– Почему бросил автомат? – прошипел старшина.
– Так тут же минеры! – изумился Костя. – Не устраивать же шухер с автоматом?
– Н-да, – подтвердил Спиря. – Вон там за забором. Во-о-он за той осыпью! Там, надо думать, и есть река. Они по берегу шастают. Топают, словно лоси. Не слышишь, дядя? Так-то оно.
– Все одно, – ярился старшина. – Красноармейцу бросать автомат нельзя! А я вам командир, а не дядя! Никодим Ильич Лаптев мое имя! Эх, навязали мне на голову всякий сброд!..
– Ты уж прости меня, дядя Никодим, – Костя широко улыбнулся, приложив ладонь к груди. – Больше не буду бросать. Честное слово!
– Никодим Ильич! – фыркнул старшина. – Я, паря, уж воевал, когда твоя мамка только косички научилась заплетать.
– Никодим Ильич, – послушно повторил Костя. – Теперь запомнил.
– Прощаю, – хмуро заявил Лаптев. Он пристально, с недоверчивым восхищением смотрел на Костю. – Хоть и самовольник ты, но все одно… прощаю! Но в следующий раз попомни: автомат не оставлять! Хоть и мастеровитым ты оказался по части резни, но все одно: автомат есть автомат.
Их разговор прервал внезапный взрыв. Невдалеке над руинами взмыл в сереющее небо дымный столб. Земля дрогнула. Мертвый немец с зияющей в горле раной, сполз на землю, словно устал спать сидя и решился наконец прилечь. С пасмурных небес на них посыпалась крупная каменная пыль.
– Это наши палят с того берега, – сказал старшина. – Надо торопиться к мосту. Товарищ Починков – командир дивизионной артиллерии – обещался не лупить по нашему квадрату. А там кто его знает…
Они крались вдоль железнодорожной насыпи до тех пор, пока на путях не замаячил хвост военного эшелона. Слева от них над городом вздымались сизые громадины разрывов. Земля тряслась, словно заходясь в истерическом хохоте. В промежутках между взрывами они слышали истошные крики. Вопили немецкие интенданты.
Вдоль пути сновали люди в чужой форме. На платформы грузили крупнокалиберные орудия. Противник пытался отступать организованно.
– Впереди Гниловская, пост, – задумчиво сказал старшина. – Они собрались уж драпать, иначе дозоры ходили б вдоль всего полотна. Эй, Липатов! Сообрази-ка, сколь давно на город упал последний снаряд?
– Минут пять – семь, – ответил Костя. – А что?
– А то… Мож уже закончили долбить?
Сержант расстегнул планшет, отрыл карту. Они примостились на дне старой воронки. Тяжелый снаряд угодил прямиком в небольшую станционную постройку, разметав на стороны кирпич и шиферную кровлю. После взрыва часть дома осыпалась на железнодорожные пути. Впоследствии немцы сгребли этот мусор в воронку, очистив полотно. Фундамент отчасти уцелел. Огромные куски покореженного взрывом железобетона устилали дно воронки. Среди них и нашли укрытие десантники восемьдесят пятого отдельного батальона. Над их головами высилась железнодорожная насыпь. Совсем рядом слышалась чужая речь. Властный тенорок выкрикивал команды:
– Berechnungen auf der Plattform sitzen! Unterofitser! Warum sind Sie nicht in der Dienstwagen?[30]
– Почему же не ударить по станции? – удивился про себя Костя.
– Потому что на станции должны быть мы! Дивизионной артиллерии это известно, – раздраженно ответил старшина. – А мы – вона где в носах ковыряем.
Старшина наконец принял решение.
– Разделимся, – решительно проговорил он. – Москвичи пойдут сейчас налево, а там проследуют по Пролетарской улице.
В этот момент рельсы у них над головами загудели. Состав тронулся.
– А мы с тобой, сибиряк, перепрыгнем через пути и пойдем по-над берегом. Вы, москвичи, стремитесь к мосту. К мосту! Там место сбора десанта.
Костя, недолго думая, полез наверх по склону воронки. Он замер на несколько секунд, когда где-то наверху снова хлопнул взрыв. На этот раз били из малого калибра.
– Торопитесь, москвичи! – зарычал старшина. – Это наши с моста бьют, зажигалками. Эшелон хочут поджечь! Торопитесь!
И Костя заторопился. За его спиной шумно сопел Телячье Ухо.
Они бежали по оплавленной щебенке между пылающих домов. Что там еще могло гореть? Утром Косте казалось, будто здесь ничего не осталось, кроме битого камня. Но сейчас, шагая по Пролетарской улице, он чуял: там под вяло пылающими руинами есть люди. Обгорелые, расплющенные, растерзанные трупы. Он чуял их предсмертный ужас, слышал их напрасные мольбы. Здесь, среди руин, все казалось вымершим, изрешеченным, сожженным. Но кое-где теплилось слабое биение жизни. Костя приготовился принять обжигающий, на грани безумия ужас, но слышал только равнодушие. Тупое, голодное равнодушие.
Телячье Ухо обернулся к нему. Слишком маленькая, не по размеру, каска нелепо сидела на его огромной голове, жестоко сминая большие уши. Костя улыбнулся.
– Это улица Пролетарская, – пояснил Телячье Ухо невпопад. – Тут мой кореш жил-поживал. Только вот где его дом? Как разобрать? Говорил, у железки, вроде где-то на углу…
– Где мы, дядя Гога? – Костя остановился.
– Удивляюсь я на тебя! – хмыкнул Телячье Ухо. – То ты вострый, как тот ножик, что всегда в голенище носишь, то словно спишь на ходу, словно душа твоя через уши из тела выворачивается. Недаром в Марьиной Роще толковали, будто ты странный. Очень странный!
– Где мы, дядя Гога? – повторил Костя.
– Где-где… Там вокзал и железная дорога, за твоей спиной Дон. Там же и Темерницкий мост.
– Так нам туда! – обрадовался Костя.
– Погоди пока, – Телячье Ухо внимательно уставился на руины. – Домик розовенький тут был. В два этажа, крыша шиферная, окошки такие, рамы синей краской крашенные.
– Дался он тебе, домик этот, – Костя настороженно смотрел в небо.
Обстрел прекратился. Не стало слышно ни артиллерийских залпов, ни воя мин, ни разрывов. Где-то в отдалении журчала вода, и слышалось надрывное рыдание. Костя тревожно вслушивался в тишину, пытаясь заранее услышать гул авиационных моторов, но небеса хранили молчание. Налетевший ветер раздувал дымные хвосты, заставляя их метаться из стороны в сторону. Костя держал палец на спусковом крючке, стараясь в дымном мареве, заполонившем Пролетарскую улицу, рассмотреть своих. Их обступали руины самых причудливых форм, озаренные изнутри тлеющим пожаром. Там, под искрошенным камнем, жило и ширилось оранжевое пламя. Оно гудело, оно билось о каменные глыбы, пытаясь вырваться наружу. Оно уже пожрало все живое, но его ненасытная утроба требовала воздуха, жаждала новой пищи. Среди руин находились и совсем целые дома, случались даже строения с неповрежденным остеклением. Война заглядывала в закопченные стекла, тысячекратно повторяясь в каждом из них. Костя, преодолевая отвращение, заставлял себя заглядывать в черные провалы. Он прислушивался к себе, пытаясь угадать, где, за каким окном прячется враг. Но Пролетарская улица будто вымерла: ни мирных жителей, ни живых врагов не находилось.
Наконец нелегкая вынесла их на открытое пространство. Это место оказалось ровным-ровно, словно его отутюжили. По сторонам площади стояло несколько выкрашенных белой краской танков и ни одной целой стены. Дома были перемолоты в столь мелкий щебень, словно неизвестный великан методично крушил их молотком. На противоположной стороне покрытой руинами площади громыхал по насыпи состав – мощные тела гаубиц на железнодорожных платформах. На одной из платформ – солдат охранения. Стоит себе, прижимая приклад автомата к груди, каска надвинута на брови, глаз не видать. Смельчак или дурак? Так сразу и не разберешь. А состав ускорял ход, и Костя подумал вдруг, что парень этот умрет у него на глазах раньше, чем платформа скроется из вида. Пуля прилетела с противоположной стороны железнодорожного полотна. Снайпер расположился на чердаке уцелевшего розового домишки. Крошечное мансардное оконце под причудливо изогнутой шиферной крышей. Над парадным розетка. Наверное, морда льва, не иначе. У Кости заслезились глаза, так старался он рассмотреть домик в просветах между бегущими платформами. Костя не увидел, как храбрец упал с платформы на насыпь.
– Там наши! – завопил Телячье Ухо. – Наши!
Он кинулся бежать через покрытое битым кирпичом и обломками зданий пространство, перескакивая с одной изорванной взрывами железобетонной глыбы на другую. Его заметили на последних платформах эшелона, стрекотнула автоматная очередь. Телячье Ухо подпрыгнул, взлетел над обломками зданий и бесследно канул в их пучине, словно дельфин в черноморских волнах.
Отвратительно хлопнув, разорвалась мина. Следом за первым последовал и второй, и третий хлопок. Над руинами метались осколки. Костя шмыгнул в щель, под нависающий обломок стены. Он больно оцарапался арматурой, порвал штаны. Ах, как мешали скатка и проклятая сумка с противогазом! Он досчитал сначала до шестидесяти, потом до ста двадцати, а потом и до пятисот. Только после этого, матерясь и обдирая в кровь ладони, решился выползти на свет.
Костя попытался двигаться по маршруту Телячьего Уха. Он шел чутко прислушиваясь. Но вокруг было тихо, он слышал только, как шелестит под подошвами щебень. Цементная пыль скрипела на зубах, нестерпимо хотелось пить. Костя и взмок от волнения, и дрожал от холода. Он искал тело Телячьего Уха, припоминая, в каком из карманов его амуниции хранится перевязочный пакет. Первым, кого он увидел, оказался маленький чернявый человечек с сержантскими нашивками. Он тащил громоздкую катушку с проводом. Автомат нелепо болтался на его сутулой, тощей спине.
– Эй! – тихо позвал Костя, и связист, словно услышав его, стащил с головы каску. Пилоткой отер взмокший, плешивый череп. Костя ждал, что связист обернется, но тот, снова насунув на голову каску поверх пилотки, изготовился тащить свою ношу дальше. Костя подобрал увесистый кусок кирпича. Из милосердия, целился не в голову и не в спину связисту, а попал как раз по тощему заду, прикрытому провисшими ватными штанами. Связист охнул, остановился и рухнул, где стоял. Костя приблизился. Связист лежал ничком, неподвижно, словно мертвый.