– Это наши, – угадав его вопрос, проговорил Сан Саныч. – Пять человек положил, гад!
– А у нас ни одной гранаты, – пожаловался Спиря.
– Тут гранаты не помогут…
– Где он? – спросил Костя. – Ты знаешь, Сан Саныч?
– Где-то там… Да кто ж разберет? И темень, и пурга. Думаю, на одном из верхних этажей! – Сан Саныч ткнул рукой в снежную круговерть.
– Эх, пойду ль я, выйду ль я… – пропел Костя. – А ты смотри в оба, Спиря! Готов?
– Готов. Мне бы только гранат… Ну хоть две или три.
Костя услышал, как в темноте щелкнул предохранитель Вовкиной винтовки.
Поначалу он полз, прочерчивая брюхом темный след на запорошенной мостовой. Он слышал причитания Сан Саныча, дескать, куда полез, на верную смерть, разве мало и без него героев. Костя вслушивался в падающий снег, рассматривал угловатый скелет догорающего автобуса. Вонь горящей резины, замешанная на отвратительном запахе собственного обмундирования, мешала сосредоточиться. Мысли убегали почему-то даже не к далекому дому, а в Горькую Воду. Зачем-то именно Гаша вспомнилась ему в этот миг. Серые глаза, темные ресницы, светлая коса с прядями ранней седины, словно золой припорошило, словно золой…
Пуля ударила в золу, подняв в воздух столбик белой пыли, отскочила от булыжника. Рикошет получился звонким. Пылающий кузов автобуса загудел, подобно органу. Костя приподнялся, прыгнул в сторону, перекувырнулся, припал к цоколю дома. Снайпер за время его маневра успел выпустить две пули.
– Эх, по счастью, в старых городах улицы узки! – пробормотал Костя. Он вертелся, как акробат, совершая эволюции к стене противоположного дома. Снайперу не хватило и пяти пуль, чтобы в него попасть. Дураком, неумехой оказался снайпер. А Вовка Спиридонов не сплоховал, довершил дело одним лишь выстрелом.
Они сошлись на середине улицы.
– Табаку нет ли? – поинтересовался Спиря. – Мой вымок.
– Что ж ты раньше не просил? – усмехнулся Костя.
– Да где ж тут попросишь, когда с утра мечемся по городу, как угорелые? Да и жрать охота.
– Надо обшарить все чердаки, – проговорил Сан Саныч. – Эй, Яхонтов! Кто там еще уцелел? Попович, ты жив?
– Тута, – пророкотал из темноты Вызвонов.
– Вперед, по чердакам! И смотрите в оба. Выживите, братцы! Коломойцев и Кухнаренко, за мной! Гроув и Сосновский с отделениями оставаться на улице! Смотреть в оба! Остальным разделиться на группы по два человека. Вперед!
Костя слышал отрывистые команды майора, но его уже манила подворотня. Любопытно, как тут у них устроено. Хоть это и не Москва, городишко помельче, и улицы иные, и река шире. Но как быть с подворотнями? Кто прячется там? Кто сторожит залетного прохожего с трофейным автоматом и парой почти полных магазинов?
Он шмыгнул в дверь первого же подъезда. Лестница вилась вокруг сетчатой шахты лифта. Ступени мраморные. Дверцы лифта и перила коваными вензелями украшены. Не простой дом, но пустой. Второй этаж, третий, четвертый. Все двери заперты, кроме одной. Костя приоткрыл ее шире. Замер. Внутри кто-то смурной. Сбрендивший со страху или пьяный. Костя осторожно вошел в прихожую. Спиря неотлучно следовал за ним.
– Послюшь, послюшь… – шептала она. – Я руський немного знат, я тебе показат, где ход-проход.
Она ползла, отталкиваясь руками и ногами. Подол ее платья задрался, и Костя видел кружевной верх бежевых, испачканных сажей чулок и шелковые подвязки. В такой мороз она не обула теплую обувь, так и ползала перед ним по полу в изящных туфельках на каблучке.
– Не бойся, – усмехнулся Костя. – Ты мне все покажешь: и ход, и проход. Эй, Спиря!
За окнами грянули автоматные очереди. Сначала короткая, потом вторая – длиннее.
– Не боись, наши палят, – сказал из соседней комнаты Спиря.
Костя осторожно выглянул в окно. На мостовую, все так же медленно кружась, падал снег. Он накрывал белым покрывалом булыжник и спину убитого солдата. Тот лежал на мостовой лицом вниз. Рядом с его головой натекла лужа крови. Снег, попадая в нее, истаивал без следа. На фоне белой пороши багровое пятно казалось невыносимо ярким, приковывало взгляд.
Минутного промедления оказалось достаточно, чтобы перепуганная дамочка извлекла из складок своих одеяний «браунинг». Щелкнул предохранитель. Костя обернулся, глянул в черный зев дула и упал на пол, под ноги вбежавшему Спире. Оконное стекло брызнуло осколками. Комната наполнилась пороховым дымом.
Дамочка продолжала палить в сторону окна. Она крепко-накрепко зажмурила глаза и плотно сжала губы. Она давила на курок и после того, как магазин «браунинга» опустел. Костя досчитал до семи и что есть силы дернул дамочку за ногу, а Спиря навалился на нее сверху.
– Красивая баба, – Спиря сплюнул. – Только сильно тоща. Лежать на ней жестко, а убить жалко. Оставь! На что она нам?
Костя уже поднялся на ноги и смотрел на дамочку. Та свернулась калачиком на полу, подтянув к груди ноги. Она прикрыла колени широким подолом красивого, но запятнанного грязью шелкового платья, закрыла голову руками. Темно-каштановые блестящие волосы разметались живописными волнами.
– Неплохая бабенка, – хмыкнул Костя.
– Да, – Спиря улыбнулся. – Карамельками пахнет. Эй ты!
Он пихнул дамочку носком сапога, несильно пихнул, но та дернулась так, словно ее тело прошило электрическим разрядом.
– Пощада! Пощада! Молю!.. – голос ее звучал глухо.
– Вставай! – скомандовал Костя. – Пойдешь с нами… Не хочу поворачиваться к тебе спиной… Может, еще сюрпризцев нам наготовила, кто тебя знает…
Костя схватил ее за загривок, без труда приподнял, поставил на ноги, встряхнул. Каштановые локоны взметнулись, скатились с ее лица. Их взгляды наконец встретились.
– Мать твою! – рявкнул Костя. – Вовка, посмотри, кого мы поймали! Вот она, судьба! Вот он, Божий промысел!
– Что? – отозвался Спиря. Он уже обшарил комнату. В каждый ящик заглянул, сбегал на кухню, нашел там длинный батон, обернутый белой бумагой, и еще что-то в банке.
– Кто это? А-а-а! Фройляйн Аврора… Довелось же встретиться, так-то оно! Да не, не боись! Мы не с того света явились. Не из адских недр.
Костя вздохнул и рванул вырез ее платья.
Аврора вскрикнула коротко, пронзительно и захлебнулась криком. Вот она, семейная реликвия рода Митрофановых – темный лик Богоматери на золотой фольге в обрамлении аметистов и гранатов, кожаная бечевка завязана надежным узлом. Костя положил раскрытую ладонь Авроре на грудь. Он чуял ее страх, и странное, неведомое доселе ликование закипало в его жилах. Близость полной, окончательной победы пьянила, как крепкий алкоголь.
– Оставь ее, – проговорил Спиря. – Надо спешить. Далась тебе эта сволочь? Так-то оно!
Костя рванул за кожаную бечевку, но та поддалась только с третьего раза. На шее Авроры остался яркий, кровоточащий рубец. Ноги ее подкосились, и она упала Косте на грудь.
– Warten Sie! Minute! Unterlassen Sie! Ich selbst![92] – шептала Аврора.
Но Костя отбросил ее от себя, передал Спире автомат, расстегнул ворот гимнастерки. Неловкими, привычными к тяжелой солдатской работе пальцами, он завязывал узелок. Проверил, надежно ли держится образок. Он знал, Вовка держит бешеную бабу под прицелом. Та хоть на вид и недвижима и вроде бы лишилась чувств, но все равно опасна. Опасна! Аврора лежала под окном, ничком, на битом стекле. Тело ее сотрясала крупная дрожь.
– Или пристрелить ее? – сомневался Спиря.
Его сомнения развеял пушечный залп. Что-то рухнуло в отдалении. Зазвенело разбитое стекло, и они снова услышали лязг таковых гусениц.
– Это наши, – проговорил Костя. – Тридцатьчетверка пальнула. Ходу, Вова!
Он выхватил у Спири свой автомат, оба кинулись к выходу из квартиры, к распахнутой на лестничную клетку двери. Аврора подняла голову.
– Умри… – проговорила она. – Пусть пуля найдет тебя на улице Буды. Пусть смерть поганая будет твоя!..
– О таком и не мечтай, – Костя усмехнулся, оборачиваясь. – Попомни лучше Горькую Воду. Я Гаше обещал… Обещал принести ей, обещал вернуть ее Богоматерь в Россию. Вот верну – тогда и решим, чему быть дальше, а чему не быть. И ты живи. Живи и помни о русской степи, о Горькой Воде…