– Ступай, Ливерпуль, ступай! – вздохнул Фролов. – И возвращайся с хорошими вестями. На тебя вся надежда!
Танк походил на медлительного, не в меру разжиревшего слона из прошлой жизни, из московского зоопарка. Он неспешно катил вверх по склону высотки. Следом за ним пылила цепь автоматчиков. Картина плыла и колебалась в Костиных глазах, подобно миражу: иссушенная зноем степь, хвосты белой пыли, вздымаемые ногами автоматчиков, громоздкое тело танка. Вот они спустились в ложбину, а на гребне противоположного холма появилась следующая цепь в сопровождении двух танков.
– Ой, как мне это надоело! – заныл Воропаев. – Хде там твое ружжо, Спиря? Ташши, что ль.
– Беречь патроны! – прорычал Сан Саныч.
Он говорил, не отнимая от глаз бинокля. Политрук лежал рядом с ним, грудью на бруствере.
– Сколько у тебя зарядов, Спиридонов? – спросил Сан Саныч.
– Два, товарищ старший лейтенант! – отозвался Вовка.
– Ой, хто ж напридумывал эти танки? – тихонько застонал Воропаев. – Эдакая тварь железная… преть, преть без останову! И патронов не подвезли! Зато гранат два яшшика…
Пушечный залп обрушил им на головы водопады черной земли, а Воропаев все не унимался. Он, словно потеряв рассудок, снова и снова перезаряжал свой карабин. Прячась за мертвым телом бойца Сердюка, он и не целился толком, но стрелял метко. Уложил пятерых автоматчиков, и Вовка Спиридонов стал посматривать на него с уважением. Наконец немецкий танк замедлил движение, а потом и вовсе остановился. Автоматчики свернули цепь, укрылись за его телом.
Пулеметная очередь заставила всех броситься на дно траншеи. Танк обильно поливал их позицию свинцом. Слева во взводе Перфильева кто-то истошно завопил. Костя видел, как политрук, кривясь от боли, зажал обеими ладонями окровавленное галифе.
– Заряжай, Спиридонов! – скомандовал Сан Саныч.
Спиря целился тщательно, и заряд лег точно в пулеметную амбразуру.
– Остался один патрон! – доложил Спиря.
– Ползеть, гнида, – подтвердил Воропаев и запричитал с новой силой: – Ой, да сколько ж можно-то, а? Целый день сижу, вот в эти вот вывернутые кишки уткнувшись! Товарищ старший лейтенант, выдай мне две гранаты, а?
– Зачем? – насторожился Сан Саныч.
– Да вон под танкетку подлезать стану. Хто только в наших войсках подвигов не совершает! Только мы, ростовская братва, не при делах остались… Ай, досада! Эй, деревня!
У Спири достало сил сделать вид, будто Воропаев обращается не к нему.
– Завещаю тебе мое последнее богатство! Жри да пей, коли смогешь! – он извлек из кармана теплые империалы и швырнул их на дно окопа. – Подбери потом, деревня. Эх, да хто ж помянет мою поганую душу, ежли не ты, приблудный херувим?
Золото тускло блеснуло в побуревшей от крови пыли, а Воропаев, глумясь и куражась, взял из рук обозленного старлея две противотанковые гранаты.
– Если вздумаешь выкинуть штуку, помни: я тебе заградотряд! – прорычал Сан Саныч. – Последней пули не пожалею.
Но Воропаев уже не слышал его. Перескочив через тело убитого Сердюка, он упал на землю, пополз, яростно вихляя тощим задом, волоча за собой по земле связку гранат. Пули ложились вокруг него, не раня. Косте показалось, будто в знойном мареве над ним распростерла крыла большая, белая птица.
– Нешто это лебедь? – услышал Костя вовкин голос.
Костя смотрел вслед Воропаеву. Его мутило от фекального духа, распространяемого распоротым животом Сердюка. По брустверу долбили автоматными очередями, и им пришлось осесть на дно, в кровавую жижу.
– Ну что, Сан Саныч, атака или так будем помирать? – спросил Фролов, расстегивая кобуру.
– Погоди, комбат… – Сидоров лишь на миг выставился из окопа, и в каску ему тут же ударил осколок.
Сан Саныч моргнул и осел на дно.
– Ранен? – рявкнул Фролов.
Они слышали заунывный скрежет, производимый траками танка. Косте уже доводилось видеть разутюженные такими вот гусеницами окопы, и он смотрел назад, на ростовские руины.
– Ранен?! – повторил Фролов. – Отвечай же, черт!!!
Ответ старлея потонул в грохоте взрыва, земля содрогнулась, и Косте показалось на миг, что края траншеи сейчас сомкнутся у них над головами. А потом их присыпало влажной землицей. Сквозь дурнотную пелену Костя увидел на лицах товарищей кровавую пыль.
А потом на их головы свалился Ливерпуль.
– В городе немцы… связи нет. Эх, что б мы жили так счастливо в Одессе!
– Связи нет, – вздохнул Велемир. – И, думается мне, боеприпасов тоже ждать не стоит…
– Что с рукой? – сурово спросил Фролов.
– Беда страшная с рукой. Проткнуло-таки навылет, – отозвался Ливерпуль. – А вот там…
Он указал рукой в сторону городских окраин.
– Там немцы… Связи нет, и не будет.
Косте показалось, что Фролова не удивила эта новость, но и не обескуражила.
– Надо уходить. Так?
– Так, – отозвался политрук. – Только ты бы, Иван Максимович…
Велемир медленно стянул с носа очки. Он долго оглаживал себя, выискивая на подоле гимнастерки не загаженный кровью лоскут. Потом, стараясь унять дрожь в руках, принялся протирать стекла очков.
– Что, рана беспокоит? – переспросил Фролов. – Что?! Говори, не молчи!
– Ты назначил бы кого вместо себя… приказом… заместителем… – тихо ответил Велемир. – Сидорова, что ли, или хоть вон, Ливерпуля.
– Живые похоронят мертвых и будут действовать в соответствии с уставом, – ответил Фролов. – Разделимся на два отряда. Сидоров и Ливерпуль пойдете со второй ротой… с тем, что от нее осталось. А мы с политруком – с первой. Липатов! Созывай бойцов.
– Иван Максимович, – тихо сказал Велемир, бросая под ноги коротенький окурок. – Только ведь я-то не ходок…
– Ничего, ничего! До Дона дойдем, а там…
– По мостам перейдем в бессмертие… Ах, Перфильев, Перфильев! – печально докончил Велемир.
Тело политрука становилось все тяжелей. Косте казалось: еще немного, и он не удержит свой край плащ-палатки. Руки гудели, спина онемела, сердце колотилось о ребра так, словно собиралось выскочить наружу. А Вовка Спиридонов не знал усталости. Почувствовав, что Костя начал сдавать, он забрал у него карабин и вещмешок. Широки спирины плечи, крепка его спина, огромно тело, легка, невесома поступь охотника. А Фролов, словно волк степной, бежит, петляет между руин, выбирает дорогу. Следом за ним Костя и Спиря, между ними на полотнище плащ-палатки бледный, изнуренный болью политрук. За спиной у Кости старлей Сан Саныч и остатки батальона, все кто выжил, пятнадцать душ да еще двое примкнувших к ним артиллеристов. Замыкал колонну беглецов Ливерпуль. Комбат приказал ему избавиться от амуниции связиста. При Ливерпуле остался лишь его объемистый ранец. В его недрах что-то тихонько брякало и дребезжало. Это бряцанье, шорох щебня под подошвами солдатских ботинок, матерный шепоток за спиной – вот все, что мог слышать Костя. Изредка, впадая в тяжелое забытье, стонал Велемир. Фролов нечасто оборачивался и неизменно с одним и тем же выражением внимательной тревоги смотрел Косте в глаза.
Враг их не преследовал. Воропаев, словно острая рыбья кость, стал поперек глотки немецкой атаке, она поперхнулась, задохнулась, иссякла.
К ночи Мокрый Чалтырь остался далеко позади. Фролов остановился, прислушиваясь. Бойцы за спиной у Кости тут же попадали на землю. Спиря осторожно опустил свою ношу. В знойной тишине слышны были лишь жужжание мух, крысиное попискивание и тяжкое дыхание бойцов.
– Ушли? – Сан Саныч перевел дух.
– Едва ли… – отозвался Фролов. – Но все равно – привал!
Они разлеглись в тени полуразрушенной стены, вытянувшись в полный рост. Ливерпуль вытащил из вещмешка кружку и баклажку с водкой. Разлили.
Спиря поднес кружку к бледным губам Велемира. Политрука бил озноб. Костя растирал затекшие, трясущие руки.
Длинная очередь ударила в кирпичную стену над их головами.
– Говорил я тебе, дрянь эта «беретта»! – рявкнул Спиря, откатываясь влево, чтобы укрыться за бездыханным телом Ливерпуля.
Немчик оказался отважным малым. Один на мотоциклетке, с паршивой «береттой» в зубах попер на смертельно уставших, теряющих надежду, голодных людей. Не сожрали его заживо – и то хорошо. Спиря ловко прострелил левую ногу и правую руку, да так, что тот уж не мог держать автомат и укатить на своей мотоциклетке тоже не сумел. Парнишке на вид не более двадцати лет, мордашка гладкая, девичья, застенчивая улыбка, веснушки на обгорелом носу. Костя для верности подрезал ему жилки на правой ноге и поволок к Фролову на допрос. Несмотря на страшную жару, парень трясся и коченел от страха и лепетал все одно и то же:
– Ich bin nur ein Soldat… Ich habe nichts zu tun… Ich bin nur ein Soldat…[54]
– Где твои товарищи? Где твоя часть? – Фролов спрашивал, Костя переводил.
– Ich weiß nicht… ich verstehe nicht… Ich bin verloren…[55]
– Довольно! – поморщился Фролов…
Труп немчика Костя оттащил подальше, к заваленному входу в подвал, откуда слышался яростный крысиный писк и громкая возня.
– Думаю, они неподалеку, – сказал негромко Спиря.
– Я посмотрю, – отозвался Костя и, не дожидаясь согласия командира, пополз к мотоциклетке.
Их было несколько человек с тощеньким фельдфебелем во главе. Костя досчитал до пяти и остановился. Выбирать не приходилось. Враги двигались прямиком к подвалу. Там они найдут тело своего товарища с перерезанным горлом и тогда… В ребра больно впивались битые кирпичи, гимнастерка прилипла к телу, пропитанный потом, отвердевший воротник тер и давил шею, во рту пересохло, а у немцев оказалось полным-полно воды – двухведерная оцинкованная фляга. Они тратили воду, не скупясь. Один из них, здоровый, потный, одышливый, лил ее себе из ковша за ворот. Костя разозлился. Он не помнил, как шершавый кирпич лег в его ладонь. Уж не Спиря ли подал его? Бурый осколок ударил одышливому в переносицу. Кровь брызнула фонтаном. Костя молнией метнулся в сторону, кувырнулся через голову, больно ударился локтем, нащупал округлый валун. Немцы орошали руины потоками свинца. Лили смерть щедро, как давеча воду…