ми курились дымки, сновали, подобно отощавшим после зимней спячки ящерицам, ленты дорог. Костя посмотрел вдаль. Там среди осколков битого зеркала, на присыпанной белым равнине выпукло темнели кровли домишек. Чалтырь. За селением из стороны в сторону метались оранжевые огоньки, будто кто-то чиркал спичкой и сразу гасил едва вспыхнувшее пламя. Оттуда слышался гул канонады, оттуда из приазовской степи к Ростову двигались стрелковые дивизии. Дивизионная артиллерия била по немецким позициям крупным калибром. Костя видел клубящиеся следы разрывов. На сборном пункте перед посадкой в самолет лейтенант Сидоров огласил им боевую задачу: до подхода основных сил совершить бросок к Темерницкому мосту. Не позволить противнику взорвать его. Мосты! Лейтенант так долго говорил о них… Ростовские мосты через Дон: Американский, Литерный, Аксайский. Вот блеснула широкая дуга реки. В ее черной глади отразились трассирующе следы зениток. Косте на миг показалось, что течение воздушных потоков отнесет его в воду, но этого не случилось. Он приземлился в черте города, возле свежей, еще дымящейся руины. Дом догорал. Огромная гора раздробленного снарядом кирпича, подсвеченная умирающими кострами пожарища, освещала устланную каменным крошевом улицу. Неподалеку копошился, боролся с опавшим куполом парашюта кто-то из его товарищей. Костя с облегчением признал огромную фигуру Спиридонова. Вот Спиря обрезал стропы парашюта. Вот потащил скомканный купол к разрушенному дому. Все по инструкции, все без паники. А вот и Телячье Ухо – сутулый дрищ. Корячится безрукий! Конечно, стропы резать – не на стреме стоять, в носу ковыряя! Костя засмеялся, дышать сразу сделалось трудно. Воздух наполняло невыносимое зловоние, и Костя ухватился за сумку противогаза.
– Не стоит, – услышал он знакомый голос старшины. – Надо выбираться из дымовухи. Без противогазов бежать сподручнее. Эй, что ты там ковыряешься, бестолочь лопоухая? Ступай сюда!
Телячье Ухо брел к ним, спотыкаясь о кирпичные обломки. Костя хорошо помнил эту его неуверенную, спотыкающуюся походку. Точно так же он ходил и по гладким московским мостовым.
– Спиридонов? – старшина всматривался в колеблющиеся тени, в изобилии рождаемые огнями догорающих пожаров.
Где-то неподалеку с грохотом обрушилась разбитая снарядом стена. Телячье Ухо вскинул автомат, насторожился.
– Идем по направлению на восток, – старшина махнул рукой туда, где за нагромождением руин в свете пожарищ виднелись уцелевшие дома. – Я пойду вперед, Кривошеев и Липатов за мной. Замыкает – Спиридонов. Я смотрю вперед. Кривошеев – налево, Липатов – направо, а ты, сибиряк, почаще оборачивайся. Снять оружие с предохранителей!
– А еще трое? – спросил Костя. – Луценко, Верещагин, Ивлев?
– А Бог бы с ними и партейный актив… – старшина насупился.
– Мы не станем их искать? – поддержал Костю Спиридонов.
– Мертвецов собирает похоронная команда, – коротко ответил старшина.
Телячье Ухо хмыкнул, а Лаптев бодро зашагал по каменному крошеву в ту сторону, где над крышами светлело предутреннее небо.
С наступлением рассвета артиллерийская канонада утихла. Они двигались в кромешной тишине, нарушаемой лишь шумами дальних обвалов и треском пламени. Старшина вел их по лабиринтам уличек между остывающих и старых руин. В воздухе все явственней чувствовался илистый дух реки. Костя внимательно смотрел в темнеющие провалы окон. Вот где настоящая беда! Во всем квартале ни одного целого дома! Но все руины были старые, стылые и совсем пустые. Нигде Косте не удалось усмотреть следов присутствия живого человека. Даже мертвецов не чуял Костя.
– Нешто всех развеяло в прах? – услышал он шепот Спири за спиной.
– Молчать! – шикнул на них старшина.
Вот они снова завернули за угол. И Костя почуял близость реки – широкой, полноводной, текучей воды. Так в летнюю жару, распахивая ночами створки окна, он чуял живую близость Москвы-реки, слышал ее дыхание, ее шелесты и шепоты, ее тихое волнение, текучую силу ее вод. Внезапно Телячье Ухо рухнул, будто подкошенный. Костя присел. Почему он не слышал выстрела? Ах вот оно что! На краю улицы, под чудом уцелевшей капитальной стеной трехэтажного дома белел танк. На вид вполне себе целая машина, только одна из гусениц сползла с направляющих наземь. Танк выкрасили небрежно. Безвестный маляр шлепал валиком кое-как, оставляя незакрашенными обожженные огнем части брони.
– Вставай! – приказал старшина. – Нам надо выйти к мосту.
Он ходил вокруг танка, внимательно присматриваясь.
– Работа трофейной команды, – сказал наконец. – Даже движок выдернули, не говоря уж о мелочах. Ишь, как быстро обработали! Политрук говорил, будто не более недели Ростов-батюшка у них в руках был. А все ж успели ободрать, позаботились.
Телячье Ухо расположился под боком танка на перекус, а Костя, ведомый странным, неведомым доселе чувством, взобрался на броню. Люк танка оказался распахнут.
– Не надо, парень! – сказал ему снизу старшина, но Костя упрямо сунулся в люк. Дурнота навалилась, словно похмельное забвение – звуки умолкли, руки-ноги отказались подчиняться воле обезумевшего от ужаса разума. Обгорелое лишенное глаз и носа лицо танкиста скалилось на него рядом белоснежных зубов. Остатки обгоревшей плоти едва прикрывали обуглившийся скелет.
Костя не помнил, как свалился с брони вниз, на каменное крошево. Он очнулся от того, что Спиря тряс его и хлопал по щекам.
– Зачем ты туда полез? Я ведь говорил! – негодовал старшина.
– Я не думал… меня сбил запах… – бормотал Костя. – Не виноват… нюх забился… я привыкну, привыкну… это не страх, не страх…
– О чем это он? – изумился Спиря.
– Он охотник… – усмехнулся Телячье Ухо.
– Это я охотник! Так-то оно! – не отставал Спиря. – А он – москвич. Какая ж на Москве дичь? Коты и воробьи?
– Ты – фраер, Спиря, – усмехнулся Телячье Ухо. – А охотник – он!
– Отставить треп! – рыкнул старшина. – Вставай, Кривошеев. Айда к реке.
Солнце в мутных небесах приближалось к полудню, когда они вышли на железнодорожную насыпь. Старшина рухнул животом на мокрую, покрытую копотью щебенку.
– Где же немцы?
– Тихо-то как! Ой, не к добру!
В один голос сказали Спиря и Телячье Ухо.
– Тише! – огрызнулся Лаптев. – Молчите и, глядишь, доживете до самого вечера!
Курносое, простоватое лицо старшины за ночь изменилось: усы почернели от копоти, черты лица сделались резкими, взгляд серых, старчески-водянистых глаз острым, волчьим.
– Почему не пойти прям по насыпи? – прошептал Костя. – Дорога приведет нас к станции, там…
Лаптев в ответ лишь приложил палец к губам. И правда, совсем неподалеку Костя расслышал возню, словно кто-то бегал по скату насыпи туда-сюда, шелестя щебнем.
– Я посмотрю? – одними губами произнес Костя. Старшина кивнул.
Эх, если б не автомат… Да еще сумка с боезапасом и противогаз… Да, война – не простое дело! Это вам не подгулявшего фраера в подворотне подкарауливать. Но Костя справился. Он залег между рельсами, прижался щекой к мокрой, воняющей креозотом шпале, прислушался. Их было двое. Один, тяжеловатый, неповоротливый, уверенный в себе смельчак. Другой – легкий, верткий, осторожный. Ковыряются в насыпи, словно кроты. Маленький – роет, большой – ходит туда-сюда. В одну сторону идет налегке, обратно – шаг тяжелее, чем-то нагруженный. Ах, вот же еще и третий! Этот сидит неподвижно, щелкает предохранителем. Дурак на стреме – нет худшей беды. Костя осторожно приподнял голову. Под насыпью, с противоположной стороны, он увидел две круглые головы. Каски прикрыты промокшими маскировочными сетками. Третий припал на одно колено неподалеку с автоматом наизготовку. Рядом с ним ящики. Костя присмотрелся. На ящике большими черными буквами по трафарету было выведено: «Dynamit». Костя осторожно снял с шеи ремень автомата. Складной ножик он держал в кармане на левом рукаве. Самодельный, обоюдоострый клинок с деревянной, потемневшей от времени рукоятью, изготовленный московским вором Савкой Прыщем – в голенище. С финкой дело было сложнее. Она висела в ножнах под левой мышкой. Сдерживая дыхание, время от времени настороженно замирая, Костя разложил оружие перед собой.
– Три. Как раз, – пробормотал он одними губами.
Творение Прыща сразило дурака на шухере сразу насмерть. Автомат с грохотом выпал из его рук. Мертвое тело бесшумно завалилось на бок. Костя не успел огорчиться из-за металлического грохота, вызванного падением автомата. Да и вреда от этого звука оказалось немного. Шустрый малый с саперной лопаткой обернулся к шуму лицом, а к Константину спиной. Небольшой, складной ножик швейцарской работы, полученный Костей на призывном пункте, вонзился саперу в спину по самую рукоять. Никелированная рукоятка ножа с искусно выгравированной драконьей головой, торчала между вторым и третьим позвонками. Шустрила замер, растопырив пальцы. Саперная лопатка вывалилась из его руки.
– Да что ж у вас все падает сегодня? – Костя досадливо сплюнул.
Скатка и сумка с противогазом очень мешали, но ему все же удалось достичь отважного увальня до того, как тот успел собраться с мыслями. Финка проткнула его грудь, словно бумагу. Немец оказался одного с Костей роста, но шире в плечах. Он уперся в Костю выпяченным, тугим, словно барабан, животом. Костя, придерживая его за ремень, смотрел, как угасают в зрачках врага последние искорки жизни.
Потом пришлось еще упокоить надсадно хрипевшего шустрого копателя. Костя дорезал его финкой попросту, одним движением поперек горла. После этого он подобрался к ящикам с динамитом. Дурачок так и сидел, привалившись к ним боком. Гимнастерка на его груди потемнела от крови, на лице застыло то же тупо-сосредоточенное выражение, которое оно имело при жизни. Костя обыскал все три трупа. Взял ножи и сигареты. Тщательно очистил лезвия от крови, протерев их полами одежды убитых. Он сосредоточенно выполнял свою работу, прислушиваясь к шумам, доносившим с реки. Там, за высоким, полуразрушенным, железобетонным забором, толклось множество людей. Им туда нельзя. А вот на путях пока пусто, впрочем… Костя обернулся. Старшина Лаптев стоял на насыпи во весь свой невеликий рост. Костин автомат он держал наизготовку, собственное оружие закинул на плечо.