Может быть, Фира любила меня?
- Пап, не свисти!
- Ой, прости, пожалуйста.
Я посмотрел на часы, но часов на руке не было, белел только след от них. Сейчас мы вернемся, я снова надену часы, и белый след закроется.
Но место, оставленное Фирангиз, еще долго будет пустым.
Слева по борту появилась лодка. На веслах сидела женщина в красивом купальнике. Она и сама была хороша. Портил ее листок на носу, который она приклеила, чтобы спастись от солнца. Мне этот листок напомнил фиговый лист Аполлона (только у Аполлона прикрыт срам, а здесь нос). Я засмеялся: мне понравилось это сравнение.
Женщина поняла мой смех по-своему. Ее зеленые глаза весело подмигнули мне. "Ишь ты!" - подумал я. Но тут из-за моего плеча показался Толик. Взгляд женщины сразу посуровел. Она резко отвернулась и налегла на весла. Ее лодка ушла вперед.
- Ты боишься, что я утону? Почему ты меня так крепко держишь? Ты боишься, чтоб я не упал в воду?
Когда Толик был маленьким, я думал, что он будет композитором. Потом он заговорил, и я решил, что его призвание - литература. Теперь я вижу, что он родился преподавателем логики.
Он прав: я боюсь. Если он упадет в воду и утонет, я умру. Я не смогу жить. Но чего я больше боюсь: того, что умрет Толик или умру я?
Фира была смелая девушка, она не могла полюбить меня. Ее идеалом мог стать только смелый человек, не такой, как я. Но откуда я знаю, смелый я или нет? Был ли в моей жизни случай, когда б я мог это проверить? Так что, может, я и смелый, и Фира могла полюбить меня.
Но зачем я все время спрашиваю, любила она меня или не любила? Переживал бы я больше, чем сейчас? И переживаю ли я вообще ее смерть? Ведь переживать и сожалеть не одно и то же.
К тому же еще вопрос, была ли Фира смелой. Может, я идеализирую ее. Все мы одинаковы, только стараемся казаться разными.
Нет, нет, Фира не казалась, она была.
Сурея не раз жаловалась ей на меня. Часто она делала это при мне. И как-то Фира ей возразила: "Ты не знаешь Сабира. Он не так уж плох. Внутри его живет другой человек. Он потенциально существует, и его надо лишь подтолкнуть".
Фира говорила о себе. Это в ней жил такой человек, и его не все видели. Я видел, и он мне был дороже того человека, которого видели все. Он-то и был смелым, этот другой человек.
А во мне, кроме меня, никого нет. Я одновариантный, однозначный, одноэкземплярный Сабир.
- Папа, - сказал Толик, - если б у нас был мотоцикл, было бы здорово.
Утром, гуляя, мы проходили мимо универмага, и Толик потащил меня к витрине. За стеклом на подставке стоял новенький ярко-красный мотоцикл. Он весь сверкал никелированными частями. Толик не мог оторвать от него глаз. Мы простояли у витрины полчаса и потом всю дорогу говорили о мотоцикле.
- Пап, а ты водил мотоцикл? - спрашивал Толик.
- Нет, я водил трехколесный велосипед.
- А тебе кто его подарил, дед?
- Да. Я ездил на нем по балкону, потому что бабушка не пускала меня во двор.
- Сколько тебе было лет?
- Я учился тогда в первом классе.
Но и позже я не любил техники. Отец Суреи водил "Москвич", но я не испытывал к "Москвичу" никакого интереса. Я приезжал на нем в пансионат, уезжал обратно, и все. Остальное меня не волновало.
Из-за этого "Москвича" мы и стали ездить в Кисловодск. Нынче "Москвич" остался в Баку, но мы все равно приехали. Выручил Иосиф Самойлович Басс, а точнее, коньяк "Гекгель". В обмен на две бутылки мы получила прекрасный двухместный домик. Правда, он временный, но что поделаешь? И к тому же на будущий год мы снова приедем сюда и снова поселимся в этом домике.
Тот же голос, тот же бас,
В пансионате тот же Басс...
Как все это приелось! Неужели я осужден каждое лето видеть одно и то же? Одни и те же дома, одни и те же лица: дворника Лени, администратора Жени, буфетчика Сергея, охранника Фомы Герасимовича. И конечно, Иосифа Самойловича Басса. Неужто я до конца дней обречен кататься на этом озере, смотреть на эти горы, ходить по этим улицам? Я уже тысячу раз ходил по ним. Впрочем, и ничто другое меня не влечет. Так почему же я об этом думаю?
Всюду эти "почему".
Когда Фира и Сурея были студентками, они вечно ссорились. Фира заходила за Суреей по пути в институт. Институт в двух кварталах от нашего (я говорю "нашего", потому что с тех пор, как мы поженились, я живу у Суреи) дома. Но Фира всякий раз избирала новый путь. "Куда ты меня тянешь? - сердилась Сурея. - Мы опоздаем!" - "Я задыхаюсь, когда вижу одно и то же!" - отвечала Фира. Она готова была обойти весь город, только бы не попасть на знакомую улицу.
- Я устал, - сказал Толик. - Я ненавижу твое озеро, потому что ты все время молчишь. - А о чем мне говорить?
- Расскажи сказку.
- Может, рассказать про Джыртдан4?
- А кто это, Джыртдан?
- Никто.
- Расскажи про Снегурочку.
- Ладно, но я потом расскажу, а сейчас поехали, надо сдать лодку.
Я спешил. Мне хотелось скорей получить часы и надеть их на руку. Белый след от ремешка раздражал меня. Если часы пропадут, то чем я закрою его?
Лодка ткнулась носом в причал. Я высадил Толика, прикрепил лодку цепью и направился к киоску проката. Часы были на месте. Я надел их на руку и подумал: "Вот и все. И хватит об этом".
- Пап, ты расскажешь сказку?
- Пойдем погуляем в парке, - сказал я Толику. - А потом поужинаем.
- Нет, сначала на "Фантомаса"!
- А ужин?
- Сначала "Фантомас"!
Мы подошли к автобусной остановке. На остановке стояла очередь.
- Кто последний? - спросил я.
- Пап, а ты знаешь, как Фантомас смеется: га-га-га...
- Не га-га-га, - сказал я, делая страшное лицо, - а ха-ха-ха....
Люди в очереди стали оглядываться. "Вот, уже оглядываются, - подумал я. Скоро начнут аплодировать". Мне захотелось поклониться им и сказать: "Благодарю за внимание".
Я всегда так делал, когда кормил Толика, и Фира аплодировала мне. "Не понимаю, почему тебя считают пресным, - сказала она как-то. - Ты не пресный, ты скорей... безразличный".
Я запомнил это слово. Целую ночь я ворочался тогда возле Суреи и не мог заснуть. Так, значит, я безразличный? Фира попала в точку.
Наверное, это оттого, что у меня нет мечты. Большой мечты, высокой. О чем я мечтаю?
Во-первых, чтоб скорей вернулась Сурея. Толик томится без нее, а я томлюсь с Толиком. Во-вторых, чтоб на следующий год мы вновь приехали сюда. Я хоть и ворчу, но мне тут неплохо. Я целый день валяю дурака и ни о чем не думаю. Ни о чем не думать - особое блаженство. Это похоже на состояние человека, который выпил несколько бутылок вина. Он пьет вино весь день и не пьянеет. Какой-то сладкий полусон, идиллия бездумья. Но я, кажется, впал в пафос.
К остановке подкатил автобус. Очередь, толкаясь, погрузилась в него. Влезли и мы с Толиком.
- Ну что теперь? - сказал я.
- Теперь возьми билет.
Я порылся в кармане и нашел пятнадцатикопеечную монету. Кондукторша (она оказалась интересной блондинкой) дала мне пять копеек сдачи. Новенький пятак блестел, как золото.
- Дай мне! - попросил Толик.
"Итак, две мечты у меня уже есть. А третья? Я пошарил в памяти. - Есть и третья. Третья моя мечта - быстрей защитить докторскую диссертацию. Надоело слышать "кандидат искусствоведения Меликов", хочется слышать "доктор Меликов". Кроме того, прибавят зарплату, и Сурея перестанет меня пилить.
Нет, за такие мечты Фира бы не полюбила меня.
Представляю, что у них там сейчас делается. У Фиры три сестры, и все ее моложе. Но она самая красивая.
Самая красивая и одна незамужем. И мама у нее хорошая, Бике-хала. Она так вкусно готовит душбере и кутабы.
Отца у Фиры нет. Я не знаю, куда делся Фирин отец - погиб ли на фронте или еще где. Мы никогда не говорили с ней об этом. Семь лет я почти каждый день видел Фиру и не догадался спросить".
- Пап, мы идем на "Фантомаса"?
- Да, да, Толик, идем.
...Когда начался фильм, я вдруг вспомнил одну вечеринку у Гаджи. Мы были тогда студентами. У Гаджи была удобная квартира: большая и пустая. Отец его все время находился в разъездах, а мать в Гаджи души не чаяла.
Мы веселились, пели, танцевали. Все было, как на всех вечеринках. Неожиданно Гаджи встал и попросил внимания. Он сказал, что хочет, чтобы каждый объявил свою мечту, самую заветную. Пусть каждый подумает и скажет.
Мы стали думать. Когда очередь дошла до меня, я еще не знал ответа.
"Ну а у тебя какая, Сабир, мечта?" - спросил Гаджи.
"Моя самая заветная мечта, - сымпровизировал я, - чтобы сбылись все ваши мечты".
Получилось хорошо. Все зааплодировали, Гаджи обнял меня. Он был растроган. И остальные растрогались. Меня поздравляли: "У тебя самая благородная мечта!"
Я потом стыдился своей неискренности. Я мучился оттого, что у меня нет мечты. Сколько я ни искал в себе, я не мог найти ничего подходящего.
Почему у меня нет мечты? Потому что я безразличный? Или потому, что я знаю, что мы все умрем?
Мои размышления прервал смех Фантомаса.
- Ух ты! - восхитился Толик.
Потом он успокоился и зашептал мне на ухо: "Видишь папа, он смеется так, как я".
Месяца полтора назад я встретил Гаджи на улице, он торопился на футбол. "Пойдем! Есть лишний билет! "Нефтчи" - "Динамо" (Киев)". - "Спасибо, Гаджи, я посмотрю по телевизору". Он посмотрел мне в глаза: "Ты что? Закис? Откуда у тебя такая апатия?"
Слово это так и вонзилось в меня. "Апатия, - подумал я. - Апатия и безразличие. Гаджи как будто подслушал, что мне сказала Фира".
Я разозлился тогда на него, но злиться было нечего; Гаджи был прав.
Но почему? почему? почему?
Я сижу в зале, смотрю на экран и повторяю: "Почему? Почему? Почему?" Лучше бы я наблюдал за мимикой Луи де Фюнеса.
Толик громко засмеялся.
"Если б я мог смеяться, как Толик!" Это, кстати, моя четвертая мечта. Если б я мог так простодушно радоваться жизни, я был бы счастлив. Но я не могу. Я сразу заглядываю в конец и спрашиваю: а какой в этом смысл? Я ищу смысла в большом и малом - даже в собственном смехе.