цепей и тихий голос Эдуарда:
– Ich bitte Sie, gnädige Frau! Nicht so schnell! Sie sehen, ich bin verwundet![29] – говорил он.
– От гундить… Да как жалобно-то! – приговаривала Ульяна. – Будто не его товарищи Маруську нашу со двора свели. Будто мы его приглашали наш колхоз пограбить. Слышь, немец! У нас своего ворья хватает! Нам немецкого ворья не надо!
Аврора поняла, что хозяйка ведет Эдуарда в другой угол скотного двора. Не хотят хитрые крестьяне, чтобы они увиделись еще один раз, под сводом дневных небес… Аврора посмотрела наверх. Там было все: и чистая голубизна, и частые кучевые, полные снегом облака. Время от времени между них проглядывало озябшее солнышко. На их головы падал медленный, тихий снежок и жизнь могла бы быть так хороша, если б не война. Ах, если б были они с Кумарями не злейшие враги, а добрые соседи!
– Сколь, думаешь, мне лет? – прилипчивый, синий взгляд Капитона вернул ее с небес на землю. – Не-е-е, на шестой десяток ще не перевалило, но в прошлую войну повоевать успел. Да и потом… когда тут всяко творилось… Эх!
Он потупился, печально вздохнул и продолжил:
– Ныне тут всякого блудливого народу привалило. Про немечив я и не толкую. А кроме-то них? Твои вот угорья, и румыны, и латины. Эх! Ну и наш-то народ взбудоражился. Снова наново кто до лесу, кто до дров. Я тя сдам за хорошую мзду тем, кто до лесу…
– Партизанам? – уточнила Аврора.
– Че? – Капитон снова засмеялся, и из-за стены сараюшки ему отозвалась звонким блеяньем Лелька. – Партизаны! Кхе-кхе… какие тут партизаны? Побойся хоть своего угорского бога, ежели нашего, христианского не боишься. Это ваши партагеноцци придумали партизан. Нет тут партизан. Нету леса. Хде им прятаться? Ну?
– Я тоже так подумала… – пролепетала Аврора.
– Я сдам тебя за дойчемарки. А ты не кобенься. Ты барышня хорошая. Белье у тебя шелковое, пахнешь хорошо пока. Пересидишь и портагеноцц, и ту пору, когда наша родимая Красная армия назад покотится… А там уж, когда социяльный строй опять установица, тогда из-под Ростиславича вылезешь. Да ты не печалься! Он и помоложе, и не такой вонький, как я…
Капитон снова засмеялся дуэтом с козой Лелькой.
– О чем это вы? – насторожилась Аврора. – Победоносный вермахт в союзе с дружественными армиями… Словом, ваша армия не сможет отобрать завоеванное… Тысячелетний рейх…
– Отымеем наново ваш рейх, барынька, – Капитон раздосадованно сплюнул, и Аврора испугалась. – Тут у нас не рейх. Понятно? А я говорю тебе, как отец дочери сейчас!
Капитон тюкнул об земь тростью, и Аврора послушно умолка.
– Не веди со мной, угорка, иделогицких споров! Я говорю и знаю твердо: когда родимая наша Красная армия назад покотится, тебе лучче под путевым мужиком лежать. Наш мужик лучше твоих угорьев. От хоть у Ульяны спроси… Ан почем ей-то знать? Ну так на слово поверь и не кобенься. И нам, и тебе будет выгода.
– А Эдуард? – осмелилась спросить Аврора.
– Да на кой кому немец-то нужен? – ответил Капитон попросту. – Вражья сила от веку и до исхода времен. Поросенку скормим, чтоб попусту не пропал.
Авроре больше не довелось повидать Эдуарда, они не смогли перемолвиться и словом. Она слышала, как суровая Ульяна заталкивала корреспондента «Фелькишер беобахтер» в земляную нору. Ее же препроводили в хозяйскую горницу, но цепей не сняли. Она так и осталась сидеть на скамье под образами, громыхая чугунными кандалами. Аврора старалась развеселить себя, припоминая строчки письма Отто. Того единственного письма, которое она успела получить из России перед отъездом из Будапешта. Отто писал ей о русских иконах. Золото и киноварь, тонкие лики, темные и суровые…
Над степью за окном повис осенний сумрак, в горнице было жарко натоплено, хозяева куда-то исчезли, а она, вместо того чтобы продолжить поиски путей к спасению, впала в странное, тревожное полузабытье. Аврора и не заметила, как улеглась на жесткую скамью. Холодный воздух, проникавший через щели в оконной раме, холодил ей спину и мешал дреме одержать над ней полную победу. Она слышала странную беготню во дворе, но отнесла ее на счет странных обычаев хозяев этого места. Она слышала громкие хлопки, но и они не смогли вырвать ее из липких тенет апатии. Ее смогла разбудить лишь длинная автоматная очередь. Пули ударили в стену хаты, где-то неподалеку грянул разрыв, и Аврора услышала странный, пронзительный свист.
«Осколки», – подумала она и проснулась.
Аврора вскочила на ноги, заметалась по горнице. Она уже не чувствовала тяжести оков, перестала думать об измученных чугунными браслетами запястьях и лодыжках. Может быть, забраться под кровать? Она откинула на сторону кружевной подзор покрывала. Из темноты на нее глянули желтые глаза. Кошка зашипела. Аврора, вздрогнув, отскочила. Она посмотрела на огромную, белую печь, занимавшую большую часть помещения. Огромное сооружение, беленое, с большой почерневшей от копоти заслонкой окончательно испугало ее, и она, наконец, разрыдалась. Гремя цепями, Аврора упала на хозяйскую кровать, измяв и раскидав на стороны груду подушек в чистых, цветастых наволочках.
– Отто! – шептала она. – Спаси меня, Отто! Один только раз, один только раз спаси, и я больше не стану ни ревновать, ни убегать… Один только раз!..