– Ну вот и хорошо! – приговаривала Аврора, раскрывая топочную дверцу.
Печь обдала ее приятным теплом. Аврора втянула ноздрями знакомый запах. Пахло березовым дымом и золой, пахло Россией, пахло Горькой Водой. Аврора совала в чрево печи тома целиком. Коленкоровые золоченые обложки плохо горели. Аврора вернулась к этажерке. Там, на нижней полке, стояла недопитая бутылка кальвадоса. Аврора вытащила пробку, сделала пару судорожных глотков, остатки выплеснула в печь. Синие язычки заиграли на корешках книг. Аврора протянула руки к огню.
– Что ты делаешь? – услышала она голос Бианки.
– Жгу книги, грею тело… – нехотя ответила Аврора.
– Прости…
– За что?
– Я задержалась. Надо было добыть хоть что-то из еды. Я выменяла кольцо с аметистом на бутылку шнапса и вот это…
Аврора наконец обернулась к ней. Ах, Бианка, Бианка! Ну где же она взяла эти ботинки? Даже мужиковатая Мария Немет в провинциальном Пенешваре не видывала такого убожества! Кузина обчистила интендантский склад, не иначе! А Бианка уже протягивала ей завернутый в пергамент французский батон и большую банку консервированных оливок. У Авроры болезненно сжалось сердце при виде ее обветренных, покрытых цыпками рук.
– Прости меня, – повторила Бианка. – Я не смогла добыть мяса. Да и хлеб черствый… Но что же делать? Другого нет!
– Я боялась, мне было страшно без тебя. Снова снилась Горькая Вода. А потом меня разбудил взрыв… Как будто полгорода обрушилось в Дунай.
– Мост Эржебет взорван, – устало проговорила Бианка. – «Скрещенные стрелы»[88] вместе с подразделениями Черного генерала[89] оставили Пешт. Слышишь? Они строят баррикады на улицах. Ждут русских, готовятся к штурму. Главная баррикада на набережной у Цепного моста. Если не удастся сдержать русских, Цепной мост тоже взорвут…
Словно подтверждая ее слова, неподалеку ухнул новый взрыв. Оконное стекло в соседней, нетопленой комнате со звоном разбилось. Бианка кинулась туда, позабыв прикрыть за собой дверь. В спальню потянуло сырым, промозглым холодом. Запахло гарью. Аврора вскочила, кинулась прикрыть дверь. По щекам ее катились слезы. Надо было бежать вместе с Марией Немет в Пенешвар. По крайней мере там им не пришлось бы голодать.
Бианка вернулась через минуту.
– Надо чем-то закрыть окно… – пробормотала она. – Лист фанеры? Забить досками? Иначе мы околеем от холода. Да что с тобой? Ты плачешь? А помнишь ли твоего отца? Помнишь, что он говорил, когда ты вернулась из России?
– Нас ведь не убьют? Мы выживем? А что, если в дом попадет русский снаряд? А что, если русские ворвутся сюда?
– Мы выживем…
– Как же так, ведь все погибли! И твои, и мои родители. А когда-то казалось…
– Выпей! – приказала Бианка.
Аврора глубоко вдохнула аромат кальвадоса.
– Это последний. Больше ничего нет, кроме шнапса. Пей! – проговорила Бианка.
– Не уходи! – попросила Аврора.
– Я должна заколотить окно, иначе мы околеем от холода еще до прихода русских. И еще надо добыть еду и питье.
– Не уходи! Я не могу оставаться одна!
Бианка, присев на край кровати, принялась завязывать шнурки своих ужасных ботинок.
– Вспомни, что сказал твой отец, когда ты вернулась из России, – вновь повторила она.
– Я все забыла… Все!
– Господин Орбан сказал, что война настигнет тебя и здесь… и вот…
Перестрелка началась внезапно с одинокого выстрела и вскрика. Стрелял снайпер, и пуля, судя по всему, попала в цель. Снайперу ответил автоматный лай. На улице кто-то громко закричал, резким простуженным голосом. Кричали на непонятном языке. Авроре среди прочих слов удалось разобрать русскую площадную брань.
Бианка стремительно вышла из комнаты, плотно прикрыв за собой дверь. Скоро звуки ее шагов затихли. Перестрелка за окнами прекратилась. Аврора принялась одеваться. Она сунула ноги в широкие сапоги из валяной шерсти, так кстати забытые Марией Немет, застегнула на все пуговицы пальто, повязала клетчатый шерстяной платок. Еще раз подошла к окну, осторожно отодвинула черную ткань светомаскировки. Улица казалась пустынной. Бианка, наверное, уже выскочила из подъезда. Впрочем, нет! Скорее всего, она пошла во двор. Там еще оставался кое-какой деревянный хлам. В доме номер десять по улице Фазекас жилыми оставались лишь две квартиры. Остальные жители сбежали еще на прошлой неделе. Сбежали, побросав добро, заперев двери на ненадежные замки. А они с Бианкой остались на свой страх и риск. Остались, потому что им просто некуда было бежать. Их близкие погибли или сгинули без вести, рассеянные войной.
Аврора побежала на кухню, окно которой выходило на двор. Приученная бояться, она осторожно выглянула за черную штору светомаскировки и сразу увидела Бианку. Та, вооружившись ломом, курочила большой деревянный ящик. Пуля попала ей в спину чуть ниже шеи. Бианка замерла на миг. Тяжелый лом с металлическим звоном упал на асфальт. Бианка медленно оседала, разворачиваясь в сторону кухонного окна, откуда на нее смотрела Аврора. В последний миг глаза их встретились.
– Вот видишь? Война настигла нас… – прошептала Бианка, но Аврора не расслышала ее слов…
Сколько истаяло снегов, сколько их утекло ручьями с той поры, как они покинули Горькую Воду? Пешком и на орудийных лафетах, скорым маршем и короткими перебежками, по плоской равнине и по горам, по дорогам и по ходам сообщения, по незнакомой земле и по совсем уж чужой, где люди говорят на непонятном языке. Сгоревшие дотла деревни, леса, превратившиеся в черные головешки, большие города, обращенные войной в руины, широкие реки и малые ручейки, текущие кровью. Они пересекали пространство с востока на запад, по жаре и по стуже, оставляя мертвецов на поверхности земли и в наскоро вырытых могилах. И повсюду, за плечами, в вещмешках и на скатках они несли на плечах войну. И в ратном труде, и во время короткого отдыха – война всегда держалась поблизости, неутомимая, неистребимая, вездесущая, но не бессмертная. Война сделалась их ремеслом, в войне обрели они смысл и суть.
– Как хочется увидеть село, – говорил Косте Спиря. – Настоящее село, не пожженное, не поутюженное танками. Чтоб жители вышли навстречу не напуганные, не одни лишь старики и ребятня. Чтобы бабы были в платьишках и цветастых платочках. Увидеть бы мужиков за настоящей работой: в кузне, на рыбной ловле. И чтоб без вшей, не одичалых, не увечных. А так, чапаем мы от села до городишки. Коли вечером заснули – значит, днем не погибли. Коли проснулись – значит, мешок за плечи – и снова война да война. И ничего, кроме войны. Вот уж и из России вышли, ан и тут война. Будет ли конец?
– Раз уж ты так заговорил, то непременно будет, – сонно отвечал Костя.
Кто-то неподалеку ворочался, постанывая. Их взвод, как сельди в бочку, набился в крытую соломой хибару – избушку венгерского пахаря. На улице сеял осенний дождь, и ночевать под открытым небом желающих не нашлось. Вот они и разлеглись на каменном, устеленном все той же соломой полу. Улеглись так плотно, что ни повернуться, ни шагу ступить. Зато тепло, зато не сыро, зато теперь уж не в России и скоро, наверное, скоро, войне конец…
Спали беспокойно, каждую минуту ожидая побудки. На холод вывалились до света, невыспавшиеся и голодные.
Городишко оказался небольшим, с названием труднопроизносимым, для русского слуха похабным, но располагался он живописно, на обращенных друг к другу склонах двух холмов. Ложбину между холмами устилал густой белый туман. Наверное, там плескалась вода, речка или озерцо. По обоим склонам рассеялись черепичные крыши домов, между ними вилась гладкая лента дороги. Она то появлялась, то пропадала за бурой черепицей крыш, осененных высокими кронами голых дерев.
– Чудно! – усмехнулся Спиря. – Все крыши красные. Будто красноголовики.
– Мухоморы, – поправил друга Костя.
Местность кругом, сколько охватит взгляд, волнистая: холмы да балки. Реки не видать, но она неподалеку. Река большая, сильная, обильно выдыхающая в морозный воздух влагу.
– А реки в этих местах зимой не замерзают, – продолжил Спиря. – Нет, это не Сибирь. Так-то оно!
– Хорош трепаться, – рыкнул Суэтин. – Где ваш командир?
– Ход в подземелье ищет, по вашему заданию, товарищ подполковник, – нехотя ответил Костя.
Они расселись на низком каменном парапете, ограждавшем дорожное полотно. Перед ними, за дорогой, крутой склон холма скрепляла каменная кладка, подобная невысокой крепостной стене. В стену через равные промежутки были врезаны тяжелые, на массивных кованых петлях, двери. Каждую дверь украшала табличка с именем хозяина и тяжелый замок. За дверями, в теле холма, размещались винные подвалы местных крестьян. Перепуганные мадьяры, жители городишки, уверяли их, будто подвалы пусты, будто и вино, и сливовицу выпили квартировавшие здесь танкисты Черного генерала. Суэтин верил мадьярам слабо. Подполковнику была известна заветная тайна этих мест – холм с неблагозвучным названием, изрытый древними ходами. Некоторые из них, по преданию, вели в будайскую крепость. Костя смотрел на потемневшие от времени толстые доски, на уключины из чугунного литья, на латинские буквицы надписей. Ну и имена! Цириль Папп, Кайетан Биро, Шамшон Санта… Которая же из этих дверей является ключом к столице?
Суэтин разложил на коленях план, водил по нему пальцем, шевелил тараканьим усом, кумекал так и эдак, аж уши шевелились. Время от времени подполковник посматривал на Костю, сначала с надеждой, а потом и с раздражением.
– Чего молчишь, сержант? – Суэтин помахал у Кости перед носом цветной, ветхой бумажкой – планом. – Про тебя рассказывают всякое. Сказки, наверное?
– Не сказки, – хмуро ответил Костя.
– Борзо говоришь, дерзко! – взревел Суэтин. – Найди дверь заветную, умоляю! Сделаешь – буду хлопотать об ордене. А ты, Спиридонов, что сидишь колодой?
– Жду командира. Так-то оно! Сан Саныч дверь отыщет, а мы уж…