4. Приверженность идее об измеряемости намерения человека. Макклелланд — это «теоретик черт» в лучшем смысле этого понятия. Он изучает стабильные и наиболее важные свойства личности, которые мотивируют (понуждают, направляют и отсеивают) поведение и опыт человека. Макклелланд идентифицировал и научно оценил три фундаментальные мотивационные системы: а) достижения — успеха, б) власти — влияния и в) аффилиации — интимности.
5. Интерес к индивидуальным различиям. Макклелланд чаще, чем большинство психологов, исследующих феномен мотивации, задает вопрос: «Чем люди отличаются друг от друга?» Различия в мотивации измеряются с помощью тематической расшифровки свободных реакций на определенные стимулы и часто интерпретируются в терминах трех основных мотивационных систем.
6. Интерес к основным проблемам человеческой адаптации. В своей исследовательской и теоретической работе Макклелланд не уклоняется от ответов на ключевые вопросы, относящиеся к феномену адаптации человека: почему народы воюют между собой? почему некоторые люди добиваются успеха, а другие — нет? может ли любовь реально исцелять? В результате он углубляется в противоречивое, но увлекательное исследование целительства, истории и мифологии.
7. Вера в то, что мотивы можно изменить. Макклелланд и его коллеги разработали четко структурированные программы изменения мотивационных профилей личности. Эти программы рассматриваются как творческие и достаточно дешевые методики, помогающие людям изменять свои внутренние психологические потребности, которые мотивируют, направляют и корректируют их поведение. Методики, разработанные Макклелландом, могут быть использованы при психологическом вмешательстве в сферы бизнеса, промышленности, управления и терапии.
8. Озабоченность общественным благополучием. Подобно Б. Ф. Скиннеру и Эрику Эриксону, Макклелланд глубоко осмыслил проблему сложного исторического взаимодействия между наукой и обществом. Результаты лабораторных исследований часто формулируются и интерпретируются в рамках системы значений, принятой в данном обществе и в данную эпоху. Эти системы включают в себя специфические концепции счастья и несчастья, мира и войны. Размышляя о будущем процветании человеческого сообщества, Макклелланд, не колеблясь, тщательно анализирует мотивационные паттерны, характеризующие целые нации и целые исторические эпохи.
Отличие данного текста от других аналогичных работ заключается именно в оригинальности предложенной Макклелландом концепции мотивации. Автору удалось творчески объединить прагматический эмпиризм и «трепетный» гуманизм. В результате получился одновременно сложный и увлекательный учебник по мотивации человека, учебник, который должен быть одинаково интересен и полезен как студенту, так и преподавателю.
Дан П. Макадаме,
Университет Лойолы (Чикаго)
Часть IПроблема мотивации
Глава 1Сознательные и бессознательные мотивы
Мотивы как один из трех главных детерминантов поведения
Что составляет предмет проблемы мотивации? Если подходить к ней с самой общей точки зрения, то, с одной стороны, мотивация связана с сознательными интенциями, например такими внутренними намерениями, как: «Я хотел бы поиграть на пианино», «Я хочу быть доктором», «Я стремлюсь разрешить эту проблему». С другой стороны, если наблюдать поведение со стороны, вопрос мотивации имеет отношение к выводам о таких сознательных намерениях, которые возникают в результате этого наблюдения. Например, когда деятельность, скажем, девочки предстает перед нами как цепь действий — вошла в комнату, остановилась перед пианино, выбрала определенную музыкальную композицию, открыла крышку инструмента, начала играть, то мы делаем вывод, что девочка хочет играть на пианино. Как указал Маршал Джонс (Jones, 1955) во введении к ежегодному изданию «Симпозиум по мотивации в Небраске» (Nebraska Symposium on Motivation), предмет мотивации заключается в установлении того, «как поведение возникает, что к нему побуждает, как оно продолжается, чем направляется и прекращается». Вместе с тем ясно, что проблема мотивации затрагивает вопрос, почему реализуется такое поведение, вопрос, отличный от того, каким образом это осуществляется или каково это поведение. Мы можем наблюдать, что девочка делает (играет на пианино). Или замечаем, как она это делает (какие моторные умения используются ею для игры на пианино). Или мы можем стремиться установить, почему она делает именно это.
Конечно, наблюдая за поведением и приходя к определенным выводам о намерениях личности, можно установить различия между ними в соответствии с тем, чувствует ли индивидуум, что направляет его поведение. Если люди осознают свои желания, то мы говорим о сознательных намерениях, если же нет, то — о неосознаваемых (неотчетливые желания, или же люди вообще не могут ничего о них сообщить). Вместе с тем следует понимать, что выводы, которые мы делаем об интересах, наблюдая за поведением субъектов, могут быть неверны: например, мы считаем, будто девочка хочет играть на пианино, в то время как это действие вполне соответствует ее впечатлению, что ей необходимо больше практиковаться.
Очень важно распознать отправную точку, поскольку существует множество разных ответов на вопрос почему, но только некоторые из них касаются проблемы мотивации. Ответ может включать все детерминанты поведения, но вовсе не учитывать мотивационный. Чтобы различить это, надо бы, во-первых, понимать, что определенный поведенческий результат — это функция детерминантов личности и окружающей среды. Фритц Хайдер (Heider, 1958) предложил в качестве примера греблю на лодках через озеро, чтобы достичь противоположного берега. Приближение к нему (поведенческий результат) может быть обусловлено как усилиями гребца, так и порывами ветра. Если человек ничего не предпринимает и только благодаря ветру лодка «прибивается» к противоположному берегу, мы, как правило, не говорим о мотивации данного человека — о его желании достичь другой стороны. Но если день совершенно безветренный и сидящий в лодке энергично гребет, мы приписываем результаты таких действий его намерению преодолеть расстояние и перебраться на тот берег.
Множество современных экспериментальных исследований затрагивало проблему персональной каузальности. То есть, формулируя свои выводы, мы не берем в расчет людей, если находится достаточно причин, чтобы определенные последствия были вызваны внешней средой, как в примере с лодкой, когда дует ветер и подгоняет ее передвижение по озеру (Deci, 1975). Однако если внешнее давление отсутствует или факторы среды препятствуют тому, чтобы определенное событие стало реальностью, а люди своими действиями способствуют его наступлению, то существует даже большая вероятность, что причины данного события мы припишем человеческой деятельности.
Приведем конкретный пример данного принципа. Для этого обратимся к фрагменту автобиографии Зигмунда Фрейда (Freud, 1910/1938): «…Ибо психоанализ — мое творение. На протяжении 10 лет я был единственным человеком, занимавшимся его развитием, и все раздражение, которое вызвало среди моих современников появление новой науки, обрушивается на мою голову в форме критики». Фрейд утверждает, что все факторы среды препятствовали созданию психоанализа. Фрейд не получал помощи: современники только критиковали его начинание. Таким образом, логичным представляется следующий вывод: он в одиночку создал психоанализ, противостоя множеству критиков. Как доказали Вейнер и Кукла (Weiner, 1970), «если некто преуспевает, в то время как другие терпят неудачу, или терпит неудачу, когда другие преуспевают, то результаты его деятельности приписываются ему самому». Скажем, они выяснили: если индивидуум справляется с решением такой задачи, которая оказалась по зубам только 10 % людей, предпринявших соответствующую попытку, то абсолютное большинство экспертов приписывает успех именно личности, а не характеристикам задачи.
Установив, что индивидуум ответствен за некое событие, мы должны понять, какова роль мотивации в совершенном им действии. Как отметил Хайдер, с позиций здравого смысла мы различаем усилим (мотивационный фактор) и способности. Результат того или иного действия определяется и усилиями, и способностями индивидуума, а также — в некоторой степени — уровнем его понимания соответствующей ситуации. В качестве примера взаимодействия этих трех факторов Джонс и Дэвис (Jones and Davis, 1965) приводят убийство президента Джона Ф. Кеннеди Ли Харви Освальдом. Перед тем как решить, что Освальд действительно хотел убить президента, нужно удостовериться, что предполагаемый убийца умел стрелять из пистолета, т. е. обладал нужными для этого знаниями (ведь он мог случайно нажать на курок). Кроме того, нам нужно удостовериться в том, что: а) Освальд понимал: его револьвер заряжен, если он нажмет на спусковой крючок, то пуля может попасть в голову Кеннеди и убить его; б) убийство президента каким-то образом входило в представления Освальда о «правильном» течении событий. Эти представления (ожидания) обычно называются когнитивными переменными.
Действия индивидуума обусловливаются спецификой его познавательных процессов, умениями и мотивацией (или его намерениями). В любой общей теории деятельности или личности должны учитываться: индивидуальные мотивы; индивидуальные умения как характеристики адаптивности; индивидуальные когниции, или когнитивные схемы (McClelland, 1951). В следующих главах мы раскроем сложные связи между тремя типами факторов (хотя настоящая книга посвящена прежде всего мотивационным переменным) и дадим более четкие определения детерминантам поведения. Здесь же мы хотим привести лишь общую типизацию тех переменных, которые используются психологами для объяснения причин поведения.
И вновь позвольте нам обратиться к автобиографии Фрейда и привести еще один наглядный пример того, как рассматриваемые нами факторы приводят к определенному результату. Фрейд писал: «Я стал врачом с большой неохотой, но при этом испытывал сильное желание помогать невротичным пациентам или по крайней мере понять что-то в их состоянии. Я попробовал опереться на физикальную терапию и обнаружил, что она не приносит ровным счетом никакого положительного результата» (Freud, 1910/1938). Фрейд рассказал нам о своих мотивах — желании помочь невротикам, — а утверждение о применяемой технике или навыках (физикальной терапии) он проверил, рассмотрев терапевтические умения как иной, особый определяющий фактор своих действий. В частности, Фрейд пытался вылечить пациентку по имени Дора. Он знал о некоем событии в ее жизни, которое, по его мнению, спровоцировало ее болезнь, но, «бесчисленное количество раз пытаясь проанализировать ее опыт с помощью прямых требований вспомнить [это событие], я смог добиться лишь неясного и прерывистого описания» (Freud, 1910/1938).
Только после того как Фрейд применил свою новую технику свободных ассоциаций, в соответствии с которой пациент возвращался из окружающего к пластам ранних воспоминаний, стало возможным понимать и разрешать конфликты в реальности. Докопавшись до сути проблемы, Фрейд выяснил, что она в области сексуального: «Тот факт, что мощное сексуальное… перенесение обнаруживается в каждом случае лечения невроза… всегда представлялся мне наиболее неопровержимым доказательством сексуальной подоплеки невротического страдания» (Freud, 1910/1938). Этой фразой Фрейд описывает третий и очень важный фактор терапевтического процесса: понимание ситуации врачом (в данном случае — создание сексуальной теории происхождения неврозов). Другими словами, создание фрейдовской терапевтической системы и практические результаты ее применения стали следствием совокупного влияния трех факторов: стремления помочь людям, применения специфической техники или навыков (метода свободных ассоциаций) и общего понимания этиологии неврозов.
Выводы, сделанные на основе анализа этого конкретного случая, подтверждаются результатами других исследований: психологи доказали, что детерминанты человеческих действий могут быть отнесены либо к мотивационным переменным, либо к переменным индивидуальных возможностей и свойств, либо к когнитивным переменным (убеждениям, ожиданиям или интерпретациям). В общей теории поведения должны учитываться все три категории переменных и варианты их взаимодействия. Настоящая же книга посвящена главным образом исследованию мотивов личности.
Сознательные намерения
Осознанное желание чего-либо возникает у нас ежедневно. Таким образом, мы можем говорить о сознательных намерениях иметь что-то, получать что-то и что-то делать. Когда человек говорит другим, что собирается совершить определенное действие, он, скорее всего, его совершит (в том случае, если его намерение относится к ситуации «здесь и сейчас»). Если находящийся в магазине одежды мужчина выражает желание купить рубашку, то весьма вероятно, что он пойдет в соответствующий отдел и купит эту вещь. Если сидящая в автомобиле женщина говорит, что ей нужен бензин, то ее высказывание представляет собой явный признак того, что она купит именно бензин, а не рубашку. Согласно результатам ряда психологических исследований, сознательные намерения, относящиеся к актуальным обстоятельствам, положительно коррелируют (коэффициент корреляции равен 0,95) с действиями, предпринимаемыми «здесь и сейчас» (Ryan, 1970; Locke & Bryan, 1968). Одно из таких исследований было недавно проведено Сметаной и Адлером (Smetana & Adler, 1980). Исследователи опросили большое количество женщин, ожидающих результатов теста на беременность. Испытуемым задавался вопрос о том, будут ли они делать аборт, если узнают, что беременны. Девяносто шесть процентов из 59 оказавшихся беременными женщин поступили так, как они и собирались на момент проведения опроса.
Почему же сознательные намерения позволяют с такой высокой степенью точности предсказать поведение личности в ситуации «здесь и сейчас»? Дело в том, что они обусловлены не только мотивами личности, но и другими факторами поведения (доказательство данного утверждения вы найдете в главе 6). Речь идет о факторах внешней среды. Мужчина, желающий купить рубашку, находится в универмаге; аборт можно сделать. В обоих случаях потенциальные субъекты действия, будь то покупка рубашки или обращение к врачу, обладают необходимыми навыками. То же самое относится и к когнитивным факторам поведения: потребитель понимает, что такое рубашка, или осознает, каковы цели аборта. Таким образом, сознательное намерение зависит не только от мотивов человека. Оно основано как на мотивах личности (включая их бессознательные аспекты, которые мы еще рассмотрим в данной главе), так и на других, не менее важных детерминантах поведения. Однако исторически изучение намерений играло и играет огромную роль в психологическом исследовании именно мотивов человека.
Помимо демонстрации того очевидного факта, что сознательные намерения влияют на принятие решений «здесь и сейчас», первые исследователи изучали силу сознательных намерений. Нарцисс Ах (Ach, 1910) исследовал данную проблему, противопоставляя сознательное намерение хорошо натренированному навыку. Он просил испытуемых заучить пары рифмующихся друг с другом бессмысленных слогов (например, «дак — так»). Испытуемые в течение некоторого времени повторяли предложенные им слоги, затем экспериментатор формулировал новую задачу. Например, теперь вместо второго бессмысленного слога нужно было произносить первый слог в «перевернутом» виде (скажем, в ответ на стимул «дак» следовало произнести «кад»). Ах предположил, что сила нового сознательного намерения должна быть обратно пропорциональна количеству повторений задания на рифмованные слоги. И действительно, если первое задание выполнялось сравнительно небольшое количество раз, то новое намерение («переворачивать» первый слог) было достаточно легко привести в действие, несмотря на существование привычного намерения. Если же количество выполнений первого задания возрастало, то выработанный в результате этих повторений навык начинал мешать осуществлению нового намерения.
Ах считал, что измеряет силу воли личности, т. е. способность следовать сознательному намерению, преодолевая тяготение старого навыка. Однако Левин (Lewin, 1935) указал на то, что выполнение привычного задания также было сопряжено с намерением. Другими словами, испытуемые Аха на самом деле выбирали между двумя противоречащими друг другу намерениями. Левин выразил точку зрения, разделяемую автором настоящей книги: привычка (например, ассоциативная связь между А и Б) не имеет самостоятельной мотивационной силы, как считают сторонники теории ассоцианизма. Ассоциация — это скорее аспект феномена обусловливания реакции и, стало быть, имеет совсем другую природу, нежели намерение что-либо сделать. Таким образом, анализируя результаты экспериментов Аха, в качестве «точки отсчета» следует выбрать конфликт между старым намерением сказать «дак — так» и новым намерением сказать «дак — кад».
Интерес Левина к конфликту между намерениями побудил его и его учеников провести множество исследований мотивационных конфликтов. Левин разработал очень сложную систему кодов, позволяющую описывать мотивационные силы, действующие в психологической сфере (мы рассмотрим лишь некоторые элементы этой системы, соответствующие анализируемым нами проблемам). Таблица 1.1 иллюстрирует идею Левина о том, что намерение (или сила побуждения) совершить определенное действие — это производное от умножения двух личностных переменных — потребности и валентности, разделенных на внешнюю переменную — психологическую дистанцию. Под потребностью подразумевается желание достичь того или иного конечного состояния; под валентностью — значимость вознаграждения, связанного с достижением этого состояния, а под психологической дистанцией — все трудности, связанные с выполнением соответствующей задачи или использованием нужных для этого средств. В табл. 1.1 показано, каким образом концептуальная модель Левина позволяет определить характеристики различных типов мотивационных конфликтов.
Конфликт типа «приближение — приближение» нестабилен и легко разрешаем. Притча о буридановом осле, который умер с голоду, будучи не в силах выбрать одну из двух равно привлекательных охапок сена, вопреки распространенному мнению отнюдь не отражает сути данного конфликта. Используем другую аналогию. Представим себе Зигмунда Фрейда, пытающего решить, остаться ли ему дома и поработать над книгой или отправиться в оперу и провести там вечер. Если мы присвоим адекватные значения переменным, находящимся в уравнении Левина, привлекательность обоих вариантов действия окажется равнозначной. С одной стороны, Фрейд — честолюбивый человек, стремящийся к славе (силе данной потребности мы присвоим значение «10»), и знает, что, опубликовав книгу, он станет знаменитым (мотивационное значение соответствующей переменной будет равно «3»); однако процесс создания книги сопряжен со значительными проблемами (значение соответствующей переменной будет равно «6»), что отчасти снижает общую привлекательность решения остаться дома. Итак, подставляя значения переменных в формулу Левина, мы получаем следующее уравнение: (10хЗ)/6 = 5.
Таблица 1.1
Модель мотивационных конфликтов К. Левина
С другой стороны, возможно, что для Фрейда наслаждение музыкой — менее значимая потребность (соответствующей переменной мы присвоим значение «2»), чем потребность в славе; пребывание в опере (значение данной переменной будет приравнено к «5») вызовет несколько большее удовольствие, нежели написание книги, но проблемы, связанные с посещением оперы, намного легче (значение соответствующей переменной приравнено к «2»), чем затруднения, сопряженные с написанием книги. Таким образом, общая привлекательность второй альтернативы ((2 х 5)/2 = 5) оказывается эквивалентной общей привлекательности первого варианта действия.
Заметьте, однако, что движение в сторону любой из вышеописанных альтернатив сразу же нарушит психологическое равновесие, сделает эту альтернативу наиболее привлекательной и разрешит мотивационный конфликт. Если Фрейд наденет свой плащ, готовясь выйти из дому, то он уменьшит психологическую дистанцию до решения посетить оперу и, скорее всего, примет именно это решение. Если же он начнет писать, то окажется, что «не так страшен черт, как его малюют», и, стало быть, Фрейд предпочтет остаться дома и поработать над книгой. Стоит буриданову ослу случайно двинуться в направлении одной из охапок сена, как именно эта охапка станет для него самой привлекательной.
Конфликт типа «избегание — избегание» обычно характеризуется высокой степенью стабильности. В начале истории психоаналитического движения Фрейд был рад получить поддержку со стороны молодого и энергичного швейцарского психиатра Карла Юнга. Фрейд очень чувствительно относился к тому, что научный мир отвергал его теории сексуальности, и считал, что это отвержение частично обусловливалось антисемитизмом (все первые психоаналитики были венскими евреями). Соответственно Фрейд воспринимал Юнга, не принадлежащего к еврейской нации, как очень ценного союзника, и сделал его президентом психоаналитической ассоциации. Однако вскоре Юнг начал отмежевываться от Фрейда и разрабатывать свои собственные идеи. В результате Фрейд был вынужден пройти через мотивационный конфликт типа «избегание — избегание». С одной стороны, новые идеи Юнга вызывали в нем сильное раздражение, потому что он считал их ошибочными и противоречащими базовым положениям психоанализа или выхолащивающими суть его творения.
С другой стороны, Фрейд хотел избежать критики со стороны научного сообщества, а Юнг — нееврей и приверженец психоанализа — играл важную роль в деле широкого признания нового учения. Как видно из уравнений, представленных в табл. 1.1, колебание в сторону решения по-прежнему принимать взгляды Юнга уменьшило бы психологическую дистанцию до последствий этого решения, что привело бы к увеличению болезненности реакции на юнговский «уклонизм». Таким образом, если бы Фрейд начал двигаться в эту сторону, то немедленно отступил бы, ибо первая возможность стала бы неприятнее второй ((10 х (—5))/5 = = -50/5 = -10). Если же Фрейд предпочел бы поправить Юнга или даже исключить его из психоаналитической ассоциации, то на психологическую авансцену вышла бы проблема отвержения со стороны научного сообщества. И снова повторилась бы ситуация отступления, «разрыва» психологической дистанции от наиболее неприятного на данный момент времени варианта действия. Таким образом, Фрейд колебался между двумя одинаково неприятными решениями, по очереди избегая обеих возможностей действия. Действительно, прошло несколько лет, прежде чем он смог окончательно разрешить этот конфликт. Как отметил Левин, конфликты типа «избегание — избегание» становятся серьезными только в тех случаях, когда захваченный ими человек не может отказаться от выбора в пользу одного из вариантов решения, просто выйдя из поля конфликта. Фрейд не мог «уйти от конфликта», потому что он должен был либо безусловно принять Юнга, либо полностью отвергнуть концепцию последнего.
Конфликт типа «приближение — избегание» также обладает специфическими характеристиками. В качестве примера рассмотрим ситуацию, в которой Фрейд должен был сделать выбор между следующими вариантами действия: а) открыто сказать правду о сексуальной этиологии невроза Доры или б) избежать осуждения со стороны своего учителя Йозефа Брейера — осуждения, которое неизбежно последовало бы после опубликования результатов анализа Доры. Данный конфликт также является серьезным только тогда, когда оба его аспекта (приближения и избегания) относятся к одному и тому же действию или к одной и той же цели. Если речь идет о двух разных целях, то индивидуум может просто отказаться от негативной цели и сконцентрироваться на достижении позитивной. Однако в рассматриваемом нами случае речь идет лишь об одном действии: опубликовании случая Доры. Это действие удовлетворило бы научные потребности Фрейда (мотив приближения), но повлекло бы за собой неудовольствие Брейера, которое, в конечном счете, оказалось менее значимым, нежели позитивное стремление рассказать правду о сексуальных причинах невроза Доры.
Другие исследователи показали: в ситуации, когда цель, вызывающая описываемый конфликт, становится достижима, тенденция избежать ее негативного аспекта увеличивается с большей силой и скоростью, чем тенденция приблизить ее позитивную составляющую. На рис. 1.1 вы можете увидеть различия между графиками функций приближения и избегания. В ходе оригинального исследования, результаты которого отражают эту разницу, Дж. С. Браун (Brown, 1948) «запрягал» некоторое количество белых крыс и оценивал настойчивость, с которой они двигались к пище, несмотря на владеющий ими страх. Анализ различий в графиках позволяет нам сделать очевидный вывод: если индивидуум с огромной силой стремится к достижению определенной цели, то страх может остановить его лишь на самой «границе успеха», в то время как при слабом стремлении к достижению индивидуум сдается уже в начале пути. Приведем пример. Если некий мужчина продолжает испытывать сильную привязанность к отвергнувшей его женщине, то он делает все, чтобы быть рядом с ней; однако, оказавшись в ее присутствии, отступает, пораженный страхом. Его страх будет намного сильнее, чем если бы он был менее привязан к ней, вследствие чего страх помешал ему приблизиться к объекту привязанности на близкую психологическую дистанцию.
Миллер (Miller, 1951) так комментирует рис. 1.1:
…До точки пересечения графиков приближения и избегания сила приближения превышает силу избегания. Таким образом, индивидуум продолжает добиваться достижения своей цели. Но если он пересекает линию, проходящую через точку пересечения и перпендикулярную оси абсцисс, то его стремление к избеганию становится сильнее: индивидуум останавливается и поворачивает назад. Чем сильнее стремление к достижению цели, тем выше проходит вся «линия приближения», и, соответственно, чем ближе к цели располагается точка пересечения графиков, тем дальше успевает продвинуться индивидуум. Кроме того, это означает и увеличение силы испытываемого индивидуумом страха, прямо пропорциональной высоте «линии избегания».
Эти умозаключения относятся только к анализу пересечений графиков линейных функций. Графики функций рассматриваются в виде прямых линий исключительно ради упрощения репрезентации материала. Аналогичные выводы можно сделать на основе исследования любых последовательно опускающихся кривых приближения и избегания (если, конечно, угол подъема кривой избегания относительно оси абсцисс всегда будет превышать угол подъема кривой приближения).
Рис. 1.1. Графическая репрезентация конфликта типа «приближение — избегание» и эффекта увеличения силы мотивации достижения (Miller, 1951)
Пример пережитого Фрейдом конфликта «приближения — избегания» (табл. 1.1) иллюстрирует другой вывод, сделанный на основе анализа рис. 1.1. Если бы Фрейд с одинаковой силой хотел и добиться своей цели, и избежать нежелательных последствий данного шага, то он никогда бы не опубликовал случай Доры, ведь, взяв в руки перо, он сразу же чувствовал тревогу по поводу реакции Брейера — тревогу, растущую быстрее, нежели позитивное желание рассказать правду о Доре.
Левин и его ученики стремились также понять, что происходит с прерванным движением к цели, ведь неосуществленное намерение, судя по всему, продолжает влиять на поведение. Например, Левин заметил, что если он собирался написать письмо, то оно продолжало оставаться у него «в голове» (причем даже во время выполнения других задач) до тех пор, пока он не опускал его в почтовый ящик. Ученица Левина, Б. В. Зейгарник (Zeigarnik, 1927), доказала, что те действия, которые не могут быть доведены до конца, обычно запоминаются лучше, нежели успешно завершенные действия.
Другие исследователи пытались ответить на вопрос о том, что происходит при невозможности осуществить нереализованное намерение. В этом случае существуют два варианта развития событий: а) индивидуум выбирает другой способ удовлетворения соответствующей потребности и б) если такой способ невозможно найти, индивидуум испытывает фрустрацию и демонстрирует дезорганизованное или регрессивное поведение. Например, в ходе одного из исследований детям показывали привлекательную игрушку, которую затем накрывали массивным колпаком с прикрепленной наверху ручкой. Детям явно хотелось добраться до игрушки, и они пытались поднять тяжелый колпак. В случае неудачи они нередко начинали выражать недовольство: или садились и начинали плакать, или впадали в прострацию. Другими словами, они регрессировали к дезадаптивным формам поведения. Если детям предлагались другие игрушки, то они могли удовольствоваться заменой. Исследователи проделали большую работу по выяснению условий, при которых не осуществившие своего намерения дети склонны соглашаться на замену привлекательного объекта, регрессировать или прибегать к другим (помимо регрессии) формам дезадаптивного поведения (например, проявлять агрессию).
Самым ценным из исследований, проведенных группой Левина, вероятно, является работа, посвященная измерению уровня притязаний (Lewin, Dembo, Festinger & Sears, 1944). Другими словами, Левин и его ученики старались понять, каким образом процессы, сопряженные с сознательной постановкой целей, влияют на человеческое поведение. В рамках соответствующих экспериментов испытуемым обычно давалось задание, на выполнение которого отводилось ограниченное время. Скажем, испытуемым предлагалось за пять минут решить несколько арифметических задач. В конце отведенного на решение задач времени испытуемые подсчитывали количество правильно решенных ими задач (или же эта информация предоставлялась им экспериментатором). Затем их спрашивали, сколько задач они собираются правильно решить при следующей попытке. (Формулировки данного вопроса могли быть совершенно разными: «Сколько задач вы попробуете решить?», «Сколько задач вы надеетесь решить?», «Каким минимальным количеством решенных задач вы будете удовлетворены?» и т. д.) После этого начиналась следующая «пятиминутка». По ее завершении испытуемые сверяли свои действительные результаты с поставленными перед собой целями и определяли новые цели для новой попытки.
Исследовательские вопросы касались факторов, которые влияют на постановку целей (в частности, различий между целями и прошлыми результатами деятельности) и связаны с закономерностями воздействия различного рода целей на деятельность предстоящую. Давно уже известно, что те цели, которые мы осознанно ставим перед собой, оказывают влияние на продуктивность наших действий. На рис. 1.2, отражающем результаты раннего исследования Мэйса (Масе, 1935), продемонстрировано, какой эффект на работу человека оказывают попытки сделать ее по максимуму по сравнению со стремлением превышать определенные стандарты, установленные для исполнения, в ежедневном продвижении к цели. Очевидно, что намерение работать эффективнее улучшает выполнение деятельности, однако формирование намерений, «привязанных» к достижению конкретных целей, приводит к достижению еще более успешных результатов (об этом же говорят и данные, полученные в ходе вышеописанного эксперимента по определению уровня притязаний).
Рис. 1.2. Эффективность деятельности при вычислениях по двум разным инструкциям. Испытуемым из группы А (10 человек) были даны конкретные инструкции по ежедневному улучшению результатов их работы, в то время как испытуемым из группы Б (10 человек) было просто предложено прикладывать все усилия, не ориентируясь на какую-либо конкретную норму (Масе, 1935, р. 21)
Связь усилий с выполнением деятельности подтверждается разного рода экспериментами. Так, когда происходил сбой в работе, испытуемым предлагалось объяснять причины их плохой деятельности. Если они считали, что дело в недостатке усилий, то с большей степенью вероятности делали шаг вперед во время очередной «попытки» (Weiner, Heckhausen, Meyer & Cook, 1972). Лок и Брайан (Locke & Bryan, 1968) попытались выяснить, длителен ли эффект, оказываемый осознаваемым целями. В качестве испытуемых были выбраны студенты университетов. В начале семестра среди них проводился опрос, чтобы выявить, какие оценки они надеются или попытаются получить в период сессии. Затем полученные данные сверялись с реальными достижениями студентов. В итоге Лок и Брайан обнаружили статистически значимую, но слабую корреляцию (коэффициент корреляции равен примерно 0,30) между двумя интересующими их переменными. Это означает, что те студенты, которые изначально стремились к достижению высоких результатов, и получали высокие оценки. Но мы не можем быть уверены, что именно намерения — фактор, обусловивший успех, потому что способности студентов, которые они проявили в предыдущей своей учебной деятельности, несомненно повлияли на те цели, какие они для себя поставили. Итак, чем лучше студент учился раньше, тем более высокие цели он для себя намечал и тем больших успехов добивался в семестре. Однако невозможно утверждать, что причиной успешной деятельности послужил именно такой уровень намеченных целей. Впрочем, Лок и Брайан приняли во внимание данную проблему и сделали выборку студентов гомогенной по критерию развитости способностей к учебе (например, исследователи опрашивали только тех студентов, которые получили высокие оценки во время предыдущей сессии). Таким образом, можно уверенно утверждать, что стремление получить высокие оценки в некоторой степени способствует осуществлению эффективной учебной деятельности.
Если эффективность деятельности зависит от сознательной постановки целей, то можно ли утверждать, что сознательная постановка целей — это необходимое условие любой успешной деятельности? Способен ли человек действовать без каких-либо осознанных мотивов? На данный вопрос до сих пор не было найдено ответа, полностью устраивающего всех и каждого. На протяжении настоящей книги мы вновь и вновь будем возвращаться к этой проблеме, рассматривая ее в различных контекстах. В свое время сторонники ассоцианизма утверждали, что элементарные обусловленные реакции[1] представляют собой очевидный пример научения без намерения учиться. Предположим, что экспериментатор предъявляет испытуемому некий звуковой стимул и сразу после этого направляет ему в глаза поток воздуха, вызывающий моргательный рефлекс. После достаточного количества повторений происходит обусловливание моргания путем воспроизведения соответствующего звука. Другими словами, услышав данный звук, испытуемый начнет моргать независимо от своих намерений. Однако другие теоретики указывают на тот факт, что моргание позволяет избежать неприятного воздействия на глаз. Стало быть, вполне можно предположить, что моргание обусловливается намерением (возможно, не осознаваемым) избежать неприятных ощущений.
Результаты ранних исследований проблемы непреднамеренного научения говорят обо всей сложности анализа данного феномена. Эти исследования проводились с целью ответить на вопрос о том, может ли человек научиться чему-либо, не намереваясь учиться. Очевидно, что сознательная постановка целей или осознанная обработка информации повышают эффективность человеческой деятельности (см. описание эксперимента Лока и Брайана) хотя бы потому, что помогают нам структурировать наши действия, лучше запоминать и припоминать необходимый нам материал (Kintsch, 1977). Но существует ли такое научение, которое не зависит от осознанного намерения учиться? Пытаясь ответить на этот вопрос, Дженкинс провел классический эксперимент, посвященный изучению данной проблемы (Jenkins, 1933). Он просил испытуемых несколько раз прослушать и затем воспроизвести ряд слов. Зачитывать слова предлагалось ассистенту Дженкинса. Однако когда дело доходило до второго этапа эксперимента, Дженкинс просил ассистента принять участие в припоминании. Выяснилось, что испытуемые, сознательно запоминавшие слова, воспроизводили больше информации, нежели испытуемые-«ассистенты», но последним также удавалось припомнить некоторое количество слов, хотя они и не имели намерения запомнить их.
Много позже аналогичные эксперименты проводились в самых разных условиях. Их результаты подтвердили существование двух базовых фактов:
а) осознанные намерения облегчают научение;
б) научение зачастую происходит, несмотря на отсутствие сознательного намерения.
Однако вопрос о том, возможно ли научение без всякого намерения, оставался чрезвычайно трудным, если не неразрешимым, ведь никто не может доказать, что в каждом случае непреднамеренного научения отсутствуют какие бы то ни было намерения. Когда испытуемых-ассистентов Дженкинса просили рассказать о том, что с ними происходило во время зачитывания списков слов, они нередко сообщали о таких намерениях, которые не подразумевались инструкцией, но тем не менее послужили факторами непреднамеренного учения. Скажем, у ассистентов вполне могло появиться желание придать некую осмысленность своему скучному заданию путем разбития слов на группы (точно так же мы группируем цифры в телефонных номерах для удобства запоминания).
Результаты исследований, подобных эксперименту по обусловливанию моргания, заставили ученых задуматься над проблемой бессознательных намерений. Может ли индивидуум учиться под влиянием неосознаваемых мотивов или намерений? Различные традиции, существующие в психологии, подчеркивают жизненную важность бессознательных намерений для научения и памяти.
Однако экспериментальное подтверждение существования бессознательных намерений не было единственной (и даже основной) причиной тех проблем, с которыми столкнулась психология сознательных намерений. Дело в том, что, исследуя только сознательные намерения, мы не можем полноценно анализировать подключаемые мотивационные процессы. Как мы уже говорили, намерения, сознательные и бессознательные, сами по себе являются продуктом других мотивационных и немотивационных переменных. Если мы «зациклимся» на исследовании намерений, отказываясь даже учитывать факторы, детерминирующие их появление, то будем обречены на ведущее к ошибкам «плавание по поверхности».
При выполнении лабораторных заданий остаются не совсем понятны мотивы испытуемых. Экспериментаторы дают им какие-то задания; те начинают их выполнять, сознательно намереваясь сделать указанное. Но почему они старательно исполняют наши просьбы? Возможно, кто-то хочет угодить экспериментатору. Некоторые хотят доказать себе, что они — хорошие ученики. Другие боятся, что если они потерпят фиаско, то их будут считать «дураками». Когда людей просят наметить цель (т. е. сформулировать намерение), на них оказывают влияние:
а) их мотивационные диспозиции;
б) та мера, в какой успешное выполнение этого задания соответствует тем или иным мотивационным диспозициям (т. е. личностная ценность задания);
в) осознаваемая сложность выполнения задания (или способности, демонстрируемые при этом);
г) тот факт, что задание может быть при данных условиях сделано (фактор среды).
Итак, намерение, возникающее под влиянием вышеперечисленных факторов, не идентично одному из них: мотивационным диспозициям, «проступающим» в конкретных ситуациях. Намерение как результат взаимодействия всех детерминантов поведения обусловливает решения индивидуума в ситуации «здесь и сейчас» (в такой ситуации известны или потенциально известны все детерминанты поведения), однако оно обладает гораздо меньшей ценностью для долгосрочного прогнозирования поведения (в долгосрочной перспективе трудно идентифицировать все детерминанты поведения). Поэтому если студент утверждает, что он (или она) собирается хорошо учиться в ближайшее время, то, скорее всего, так и будет; если же заявление о намерении «активно грызть гранит науки» относится к целому учебному году, то к словам студента следует отнестись со здоровым скептицизмом, ибо неизвестно, какие соблазны встретятся на пути молодого человека, будут ли интересными учебные программы и т. д. Интерпретация долговременных стремлений человека требует пристального исследования стабильных мотивационных диспозиций, служащих детерминантами долговременного осуществления некоторых видов человеческой деятельности (например, учения) и обеспечивающих последовательность поведения, несмотря на частую смену других его детерминантов. Таким образом, психология сознательных намерений в ее ранней форме сегодня представляет прежде всего исторический интерес.
Бессознательные намерения
Если мы покинем исследовательскую лабораторию, переместимся в клинику и прислушаемся к говорящим о себе людям, то роль стабильных мотивационных диспозиций как факторов, обусловливающих принятие непосредственных решений или формирование намерений в ситуации «здесь и сейчас», станет нам более понятной, чем раньше. В то же время, слушая человека, мы можем идентифицировать такие мотивы его поведения, которые легче увидеть со стороны. Речь идет о бессознательных мотивах. Фрейд (Freud, 1910/1938) следующим образом комментировал свои собственные мотивы:
Я, не колеблясь, пожертвовал моей растущей популярностью врача и расширяющейся практикой лечения неврозов, в каждом случае душевного страдания отыскивая прямую сексуальную подоплеку… однако молчание научного мира, сопровождающее мои лекции, пустота, образовавшаяся вокруг моей персоны, и распространяемые обо мне сплетни и слухи постепенно заставили меня понять, что утверждения о роли сексуальности в этиологии неврозов отнюдь не могут восприниматься аналогично другим научным допущениям… тем не менее я все больше убеждался в общей объективности сделанных мною наблюдений и выводов, сохранял моральное мужество и верил в свою способность мыслить… Таким образом, шаг за шагом, я понял, что на мою долю выпал жребий подарить миру чрезвычайно важные открытия, и подготовил себя к судьбе некоторых первооткрывателей.
Я так обрисовал себе эту судьбу:…официальная наука не будет замечать меня в течение моей жизни. Через несколько десятилетий после моей смерти кто-то, конечно, наткнется на те же, сегодня несвоевременные, знания, станет знаменитым, и, таким образом, обо мне станет известно как о предвестнике новой эры, которого просто не могли услышать. Между тем я, подобно Робинзону Крузо, устраивался на моем необитаемом острове с максимальной степенью комфорта. Когда я оглядываюсь на эти пронизанные одиночеством годы… мне кажется, что я возвращаюсь в прекрасную и героическую эпоху.
Фрейд пишет, что он имел сознательное намерение обнаружить сексуальную этиологию неврозов и подчинил этой цели свою повседневную врачебную практику. Однако, объясняя свое упорство перед лицом враждебности других, он говорит о двух стабильных мотивационных диспозициях своей личности: а) стремлении к славе научного первооткрывателя и б) отсутствии страха перед отвержением со стороны коллег (т. е. наличии сильной веры в себя). Подобно большинству людей, Фрейд сформировал четкие представления о своих основных жизненных мотивах. Такие мотивы обладают гораздо большей личностной значимостью, нежели временные намерения, идентифицируемые в лабораторных условиях. На их основе осуществляется толкование этих намерений, структура которого во многом повторяет структуру интерпретации, сделанной Фрейдом в связи с его повседневными, сознательными решениями (см. выше).
Но можем ли мы ему доверять? Наш вывод, что Фрейд имел сильную потребность обрести славу, сам по себе указывает, что он что-то недосказал. Фрейд настаивает, что он хотел одного: быть научно корректным, однако сравнение своего положения с положением Робинзона Крузо и мечта о посмертной славе свидетельствуют, что на самом деле Фрейд стремился к величию. Кроме того, он подозрительно часто заявляет о своем безразличии к мнению других людей. Если бы его действительно не волновала позиция окружающих, то он не стал бы так часто упоминать об их враждебности. И это Фрейд — человек, который научил нас настороженно относиться к словам других людей об их собственных мотивационных состояниях и диспозициях!
Основная научная ценность ранних работ Фрейда заключается в том, что он доказал: те мотивы, которые опосредуют повседневную деятельность человека, нередко скрываются в бессознательном. Особенную изобретательность Фрейд проявил при анализе сновидений. Ему удалось доказать, что даже ряд самых необузданных мыслей, появляющихся в сновидениях, в действительности обусловливается бессознательными желаниями, которые можно вывести на свет с помощью техники психоанализа. Приведем простой пример:
«Вы всегда говорите, что сновидение — это сбывшееся желание, — начала пациентка, интеллигентная женщина. — Ну а сейчас я расскажу вам о сне, содержание которого полностью противоречит вашим словам. В этом сне мое желание не сбывается. Как это согласуется с вашей теорией?» Вот содержание ее сна: «Я хочу устроить званый ужин, но у меня нет ничего, кроме копченого лосося. Я думаю, не сходить ли мне в магазин, но вспоминаю, что сейчас воскресный день, послеобеденное время, когда все магазины закрыты. Тогда я пытаюсь дозвониться до нескольких владельцев ресторанов, но телефон не работает. Соответственно, я вынуждена отказаться от намерения устроить званый ужин» (Freud, 1900/1938).
Фрейд сообщает женщине, что только она сама может найти объяснение своему сну и что для этого ей следует расслабиться и говорить все, что ей приходит в голову. Первые ассоциации пациентки связаны с тем фактом, что ее муж, преуспевающий торговец мясом, становится слишком толстым. Он сказал, что ему нужно будет пройти медицинское лечение от ожирения, рано вставать, придерживаться диеты и «прежде всего больше не принимать приглашений на ужины» (т. е., отмечает Фрейд, муж пациентки увязывает увеличение своего веса и посещение званых ужинов). Затем течение ассоциаций на время прерывается, пациентка делает несколько не относящихся к делу замечаний (согласно интерпретации Фрейда, происходит бессознательное подавление того, что пробивается в сознание). После этого пациентка припоминает, что вчера они с мужем нанесли визит женщине, которую обожает ее муж. «К счастью, она очень худая и долговязая, а мой муж предпочитает полные фигуры». Однако подруга пациентки заговорила о своем желании набрать вес и спросила: «Когда же вы вновь пригласите нас к себе? У вас всегда такие вкусные блюда».
Теперь значение сна стало полностью ясным. Мысли, главенствующие в психической реальности пациентки и обусловливающие содержание рассматриваемого нами сна, могут быть сформулированы следующим образом: «Конечно, ты хочешь, чтобы я пригласила тебя на обед, ты вдоволь наелась и стала более привлекательной для моего мужа! Да я скорее вообще не буду принимать гостей!» Почему во сне фигурирует копченый лосось? Копченый лосось — любимое блюдо подруги пациентки. Итак, этот сон представляет собой непосредственное выражение желания женщины не допустить такой ситуации, при которой ее соперница станет более привлекательной, чем раньше. Важно отметить, что пациентка, рассказывая о сновидении, совершенно не осознавала выявленного Фрейдом намерения (ведь она была уверена, что ее сон опровергает фрейдовскую теорию сновидений как исполнения желаний).
Используя множество примеров, Фрейд убедительно доказал, что сознательные намерения не всегда приводят к желаемым результатам. В книге «Психопатология обыденной жизни» (Freud, 1901/1938) Фрейд главным образом развенчивает очень расхожее убеждение, будто осознаваемые намерения позволяют контролировать все наши мысли, чувства и действия. Приведем пример из жизни самого Фрейда. Однажды, проезжая по Югославии, Фрейд разговорился с незнакомцем. Он заговорил об Италии, и Фрейд спросил, не видел ли его новый знакомый знаменитых фресок купола кафедрального собора в Орвието (Страшный суд), фресок, созданных… Тут Фрейд запнулся. Он не мог вспомнить хорошо известное ему имя художника — Синьорелли. Однако на ум Фрейду пришли имена двух других — Боттичелли и Болтраффио (последний был известен в гораздо меньшей степени, чем Синьорелли). Другими словами, забывание не было обусловлено недостатком знания. И не связано с намерением. Какое же тогда бессознательное намерение могло столкнуться с сознательным и помешать Фрейду вспомнить имя? Для того чтобы ответить на этот вопрос, Фрейд, как обычно, применил свою технику свободных ассоциаций.
Сначала он вспомнил, что непосредственно перед обсуждением фресок собора в Орвието беседовал с незнакомцем об обычаях турков, живущих в Боснии и Герцеговине (в этот момент они следовали в Герцеговину). Фрейд сообщил собеседнику, что турки удивительно смиренно относятся к смерти. Друг Фрейда, врач, в свое время живший в Боснии, рассказал ему, что, узнав о неминуемости смерти близкого человека, турок, как правило, отвечал: «Господин, что я могу сказать? Я знаю, что если его можно было бы спасти, то вы сделали бы это». Затем Фрейд вспомнил, что на ум ему приходила еще одна история из коллекции друга-врача. Она относилась к сексуальности турок. При всем их смирении перед лицом смерти они приходят в страшное отчаяние при мысли об импотенции. Один турок сказал другу Фрейда: «Вы знаете, герр профессор, если я не смогу делать это, то мне незачем будет жить» (Freud, 1901/1938). Фрейд предпочел не пересказывать собеседнику вторую историю, потому что «не хотел затрагивать столь деликатную тему в разговоре с незнакомцем». Тогда Фрейд осознал, что вышеупомянутые истории о смерти и сексуальности были связаны с другими мыслями, относящимися к данным проблемам и серьезно его волновавшими, но бессознательными на момент беседы с незнакомцем. Мучившие Фрейда мысли относились к происшедшему в Трафое самоубийству человека, обратившегося к нему за помощью. Фрейд предположил, что тревога, обуревавшая его в связи с врачебной неудачей, и обусловила формирование цепи ассоциаций, которую мы сейчас проанализируем.
Рисунок 1.3 иллюстрирует то, как Фрейд объяснил свое забывание имени Синьорелли. «Ключом» к содержимому бессознательного в данном случае является следующий факт: первая часть имени художника Signor в итальянском языке и слово Herr (гepp) в немецком, на котором говорил Фрейд, означают одно и то же — «господин». Слово Herr (Signor) актуализировало «сцепленные» с тревогой мысли о смерти и сексуальности, ведь эти мысли ассоциировались с Герцеговиной, страной, где живут турки, и с двумя историями, первая из которых связана со смертью пациента, а вторая, не рассказанная Фрейдом, с сексуальностью турок.
*Herr (господин) в немецком языке имеет то же самое значение, что и signor в итальянском
Рис. 1.3. Ассоциативные цепи, приведшие к забыванию знакомого имени Фрейдом
Стало быть, решил Фрейд, именно нежелание говорить о болезненных проблемах препятствовало успешному припоминанию имени художника, так как вызывающие тревогу мысли ассоциировались с историями об отношении к смерти и сексуальности, в свою очередь связанные с вытесненным из памяти именем. «Маскировочные» имена художников также не случайно «всплыли на поверхность». Первый слог каждого из них (Бо) тождествен первому слогу в слове Босния. Фрейд посчитал, что это обстоятельство является еще одним свидетельством в пользу того, что сочетание слогов Signor пробудило в нем мысли о турках (имена-субституты ассоциировались с другим населенным турками регионом). Слог elli в слове Botticelli, очевидно, перекликается с окончанием слова Signorelli, а завершающая часть странного имени Boltraffio, по мнению Фрейда, сформировалась в результате действия чувства вины, вызванного смертью пациентки в Трафое. Продолжая самоанализ, Фрейд пришел к заключению, что в данном случае имеют место два процесса: сознательное подавление и бессознательное вытеснение. Он сознательно подавлял в себе желание рассказать о специфике сексуальности турок, а замещающее имя Болтраффио мешало ему вернуться к мыслям о смерти и сексуальности турок, в свою очередь связанным с чувством вины из-за самоубийства в Трафое.
Проанализировав множество аналогичных эпизодов, Фрейд и сторонники его психоаналитического движения убедились в том, что бессознательные мотивы являются важным детерминантом человеческого поведения, особенно анормального или необычного. Лабораторные психологи просто игнорировали очевидное или относили эти доказательства к разряду случайностей либо механического ассоциирования. Однако в анализе «случая Синьорелли» мы должны пойти дальше, чем Фрейд, ведь, как мы уже знаем, ситуационные намерения (сознательные или бессознательные) сами по себе являются производными стабильных мотивационных диспозиций и других факторов. Фрейд анализирует данный эпизод исключительно в «системе координат» тех мыслей и чувств, которые были актуальны в конкретный момент времени. Однако ситуационные намерения, в свою очередь, обусловливаются доминантными мотивационными диспозициями. Как видно из рис. 1.3, основываясь на целостном видении жизненной истории Фрейда, мы можем по-новому интерпретировать его временную неспособность припомнить имя художника.
Рассмотрение жизни Фрейда и его основных убеждений может превосходно проиллюстрировать его учение о бессознательных мотивах как о детерминантах даже самых обычных действий (например, забывания имени). Это также показывает, какие методы он использует, проводя свой анализ. Фрейд был ревностным приверженцем рационального и научного подхода. Он считал, что психология должна стать одной из естественных наук. Однако Дэвид Бакан (Bakan, 1958) неопровержимо доказывает, что психоаналитический подход Фрейда имеет много общего с древнееврейской религиозной традицией, которая отнюдь не отличалась научностью и рациональностью. В рамках этой традиции, берущей начало по крайней мере в I в. н. э., развиваются мистические идеи о сущности Бога. К XI в. данную традицию стали называть Каббалой. Каббала — это эзотерическое учение, основанное на письменной и устной интерпретации скрытого содержания текстов священных книг. Каббалисты стремились найти тайный смысл. Они пытались обнаружить мудрость, раскрыв его; подобно этому и Фрейд пытался раскрыть тайное значение сновидений и симптоматических действий. Каббалистические идеи стали одним из факторов массового появления мессианских движений в иудейском мире XVII и XVIII вв. Эти движения создавались харизматическими лидерами, убеждавшими иудеев в том, что наконец-то на земле появился мессия, который очень скоро освободит их от уз рабства и приведет к радостной жизни в единстве с Богом, и собиравшими множество сторонников.
Ортодоксальные раввины объявили мессианские движения ересью, однако заложенные в них иррациональные стремления возродились в форме хасидизма. Первоначально он был связан с именем Баала Шем-Това, человека, обладавшего сверхъестественными целительскими способностями и сконцентрировавшего народную мудрость (хотя официально он, воспитанный не по иудейскому закону и вне иудейской традиции, назывался «невеждой» — «игнорамусом»). Для составляющих окружение Фрейда венских евреев XIX в. хасидизм ассоциировался с множеством негативных мыслей и чувств. Они считали его ересью, непристойной фантазией, странным, мистическим учением необразованных людей и отступлением от официальных рационализированных догм ортодоксального иудаизма. Не удивительно, что Фрейд не хотел, чтобы психоанализ каким-либо образом связывался с традициями еврейского мистицизма.
Тем не менее, как мы отметили выше, эти традиции основывались прежде всего на поиске скрытых смыслов. Но именно этим занимался и Фрейд. Живший в XIII в. иудейский мистик Абрахам Абулафия утверждал, что раскрытие тайной мудрости осуществляется за счет «перескакивания и перемещения». Таким образом, Абулафия описывал не что иное, как фрейдовский метод свободных ассоциаций на заданную тему. Согласно Абулафии, человек может выйти за рамки внешнего значения текста (Фрейд сказал бы: манифестного содержания) и соприкоснуться с его внутренним смыслом (Фрейд сказал бы: с латентным содержанием) точно так же, как мы добираемся до ядра ореха, снимая его скорлупу (Scholem, 1966).
Наиболее важной книгой Каббалы следует признать Зохар (Zohar). Одним из авторов данной книги является Моисей Леонский, живший в XIII в. В соответствии с его Зохаром Тору (иудейскую Библию) нужно воспринимать как живой организм, имеющий голову, туловище, сердце, рот и т. д. (Scholem, 1966). Стало быть, обнаружение истины, которая представлена в Торе, обязательно должно привести к раскрытию истинного знания о человеке. А раскрытие правды о человеке посредством проникновения в людские мысли и сновидения представляет собой краеугольный камень учения Фрейда. С точки зрения Бакана, Фрейд не случайно выбрал имя Дора (созвучное со словом Тора) в качестве замены подлинного имени главной героини самой первой и знаменитой из своих работ, посвященных методу психоанализа.
Кроме того, на всем протяжении Зохара конечный смысл жизни определяется с помощью сексуальных метафор. «Согласно Зохару, душа характеризуется непреодолимой тоской по соединению со своим источником в Боге. Это соединение, как правило, описывается на языке сексуальных метафор…Таким образом, сексуальные взаимоотношения между людьми становятся символическими выразителями божественных действий…Используя сексуальные метафоры как одно из основных средств символизации всех глубинных и наиболее серьезных проблем человечества, Фрейд действовал всецело в духе Каббалы» (Bakan, 1958). Адепты Каббалы верят, что, раскрыв «основополагающую» сексуальность универсума, они овладеют самым тайным из всех существующих знаний. Мистическое соединение с Богом для каббалистов означает духовное соитие (мы вновь сталкиваемся в сексуальной метафорой) с Шехиной — женской, материнской ипостасью Бога (Bakan, 1958). Древнееврейское слово «знание» в данном контексте следует понимать как «сексуальное знание». Обратившись к Книге Бытия, мы увидим, что после грехопадения Адам «познал» свою жену Еву, т. е. «узнал» ее сексуально.
Наконец, иудейская мистическая традиция противоречила официальным религиозным догмам точно так же, как психоанализ — догмам научным. Каббала представляла собой вызов патриархальной власти раввинов. Фрейд же, подобно иудеям-вероотступникам, часто вел себя как бунтарь. Продолжая считать себя членом еврейского сообщества, он отверг иудаизм как религию. По сути дела, Фрейд грубо нарушил первую из заповедей Божьих, полученных на горе Синай Моисеем, основателем иудаизма. Заповедь эта гласит: «Я Господь, Бог твой… Да не будет у тебя других богов пред лицем Моим». Фрейд же заполнил свою консультационную комнату статуями и иными изображениями множества «других богов». Основываясь на вышеприведенных фактах, Бакан небезосновательно утверждает, что Фрейд испытывал в значительной степени амбивалентные эмоции по поводу своего бунтарства и что особенно он боялся гнева Моисея.
Фрейд подробно описывает чувства, пережитые им в тот момент, когда он стоял перед громадной статуей Моисея работы Микеланджело (статуя находится в Риме). Микеланджело изобразил Моисея, только что спустившегося с горы Синай и принесшего своему народу скрижали с Божьими заповедями, но узнавшего, что за время его отсутствия евреи начали поклоняться ложным богам. Глядя на сидящего Моисея, Фрейд думал: «В своем первом порыве ярости Моисей захотел действовать, вскочить и наказать евреев, навсегда забыв о скрижалях (о данном Богом Законе), но преодолел искушение и остался сидеть, застыв в ледяном негодовании». Кроме того, Фрейд говорит, что он «ощутил себя частью толпы, на которую обращен взгляд Моисея». Таким образом, Фрейд сам свидетельствует о том, что по некоторым причинам он страшился гнева Моисея.
Однако Фрейд не упоминает о том, что, войдя в длинную, узкую церковь Святого Петра в Винкули и следуя к статуе сидящего Моисея, расположенной в самом конце «коридора» справа от алтаря, посетители должны пройти мимо находящейся по левую руку впечатляющей картины смерти и разрушений, связанных со Страшным Судом над всеми людьми. Вся левая стена храма покрыта множеством впечатляющих изображений скелетов, черепов и костей, перемалываемых неумолимым Жнецом. По замыслу создателей верующие должны проникнуться ощущением неотвратимости наказания за свои грехи. Должен ли был Фрейд подвергнуться наказанию за свое восстание против Моисея, за пренебрежение символом ортодоксальности, причем не только как вероотступник, но и как психоаналитик, борющийся за свободу от крайностей «источника неврозов — ветхозаветного закона» (Bakan, 1958)?
Значение данного конфликта, глубоко укорененного в жизни Фрейда, проясняется при анализе посещения основателем психоанализа Сикстинской капеллы. На стенах этой часовни находятся некоторые из самых знаменитых в Риме росписей. Конечно, Фрейд знал об их существовании, ибо он с детства был влюблен в Рим и в искусство. Исследование фресок Сикстинской капеллы позволяет идентифицировать еще одну причину того, что Фрейд забыл имя художника — создателя фресок «Страшный Суд» кафедрального собора в Орвието. Основной темой росписей в Сикстинской капелле вновь является Страшный Суд, изображенный на фронтальной стене внутреннего помещения часовни (роспись сделал Микеланджело). Однако если посетитель входит в часовню через маленькую заднюю дверь, то перед его взором сначала предстает фреска «Смерть Моисея», созданная Синьорелли (тем самым художником, имя которого Фрейд забыл в связи с изображением Страшного Суда). Более того, непосредственно к этой фреске примыкает роспись, посвященная наказанию Кор (девушек) и принадлежащая кисти Боттичелли (данное имя пришло Фрейду на ум вместо правильного имени).
Итак, мы можем утверждать, что в психической реальности Фрейда имя Синьорелли было связано с негативными мыслями и чувствами, существование которых поддерживалось гораздо более стабильными факторами, нежели случайная ассоциация с рассказами об особенностях турок, населяющих лежащую на пути поезда Фрейда территорию. Помимо всего прочего, Синьорелли создал одно из самых знаменитых изображений смерти Моисея, который, как утверждал Фрейд, был убит иудеями-отступниками (к числу которых мы можем отнести и самого Фрейда). Согласно Фрейду, именно поэтому Моисей так и не вступил на Землю обетованную. Соответственно, у Фрейда были основания испытывать тревогу при возникновении любых ассоциаций с его нешуточным бунтом против религиозной ортодоксии, символизируемой фигурой Моисея. Фрейдовская теория эдипова комплекса подразумевает, что сын испытывает чувство вины из-за желания овладеть матерью и убить отца. Символически Фрейд служил ложным богам (т. е. Шехине — так называемой женской ипостаси Бога, почитаемой в рамках каббалистической традиции), убивал Моисея и отвергал власть разума. Не стоит удивляться, что имя художника (Синьорелли), написавшего сцену смерти Моисея, имело для Фрейда столь неприятный смысл, что он даже не смог вспомнить, кто написал фреску «Страшный Суд» собора в Ориенто.
Вернемся к рис. 1.3. В графе «Наша интерпретация» мы описываем стабильную мотивационную диспозицию Фрейда, заставляющую его забыть имя автора вышеупомянутой фрески «Страшный Суд»: Фрейд стремился избавиться от тревоги, охватывающей его при мысли о Синьорелли как о создателе росписи «Смерть Моисея», ибо эта роспись напоминала Фрейду о собственном восстании против власти основателя иудаизма.
Итак, используя разработанный Фрейдом метод, мы сумели соотнести его ситуационное бессознательное намерение избежать размышлений о некоем имени с глубинной и стабильной мотивационной диспозицией, определяющей его жизнь и связанной с виной и тревогой, которые Фрейд ощущал как результат своего бунта против традиционной патриархальной власти.
Какие же выводы можно сделать из такого анализа мотивов человека? Быть может, данный метод интересен только в историческом аспекте как одна из традиций, заложивших фундамент современной психологии мотивации? Как представляется, в отношении фрейдовского подхода можно сделать следующие выводы.
1. То, что люди говорят о своих мотивах, не должно приниматься на веру. Мы часто не задумываемся о наших мотивах даже в ситуациях обыденной жизни. Что уж говорить о подоплеке наших сновидений и симптоматических действий! Но даже когда мы начинаем объяснять причины своих действий, анализ зачастую показывает иллюзорность наших представлений о себе. На веру не нужно принимать и результаты мотивационного самоанализа Фрейда: проведя более или менее тщательное исследование его биографии, мы выяснили, что сам основатель психоанализа не смог осознать те стабильные мотивационные диспозиции, которые помешали ему вспомнить знакомое имя.
2. Ассоциативное мышление характеризуется чрезвычайной степенью «текучести» и легко поддается влиянию со стороны сознательных или бессознательных мотивационных факторов. Результаты многих из проведенных Фрейдом анализов поражают тем, насколько быстро и автоматически мысль или ассоциативная цепочка искажается под воздействием того или иного мотива (домохозяйка во сне желает, чтобы телефон был сломан; основатель психоанализа забывает имя знаменитого художника и т. д.). Как Фрейд заметил по другому поводу, все это заставляет нас ощутить, что мы — не хозяева в своем собственном доме. Человеческая психика легко и эффективно функционирует независимо от контроля со стороны сознания. А фантазии и свободные ассоциации, которые мы плохо контролируем, являются наиболее прямой и широкой дорогой к мотивационным факторам, о которых мы можем и не подозревать.
3. Первичные мотивы человека не обязательно коренятся в сфере сексуальности, как это утверждал Фрейд, черпавший вдохновение в каббалистических, мистических идеях о первичной сущности человека. Многие из первых соратников Фрейда (Карл Юнг, Альфред Адлер и др.) настаивали на признании первичности несексуальных мотивов (см. главу 2). Более того, анализируя биографию самого Фрейда, мы констатируем, что его поведение обусловливалось скорее мотивом власти, нежели сексуальными мотивационными диспозициями. С одной стороны, Фрейд явно испытывал сильную потребность в славе (о чем свидетельствуют его мечты и пренебрежение ортодоксальными научной и религиозной традициями), а с другой — он, очевидно, боялся подпасть под власть других (начиная с Моисея и заканчивая коллегами-учеными). Мотив власти мы рассмотрим в главе 8.
4. Метод раскрытия бессознательных намерений с помощью анализа свободных ассоциаций далеко не безупречен. Хотя он часто позволяет дать интересные объяснения странным действиям, всегда существует опасность превращения свободных ассоциаций в «подарок» психоаналитику. Кроме того, у нас нет четких критериев корректности интерпретации. Считается, что правильная интерпретация — единственный способ выявления некоторого количества фактов и что она удовлетворяет любопытство человека, который обращается к ней. Однако мы помним, что Фрейд был вполне доволен своим толкованием забывания имени Синьорелли, в то время как мы продолжили анализ и сделали несколько другие выводы. Мы нуждаемся в менее сомнительном методе прояснения истины относительно влияния, оказываемого бессознательными намерениями.
Экспериментальное исследование бессознательных мотивов
Ученые, работающие в русле экспериментальной психологии и при этом интересующиеся проблемой влияния бессознательных намерений, исследовали воздействие тех из них, которые известны, на поведение и прежде всего на воображение. Таким образом, они отказались от неверных с точки зрения логики попыток двигаться от следствия к причине. Например, иногда они внушали бессознательные намерения находящимся в состоянии гипноза испытуемым. Скажем, загипнотизированной женщине говорили, что она, выйдя из состояния транса, встанет и заговорит с человеком, которого найдет глупым и неинтересным. Кроме того, ей внушали, что после завершения гипнотического сеанса она забудет все, что происходило во время транса. И действительно, придя в нормальное состояние сознания, женщина встречает незнакомца, заговаривает с ним и вскоре просит его «закрыть рот», демонстрируя, таким образом, классический пример тех оговорок, которые, по мнению Фрейда, обусловлены бессознательными намерениями.
Однако мы не можем быть полностью уверены в том, что вышедший из гипноза человек не помнит о данной ему установке. Стало быть, необходимо было провести дополнительные эксперименты. Испытуемым — студентам, среди которых были ребята и девушки как с нормальным, так и избыточным весом, демонстрировали слайды. После показа каждого из них студентов просили написать истории о том, что они увидели. На одной из фотографий можно было разглядеть двух мужчин и бифштекс (который трудно было с чем-то спутать). Практически все испытуемые включили в свои истории именно бифштекс. Однако одна студентка с избыточным весом, в свое время признавшаяся, что ведет тяжелую борьбу с перееданием, рассказала историю о двух мужчинах и змее, которую они нашли на острове. В манифестном содержании истории, сочиненной этой студенткой, не было и намека на то, что она нашла в «змее» что-либо съедобное. Страх перед перееданием, очевидно, побудил ее увидеть менее опасный, нежели пища, но все равно вызывающий тревогу объект, который рифмуется со словом steak[2].
В ходе других исследований экспериментаторы искусственно актуализировали в испытуемых бессознательные намерения и затем оценивали, оказывают ли эти намерения описанное Фрейдом влияние на воображение человека. Так как Фрейд утверждал, что искажение потока ассоциаций происходит прежде всего под влиянием сексуальных мотивов, Кларк (Clark, 1955) провел следующий эксперимент: группе студентов-психологов мужского пола демонстрировались фотографии обнаженных очаровательных девушек (исследование проходило в аудитории университета). Испытуемым сообщали, что они принимают участие в исследовании, цель которого заключается в идентификации наиболее привлекательных частей женского тела. Кроме того, была сформирована контрольная группа. Входящим в нее студентам демонстрировали фотографии красивых пейзажей и зданий (количество таких снимков совпадало с количеством сексуально возбуждающих фотографий). Этим испытуемым говорили, что они принимают участие в исследовании, цель которого — идентифицировать факторы, воздействующие на эстетические представления. На втором этапе эксперимента студентам из обеих групп объявляли, что теперь они примут участие в исследовании творческого воображения. Испытуемым показывали новые фотографии и просили написать истории, связанные с их содержанием. Затем все эти истории оценивались экспертами, которые, не зная, к какой группе принадлежит автор конкретного рассказа, искали явно сексуальные образы, а также сексуальные символы (под явно сексуальными образами подразумеваются половой акт, поцелуи, танцы, сексуальные ласки и любовные взаимоотношения).
Кларк предположил, что молодые люди, рассматривавшие фотографии обнаженных девушек, «выдадут» больше сексуальных ассоциаций, нежели испытуемые, изучавшие фотографии пейзажей и домов. Но оказалось, что в историях, сочиненных членами первой группы, было значительно меньше эксплицитных сексуальных образов, чем в рассказах представителей контрольной группы. Данный результат может рассматриваться как свидетельство в пользу теории Фрейда, который сказал бы, что бессознательные сексуальные намерения автоматически «включили» цензуру, не допускающую в сознание мысли о сексе. Действительно, по какой другой причине молодые люди, только что думавшие о сексе, могли бы меньше, чем обычно, размышлять о такого рода вопросах? Однако возникает сомнение: а что, если они просто «наелись» сексуальной тематики? Для того чтобы разрешить это сомнение (и, стало быть, неопровержимо доказать, что на уровне бессознательного студенты из первой группы были сильнее, чем обычно, поглощены сексуальными стремлениями), нужно было провести еще два эксперимента.
Первый из них повторял предыдущий. Только на этот раз местом проведения исследования Кларк выбрал не аудиторию, а комнату, где пили пиво и развлекались члены мужского студенческого братства. Ассистент Кларка (выступавший в качестве подставного лица) «случайно» показывал участникам вечеринки якобы принадлежащие ему фотографии обнаженных девушек и снимки пейзажей. После этого испытуемым предлагалось сочинять истории. Выяснилось, что в условиях вечеринки количество сексуальных образов, возникающих после просмотра как сексуально возбуждающих, так и нейтральных фотографий, значительно превышало число сексуальных образов, возникших в лабораторных условиях. Очевидно, что алкоголь и обстановка вечеринки способствовали смягчению сексуальной цензуры. К какому же результату привело ослабление цензуры? Среднестатистическое количество сексуальных образов в историях, сочиненных после просмотра эротических фотографий, значительно превышало среднестатистическое количество сексуальных образов в историях, сочиненных после просмотра фотографий пейзажей. Впоследствии эти данные были подтверждены в другом эксперименте (Kalin, Kahn & McClelland, 1965). В ходе этого эксперимента исследователи использовали привлекательную натурщицу в качестве сексуально возбуждающего стимула, предъявляемого в контролируемой обстановке. Выяснилось, что сексуальнее возбуждение молодых мужчин в конвенциональной социальной ситуации уменьшает, очевидно, сексуальную «насыщенность» символизируемых ими образов, однако когда те же самые мужчины оказываются в дружеской компании и употребляют алкоголь, сексуальных символов в их сознании появляется больше, чем обычно. Значит, Фрейд был прав, утверждая, что бессознательные (и даже сознательные) сексуальные намерения часто подавляют или искажают ассоциативный мыслительный процесс.
Кроме того, Фрейд утверждал, что бессознательные намерения оказывают влияние на нашу жизнь. Они выражаются в симптомах (именах-субститутах; вероятно, непроизвольных действиях и «маскировочных» желаниях). Таким образом, анализируя симптомы, мы можем исследовать бессознательную мотивацию личности. Отсюда следует, что сексуальное возбуждение молодых людей, не находя себе прямого выхода, должно выражаться с помощью символов, косвенно связанных с миром сексуальности. Учитывая вышесказанное, Кларк исследовал все придуманные его испытуемыми истории, пытаясь найти в них скрытую сексуальную символику. Он использовал стандартизированные критерии сексуальности символа (описания таких критериев даны, например, в работах Gutheil, 1939; Hall, 1953). В целом сексуальными символами являются те предметы, которые обладают ключевыми признаками сексуально привлекательных частей тела (круглые предметы = груди; длинные предметы = пенис; окно или дверь (как вход) = вагина и т. д.). С точки зрения Кларка, о сексуальности символа-предмета можно говорить только в том случае, если с ним связано некое имплицитно сексуальное действие. Скажем, если испытуемый, реагируя на изображение человеческого силуэта, вырисовывающегося на фоне окна, пишет, что «это парень, выглядывающий из окна своей комнаты», то данный элемент его рассказа не следует считать символически сексуальным. Однако если испытуемый описывает вора, «проникающего в окно для того, чтобы украсть драгоценности из дома», то речь идет о «символическом отображении полового акта» (Clark, 1955).
На рис. 1.4 воспроизведен график, отражающий связь манифестной сексуальной тематики с сексуальными символами в сексуально возбуждающей и нейтральной ситуациях (объекты исследования — молодые мужчины). Прежде всего отметим, что члены экспериментальной группы значительно чаще, чем контрольной, продуцируют сексуальные символы. Пунктирная линия на всем своем протяжении проходит значительно выше, нежели непрерывная. Именно об этом говорил Фрейд: сексуальное возбуждение не только блокирует прямое выражение сексуальных желаний, но и способствует косвенному выражению намерения. Кроме того, обратим внимание на правую часть диаграммы: при низком уровне непосредственного осознания сексуальных образов члены экспериментальной группы продуцируют сексуальные символы гораздо чаще, нежели испытуемые из контрольной группы. Данный факт также подтверждает идею Фрейда о том, что блокированное намерение находит косвенное выражение.
Рис. 1.4. Количество сексуальных символов как функция объема манифестного сексуального содержания для подвергшихся (экспериментальная группа) и не подвергшихся (контрольная группа) сексуальной стимуляции, в условиях, когда алкоголь не применялся) (Clark, 1955)
Однако на рис. 1.4 мы видим нечто, не согласующееся с теорией Фрейда: истории тех испытуемых, которые продуцировали большое количество манифестных сексуальных образов, «включали» и много сексуальных символов (см. левую часть графика). Это согласуется с теорией Холла (Hall, 1953), утверждавшего, что «сексуальный символизм сновидений (фантазий) представляет собой не замаскированное и идущее “в обход” цензуры отображение половых сношений, а средство максимально четкой репрезентации той конкретной концепции сексуальности, которая включена в психическую реальность сновидца (фантазирующего). Одна из убедительных причин, побудивших Холла создать теорию, альтернативную фрейдовской, заключается в том, что, исследуя содержание снов, он обнаружил следующий феномен: в одном и том же сне (или последовательности снов) может происходить одновременно явное и символическое выражение сексуальных желаний» (Clark, 1955).
Зачем же «маскировать» сексуальное желание, если вскоре оно будет ясно выражено? Анализ рис. 1.4 показывает, что право на существование имеют и теория Фрейда, и теория Холла. Для некоторых индивидуумов сексуальное возбуждение вызывает явную тревогу, которая блокирует проявление сексуального, что приводит к косвенному выражению сексуального возбуждения. Другие же индивидуумы не характеризуются сексуальной тревожностью и, стало быть, их сексуальное влечение выражает себя как с помощью недвусмысленных мыслей и образов, так и посредством своеобразных метафор. В любом случае мы можем заключить: для обоих типов людей интенсивность продуцирования сексуальных символов есть более надежный признак активизации сексуальных намерений или мотивов, нежели интенсивность продуцирования явно сексуального содержания.
Важны ли бессознательные мотивы?
Результаты рассмотренных нами исследований свидетельствуют, что утверждаемое Фрейдом действительно случается. Однако из этого не следует, что так происходит сплошь и рядом. Стало быть, перед нами встают практические вопросы: стоит ли нам прилагать усилия ради определения механизмов воздействия бессознательных мотивов на наше повседневное поведение? Не идет ли речь о таких феноменах, которые могут возникнуть только при очень необычных обстоятельствах? Гордон Оллпорт (Allport, 1953) высказывал серьезные опасения по поводу того, что повышенный интерес к бессознательным мотивам, возникший в психиатрии под влиянием Фрейда, может привести к устойчивому «пренебрежению “физической поверхностью” жизни. Сознательные сообщения индивидуума теперь отвергаются как ненадежные… личность теряет право на доверие». Оллпорт признавал, что при работе с некоторыми индивидуумами (особенно с невротиками) бессознательные мотивы необходимо принимать в расчет, но утверждал, что в целом такие мотивы следует игнорировать, доверяя индивидуальными самоотчетам:
Словам пациента нужно доверять, если не доказано, что они не отражают реальности. Спросите сто человек, только что заглянувших в холодильник за бутербродом, зачем они это сделали, и, скорее всего, все они ответят вам: «Потому что я был голоден». И в 99 % случаев вы выясните (независимо от глубины вашего исследования), что это простое, сознательное объяснение отражает чистую правду. Его следует принимать без каких-либо поисков «двойного дна». Однако в сотом случае мы можем столкнуться с человеком, страдающим навязчивым перееданием и ожирением, т. е. индивидуумом, который бессознательно стремится к инфантильной безопасности. В отличие от большинства, он не знает истинной причины своих действий (возможно, за остатками жаркого для него скрывается образ материнской груди). В данном случае (и лишь в некоторых других случаях) мы действительно должны с недоверием отнестись и к явному поведению, и к самоотчету личности.
Прав ли Оллпорт в том, что за исключением нескольких случаев анормального поведения мы можем игнорировать бессознательные мотивы? Комбз (Combs, 1947) провел исследование, результаты которого позволили нам прояснить некоторые аспекты данной проблемы. Он попросил испытуемых — студентов — написать свои полные автобиографии и придумать истории по поводу воображаемого сюжета к каждой из 20 картинок теста тематической апперцепции Мюррея (ТАТ). Идея данного теста заключается в том, чтобы стимулировать продуцирование фантазий а-ля Фрейд и грез и таким образом идентифицировать бессознательные мотивы и желания испытуемых. (В главах 2 и 6 мы дадим более полное описание ТАТ.) Затем Комбз свел все желания, которые «всплывали» либо в автобиографиях, либо в историях ТАТ, приблизительно к 20 категориям. Сначала он ранжировал различные желания по критерию частоты их появления: а) в автобиографии и б) в историях ТАТ. Коэффициент корреляции между двумя рядами желаний был равен 0,74. Это значит, что результаты использования методов прямого и опосредованного измерения частоты упоминания различных мотивов в значительной степени совпадают между собой.
Затем Комбз выяснил, как часто тот или иной мотив упоминался либо только в историях ТАТ, либо только в автобиографиях, либо и там и там. В табл. 1.2 представлены некоторые из наиболее важных результатов данной части исследования Комбза. Мы видим, что определенные желания упоминаются исключительно в рамках выполнения ТАТ. Речь идет о желаниях «умереть» и «искупить вину», «сексуально овладеть кем-то», «быть принятым» и «избежать обвинений». Очевидно, Оллпорт переоценивал частоту сознательного отражения неприятных мотивов. Даже нормальные люди регулярно не допускают в свое сознание определенные желания, которые, однако, появляются в стимулированных ТАТ фантазиях. К области же одновременно сознательных и бессознательных желаний относятся «более или менее обычные желания среднестатистического индивидуума, который нуждается в безопасности, общении, признании и любимой работе» (Combs, 1947). ТАТ «настроен», главным образом, на выявление «социально неприемлемых мотивов, связанных с сильными эмоциями». Автобиографическое же исследование позволяет идентифицировать прежде всего «социально приемлемые, нормальные и ожидаемые мотивы» (Combs, 1947). Итак, любая общая теория мотивации должна основываться на изучении и сознательных, и бессознательных мотивов.
Таблица 1.2
Значимые различия по каждому из желаний, выявленных в результате анализа историй ТАТ и автобиографий (по работе Combs, 1947)
| Вид желания | Упоминается только в историях ТАТ | Упоминается в историях ТАТ и в автобиографиях | Упоминается только в автобиографиях | Разница в количестве упоминаний | В пользу… |
|---|---|---|---|---|---|
| Установить сексуальные взаимоотношения | 20 | 2 | 3 | 17 | Т |
| Умереть | 17 | 0 | 0 | 17 | Т |
| Искупить вину | 17 | 1 | 0 | 17 | Т |
| Избежать борьбы | 16 | 3 | 0 | 16 | Т |
| Быть рядом с кем-то | 15 | 4 | 2 | 13 | Т |
| Разорвать взаимоотношения | 16 | 1 | 4 | 12 | Т |
| Избежать смерти | 9 | 0 | 0 | 9 | Т |
| Защищать | 10 | 1 | 1 | 9 | Т |
| Знать | 12 | 9 | 3 | 9 | Т |
| Получить утешение | 17 | 4 | 8 | 9 | Т |
| Пренебрегать условностями | 8 | 1 | 0 | 8 | Т |
| Заботиться | 17 | 4 | 10 | 7 | Т |
| Получить чувственное наслаждение | 12 | 4 | 5 | 7 | Т |
| Иметь ребенка | 8 | 6 | 2 | 6 | Т |
| Наказать | 10 | 9 | 5 | 5 | Т |
| Контролировать | 12 | 6 | 7 | 5 | Т |
| Помогать | 12 | 6 | 7 | 5 | Т |
| Иметь возможность | 15 | 4 | 10 | 5 | Т |
| Верить | 12 | 3 | 8 | 4 | Т |
| Поддерживать отношения | 14 | 9 | 10 | 4 | Т |
| Действовать в соответствии с желаниями объекта обожания | 15 | 7 | 11 | 4 | Т |
| Играть | 14 | 7 | 10 | 4 | Т |
| Выполнить свой долг | 12 | 9 | 10 | 2 | Т |
| Соблюдать закон | 9 | 0 | 6 | 2 | Т |
| Иметь душевный покой | 9 | 12 | 8 | 1 | Т |
| Быть привлекательным (ной) | 11 | 9 | 10 | 1 | Т |
| Находиться в безопасности | 11 | 8 | 11 | 0 | Ни в чью |
| Поддерживать статус-кво | 11 | 4 | 11 | 0 | Ни в чью |
| Принадлежать | 11 | 7 | 11 | 0 | Ни в чью |
| Избежать болезни | 4 | 1 | 6 | 2 | А |
| Жениться (выйти замуж) | 9 | 9 | 11 | 2 | А |
| Быть любимым (ой) | 6 | 14 | 8 | 2 | А |
| Получить помощь | 9 | 8 | 11 | 2 | А |
| Избежать ограничений | 9 | 12 | 11 | 2 | А |
| Добиться успеха | 10 | 11 | 13 | 3 | А |
| Быть уважаемым человеком | 10 | 9 | 13 | 3 | А |
| Избежать боли | 4 | 1 | 7 | 3 | А |
| Избежать обвинений | 7 | 11 | 12 | 5 | А |
| Быть принятым (ой) | 10 | 8 | 16 | 6 | А |
| Превозмочь свои слабости | 7 | 2 | 15 | 8 | А |
| Общая сумма | 456 | 227 | 286 |
Примечание. Желание определялось как значимое для конкретного индивидуума, если количество его упоминаний об этом желании превышало среднестатистическое.
Примечания и вопросы
1. Философы всегда разделяли психику на несколько частей. В данной главе мы последовали их примеру, выделив три аспекта психической реальности, которые необходимо учитывать при анализе поведения: а) мотивы, б) когниции (представления и убеждения, позволяющие оценивать происходящее) и в) умения. Одним из самых старых предметов спора между исследователями душевного мира остается сравнительная важность бессознательной мотивации и сознательного познания. В Средние века Отцы Церкви утверждали: Nihil volitum nisi cognitum («Мы не можем желать того, чего не знаем»). Другими словами, они считали, что именно познание, когнитивная переменная, вызывает желания. Произведенная же Фрейдом революция на время передала инициативу в руки тех, кто считал, что когнитивные переменные в своей основе формируются под воздействием желаний. Сегодня психология снова делает акцент на важности мышления, или когнитивных процессов (Abelson, 1981). Есть ли более убедительные доказательства того, что мотивационная (динамическая) составляющая, которая значима именно как детерминант поведения, может быть соотнесена с умственной сферой?
2. Платон разделял душу на три части: элемент вожделения, элемент разумный и духовный элемент. Под последним Платон подразумевал то, что другие ученые начали называть волей. Какое же место воля занимает в нашей трехмерной теории психики? Возможно, она совсем не учитывается или рассматривается как характеристика другого компонента? Каким образом мы можем измерить силу воли, не прибегая к методике Аха (вспомним критику этой методики со стороны Левина)?
3. Если сознательная постановка цели отражает мотивационные и немотивационные детерминанты поведения, каким образом мы могли бы выявить первые в чистом виде? Почему сновидения предположительно являются самыми простыми путями к установлению мотивационных детерминантов?
4. Когда вы проснетесь следующим утром, запишите содержание только что увиденного сна, по возможности сохраняя все детали. Затем постарайтесь, приняв записанный сон за точку отсчета, думать о том, что приходит в голову (как предлагал Фрейд). Затем попробуйте удовлетворительно объяснить, почему вы увидели именно этот сон.
5. Составьте список наиболее важных для вас целей. Постарайтесь проранжировать их по важности. Затем запишите, о чем вы недавно думали (в список должны входить различные темы). Проранжируйте темы ваших размышлений по критерию времени, которое вы затратили на каждую из них. После этого постарайтесь сопоставить между собой оба получившихся у вас списка. Соответствуют ли они друг другу? Думали ли вы о чем-то, что на первый взгляд не связано с достижением ваших целей? Если «да», то постарайтесь, учитывая осознаваемые вами цели вашей деятельности, идентифицировать источники таких мыслей. Если некоторые из ваших целей не сочетаются ни с одной из ваших мыслей, что это значит для вас? Описание данного метода дано в работе Клингера, Барты и Максайнера (Klinger, Barta & Maxeiner, 1980).
6. Результаты лабораторных исследований мотивации до сих пор не идут ни в какое сравнение с интерпретационными анализами мотивационных склонностей личности (см., например, анализ мотивов Фрейда). Некоторые психологи концентрируются исключительно на экспериментальных данных, в то время как другие — на клиническом материале, предпочитая психодинамический подход к изучению мотивации. Каковы преимущества и недостатки каждого из вышеописанных подходов?
7. Доказано, что в выдуманных людьми историях содержится больше упоминаний о социально неприемлемых мотивах, нежели в их автобиографиях. Но значит ли это, что человеческое поведение чаще всего обусловливается такими мотивами? На каком основании мы утверждаем, что мотивы, которые индивидуум приписывает персонажу своей истории, относятся к самому этому индивидууму? Женщина — пациентка Фрейда — приняла его толкование ее сновидения, однако является ли согласие пациента надежным критерием правильности интерпретации? С помощью каких дополнительных критериев мы могли бы определить, что мотив, приписываемый персонажу истории, имеет отношение к автору этой истории?
8. Возьмите несколько картинок ТАТ и придумайте к ним истории. Затем постарайтесь понять, совпадают ли заботы персонажей этих историй с вашими собственными заботами. Не обращайте внимания на внешние различия между вашей жизнью и жизнями, описываемыми вами в сочиненных историях. Приведем пример. Женщина, написавшая историю о молодом человеке, который вел безответственную, распутную жизнь и в результате промотал свое наследство, считала, что ее рассказ никоим образом не относится к ней самой, потому что: а) он посвящен мужчине, а не женщине; б) она не ведет беспутную жизнь, а, наоборот, заботится о своей репутации, стремясь контролировать себя. Однако когда ее спросили о том, как она относится к пустой трате денег, она резко оживилась: «Ну конечно же. Это заботит меня в первую очередь».
Перед тем как приступить к придумыванию историй, «выключите» на время аналитическое мышление. Вам нужно расслабиться и спонтанно писать все, что приходит в голову. Очевидно, что если вы испугаетесь саморазоблачения или попытаетесь «закрыться» от той или иной мысли, то ваш рассказ не станет точным отражением ваших забот и тревог. Сохраните написанные вами истории. Впоследствии у вас будет возможность их проанализировать (в последующих главах мы раскроем методы толкования такого рода рассказов).