Разумеется, примитивность интересов, незнание богатств, накопленных человеческой культурой, интеллектуальная ограниченность несоединимы с формированием духовно богатой личности. И все же простое присвоение добытых другими знаний само по себе не ведет к вершинам духа. В понятиях «дух» и «душа» наряду со стремлением к истине, к познанию окружающего мира мы интуитивно ощущаем присутствие категории добра.
Ни сумма знаний, которой располагает человек, ни его мышление, ни сознание не исчерпывают понятия о душе. Сам по себе ум не только не гарантирует высоких душевных качеств человека, но зачастую услужливо предлагает сознанию весьма убедительное оправдание неблаговидных поступков. Так, бросив товарища в беде, человек способен уверять других и, что особенно важно – искренне поверить сам в необходимость и целесообразность такого поступка, оправдывая его своей попыткой позвать на помощь, бессмысленностью собственной гибели в случае, если бы он остался рядом с потерпевшим, необходимостью сохранить себя для важного дела и т. д.
Мы ни на шаг не приблизимся к уяснению сущности души и духа, пытаясь просто-напросто заменить их понятиями «психика» и «сознание».
Может сложиться впечатление, что в современном словоупотреблении понятие «душа человека» совпадает с понятием «личность». Выше мы определили личность как индивидуально неповторимую композицию и иерархию всех основных потребностей человека. Однако витальные («биологические») и многочисленные вторичные потребности в пище, одежде, жилище, в средствах их производства и т. п. безусловно отличны от духовных потребностей. Более того, не все социальные потребности человека ассоциируются с его душой.
По-видимому, речь может идти только о таких качествах личности, которые представляют неоспоримую социальную ценность, ибо само существование категорий души и духа на протяжении почти всей истории человеческой цивилизации (при исторической изменчивости конкретного содержания этих категорий) указывает на фундаментальное, непреходящее значение этих ценностей.
Во-первых, это та разновидность социальных потребностей человека, которую мы обозначали как потребность «для других» и которая подчас побуждает субъекта действовать вопреки и в ущерб своим личным интересам, продиктованным собственными витальными, материальными и социально-престижными потребностями.
Вторым качеством, ассоциирующимся с понятием духовности, с богатством и величием духовного мира личности, является потребность познания, точнее, та ее разновидность, которая связана с развитием, не довольствующимся простым присвоением имеющихся знаний, не ограничивающим себя рамками ныне существующих норм, но стремящимся раздвинуть эти нормы, освоить новые сферы действительности.
Для духовной деятельности человека характерно ее бескорыстие, причем бескорыстие двоякого рода. Деятельность «для других» осуществляется без расчета на немедленное социальное вознаграждение, а познание не преследует конкретных прагматических целей.
Мы прекрасно понимаем, что без объединения усилий, без сотрудничества и взаимопомощи существование общества невозможно. Точно так же результаты познания окружающего мира обеспечивают совершенствование технологии, средств и способов производства материальных благ, необходимых для удовлетворения витальных и социальных потребностей. Но объективная полезность духовной деятельности человека диалектически сочетается с ее субъективным бескорыстием. Именно это «освобождение» познавательной и социально-альтруистической деятельности от сиюминутной конкретизации ее целей, от вопроса «зачем?» создает возможность развития цивилизации, открытия новых явлений (которые позднее будут поставлены на службу практике), формулировки новых норм общественной жизни, соответствующих изменившимся условиям существования.
Итак, потребностно-информационный подход приводит нас к гипотезе о том, что с материалистической точки зрения понятия «душа» и «духовность» человека обозначают индивидуальную выраженность в структуре личности двух фундаментальных потребностей: идеальной потребности познания и социальной потребности «для других». Под духовностью преимущественно подразумевается первая из этих потребностей, под душевностью – преимущественно вторая.
В самом деле, каждый раз, когда мы говорим о душевности, равнодушии, бездушии и т. п., мы подразумеваем отношение человека к окружающим его людям, т. е. заботу, внимание, любовь, привязанность, готовность прийти на помощь, подставить плечо, разделить радость и горе. Это отношение вторично распространяется и на дело, выполняемое внимательно, заинтересованно, с любовью, т. е. с «душой». Поскольку потребности «для себя» и «для других» присущи любому из нас, их соотношение получило отражение в представлениях о «размере души». Проявить малодушие – значит отказаться от достижения важной, но удаленной и трудно достижимой цели в пользу потребностей сохранения своего личного благополучия, социального статуса, общепринятой нормы. Заметьте, что мы не назовем малодушием отказ от достижения той же цели, если он продиктован заботой не о себе, а о других. Руководителя группы путешественников, отказывающегося рисковать жизнью своих товарищей, мы готовы упрекнуть в чрезмерной осторожности, в нерешительности, но… в малодушии – вряд ли.
Великодушие – это всегда примат высших идеальных или социальных потребностей, примат истины и добра над заботой о себе, о том, как я выгляжу в глазах других в соответствии с принятой в моем окружении нормой. Великодушие – всегда поступок в пользу другого (или других), отказ от обычной, близлежащей нормы поведения в пользу нормы более высокого порядка, способствующей совершенствованию и развитию человеческих отношений.
С категорией духовности соотносится потребность познания – мира, себя, смысла и назначения своей жизни. «Не зная, для чего ему жить, человек скорее истребит себя, даже если кругом его все будут хлебы… ибо тайна человеческого бытия не в том, чтобы только жить, а в том, для чего жить», – пишет Достоевский в «Братьях Карамазовых». Великие и вечные вопросы о сущем и должном, об истине и правде ставит действительность перед человеческим умом. Человек духовен в той мере, в какой он задумывается над этими вопросами и стремится получить на них ответ.
Может показаться, что сводя понятия духа и души к познанию и альтруизму, мы обедняем поистине безграничный внутренний мир человека. Но это не так. Ведь потребность познания и потребность «для других» существуют и непрерывно взаимодействуют со всеми остальными потребностями данной личности, с ее сознанием, подсознанием и сверхсознанием. В результате этого взаимодействия возникает бесконечное множество оттенков, граней, аспектов духовной жизни. Так, доминирование социальной потребности в утверждении норм трансформирует потребность познания в поиск все новых и новых подтверждений справедливости и незыблемости однажды сложившихся постулатов. Трудно отказать в духовности и проповеднику, догматически преданному символам своей веры, если, разумеется, его проповедь не преследует чисто социальных целей, а его преданность вере не стала средством личного преуспевания.
Сказанное в полной мере относится к тому, что можно было бы назвать интеллектуальной, познавательной ипостасью души, отнюдь не сводимой к ее потребностно-мотивационной и аффективной основе. Ведь побуждения человека получают отражение в его рефлексирующем сознании, хотя это отражение тысячелетиями имело форму мифологических представлений о духовном мире человека, о его бессмертной душе. Трудный путь самопознания, запечатленный в этих представлениях, – специальная тема научного человековедения. Вместе с тем именно неосознаваемость всей сложности сил, движущих человеком, сыграла решающую роль в возникновении представлений о душе и духе как категориях, отличных от тела и противопоставляемых его нуждам. На это обстоятельство со всей определенностью указал Ф. Энгельс: «Люди привыкли объяснять свои действия из своего мышления, вместо того, чтобы объяснять их из своих потребностей (которые при этом, конечно, отражаются в голове, осознаются), и этим путем с течением времени возникло то идеалистическое мировоззрение, которое овладело умами, в особенности со времени гибели античного мира» (Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 20, с. 493).
Потребностно-информационный подход к духовному миру человека, обнаружение в основе представлений о душе и духовности потребностей познания и альтруизма создают возможность материалистического понимания тех явлений высшей нервной (психической) деятельности, которые длительное время находились за пределами естественно-научного анализа. Тем актуальнее попытка обнаружить за покровом тысячелетиями складывающихся представлений их рациональное ядро, реальность, побуждающую нас заботиться о формировании духовно богатой и душевно щедрой личности.
В предисловии к последнему прижизненному изданию своего классического труда «Интегративная деятельность нервной системы» (Л.: Наука, 1966, с. 26) выдающийся нейрофизиолог XX столетия Чарльз Шеррингтон писал: «…свойственный организму с незапамятных времен принцип самосохранения как бы отменяется новым порядком вещей: новые формы существования отрицают формы, предшествующие им; на горизонте появляются новые моральные ценности. Возникает принцип альтруизма… Этот новый дух, по-видимому, в значительной мере соответствует развитию человека на нашей планете. Лорд Актон намеревался создать «Историю свободы», между тем не менее стоящим было бы создание «Истории альтруизма». Это может быть сочтено отходом от физиологии, однако я думаю, что это не так… В той мере, в какой физиология включает в себя человека как физиологический фактор на нашей планете, это противоречие, главным действующим лицом которого он является, не лежит вне границ физиологической науки».
Как мы показали в первой главе, уже у высших млекопитающих животных существуют две «бескорыстные» потребности, которые можно рассматривать в качестве филогенетических предшественников потребности познания и потребности «для других». Это – исследовательское поведение и способность к эмоциональному резонансу в ответ на сигналы об эмоциональном состоянии другой особи того же вида, т. е. способность к сопереживанию.