6. На стр. 106 Н. Эйдельман пишет: «В единственном письме, сохранившемся от первой ссылки, Лермонтов делился с другом Святославом Раевским»… До нас дошло не одно, а три письма Лермонтова из первой ссылки: к М. А. Лопухиной, к Е. А. Арсеньевой и С. А. Раевскому.
7. На стр. 104 Н. Эйдельман сопоставляет строку из стихотворения Лермонтова памяти Одоевского – «Еще незрелых, темных вдохновений» с полустишием из стихотворения «Не смейся над моей пророческой тоскою», уверяя, что оба стихотворения написаны Лермонтовым одновременно: «впрочем, тогда же и о себе самом Лермонтов заметил (?!) – „мой недоцветший гений“». Но «Не смейся…» датируется во всех изданиях началом 1837 года, а надгробное стихотворение А. Одоевскому – 1839‐м. (Мих. Коршунов и Виктория Терехова произвольно переносят это стихотворение уже в 1841 год: «И в одном из последних стихотворений: но я без страха жду довременный конец». Очевидно, дурные примеры заразительны. См. «Литературная Россия», 1984, № 7, 10 февраля, с. 16.)
8. И, наконец, последняя фактическая ошибка относится к описанию смерти декабриста В. Н. Лихарева. Описывая его судьбу, Эйдельман пишет: «(Пройдет еще несколько лет, и за несколько минут до гибели, в знаменитом сражении у речки Валерик, 40-летний Лихарев покажет портрет оставившей его женщины товарищу по оружию и ссылке Михаилу Лермонтову…)»
Этот факт в биографии Лермонтова неизвестен. В очерке Н. Эйдельмана мы опять сталкиваемся с приемом соединения двух свидетельств в одно. Не говоря о том, что в мемуарах декабристов, переведенных в кавказскую армию после каторги, гибель Лихарева в сражении при Валерике описывается по-разному, в самих воспоминаниях Н. И. Лорера, взятых за основу в лермонтоведении, встречаются противоречия. Мемуарист утверждал, что Лихарева подстрелили в конце сражения, когда он шел рядом с Лермонтовым и спорил с ним о Канте. Частые остановки в пылу спора и послужили, по Лореру, причиной гибели декабриста. Но тут же он сообщает, что сам не был очевидцем этого, а узнал о гибели Лихарева в Пятигорске. Ему было предложено принять оставшиеся вещи друга, среди которых был портрет бывшей жены Лихарева, писанный в Париже художником Изабе. Из этого не следует, что этот портрет был при Лихареве на поле битвы, никто не видел, как он показывал эту дорогую ему реликвию Лермонтову. Н. Эйдельман, как видим, внес в свое повествование беллетристический элемент. Уместен ли он в жанре научно-популярного очерка?
Между тем, выдумка Н. Эйдельмана уже получила распространение. Так, доктор исторических наук Д. Ознобишин, публикуя в «Огоньке» (1984, № 1, с. 25) неизвестный портрет Лихарева, пишет: «Писатель Н. Я. Эйдельман утверждает, что „за минуту до гибели“ Лихарев показывал Лермонтову портрет матери своего сына Николая, которого он так и не увидел». (Ученый ссылается на писателя как на первоисточник!)
Теперь я хочу остановиться на том, как Н. Эйдельман опошляет личность Лермонтова.
Полустишие из «Памяти» – «Мир сердцу твоему, мой милый Саша» он сопровождает таким комментарием: «Нежно (будто и не Лермонтов) „мой милый Саша!“»
Но обращение «милый» самое характерное для Лермонтова. Достаточно бегло просмотреть его письма. Исключив даже обязательные обращенья в родственных письмах, мы убедимся, как нежно относился Лермонтов к своим вовсе не малочисленным друзьям. «Любезный друг, здравствуй» (Н. И. Поливанову, 1831 г.), «милый друг», «милый и добрый друг» (М. А. Лопухиной, 1833–1838), «любезный друг, Святослав», «милый друг», «любезный друг» (Раевскому, 1837–1838), «Милый Алексис», «Мой милый Алеша», «Милый Алеша», «О, милый Алексис!» (А. А. Лопухину, 1839–1840), «Милый Биби» (А. И. Бибикову, 1840), «дорогая м-ль Софи» (С. Н. Карамзиной, 1841 г.) и, наконец, даже в шуточном экспромте, сказанном в дружеском кругу, – то же обращение: «Милый Глебов, Сродник Фебов, Улыбнись». Можно вспоминать также письма Р. Дорохова, так широко использованные Н. Эйдельманом («Комс. правда», 1974), где знаменитый храбрец пишет о Лермонтове: «мы расстались со слезами на глазах». Следовательно, на портрет своего героя Эйдельман совершенно несправедливо положил мрачную краску.
Еще неприятнее поражает интерпретация Н. Эйдельманом известных разногласий между Лермонтовым и некоторыми декабристами: они не сразу могли найти общий язык. Лермонтов считал их неоправданными оптимистами в оценке современного политического и общественного положения. Это дало повод Н. Эйдельману грубо пародировать повадку поэта, не оставив без внимания и его творчество.
«Дума» Лермонтова, поразившая Белинского «громовой силой бурного одушевления» и «исполинскою энергиею благородного негодования и глубокой грусти», преподнесена Н. Эйдельманом как произведение позирующего недоросля. В то время, как декабристы лелеяли эфемерные надежды на социальные и политические реформы, «Лермонтов им (пишет Н. Эйдельман) – можно вообразить с какой саркастической улыбкой, с какими скептическими, „печоринскими“ жестами:
Печально я гляжу на наше поколенье!
Его грядущее – иль пусто, иль темно.
Меж тем под бременем познанья и сомненья
В бездействии состарится оно».
Поистине, испорченное воображение сыграло плохую шутку над Н. Я. Эйдельманом в его «художественных» опытах.
Реабилитация
Двадцать пятого января 1984 года «Литературная газета» напечатала статью академика Д. С. Лихачева, который через два года войдет в число тех, кого на Руси будут величать совестью нации. Это был «монолог о времени и о себе», в котором ученый в том числе отмечает тенденции нового времени:
Возрос интерес к отечественной истории вообще, к художественным произведениям, воскрешающим различные ее этапы. И у нас есть в этой области несомненные удачи. <…> Например, такие работы Н. Эйдельмана, написанные в другом жанре, как книги о декабристах М. Лунине и С. Муравьеве-Апостоле[498].
Мы не знаем, сократила ли Светлана Селиванова и Ко при редактировании академика название книги Эйдельмана о Пущине, чтобы одновременно ее и не ругать и не хвалить, однако сам пассаж об Эйдельмане-писателе она выкинуть не осмелилась. Учитывая, что травля была тогда на пике, став одной из наиболее обсуждаемых в кругах интеллигенции событий, Лихачев выступил на стороне Эйдельмана. Причем Зильберштейн это, конечно же, моментально понял: экземпляр статьи с его отметками, где похвалы Лихачева Эйдельману подчеркнуты красным, сохранился в его папке с материалами о критике Эйдельмана[499].
В марте 1984 года в журнале «Вопросы истории» вышла большая теоретическая статья «Реалистические традиции русской и советской исторической беллетристики» (номер подписан в печать 29 февраля)[500]. Автор ее – В. А. Дьяков (1919–1995), крупный полонист, доктор исторических наук, который давно занимался проблематикой исторической беллетристики; он был также и членом редколлегии журнала[501]. Пытаясь «кратко охарактеризовать лучшие традиции отечественной литературы в области художественного воссоздания прошлого», он отмечает, что «наметилось оживление работы над теоретическим и практическим определением оптимальных границ между действительностью и художественностью в исторической беллетристике», после чего ссылается на И. Зильберштейна, который взывает к мудрому завету Л. Толстого о точности в художестве. Также Дьяков считает, что критик Мальгин «убедительно показал, что нарушение разумного равновесия между фактом и вымыслом в пользу последнего ставит под угрозу само существование жанра исторической беллетристики»[502], а завершает свою статью следующим пассажем:
Решение назревших вопросов едва ли возможно без тесного сотрудничества писателей с историками. Результаты такого сотрудничества, несомненно, будут полезны как для дальнейшего повышения уровня нашей исторической беллетристики, так и для усиления воздействия художественной литературы на формирование исторического сознания советских людей, которое должно быть адекватно действительным событиям прошлого, а не находиться под влиянием, хотя бы и частичным, произведений, основанных на непроверенных фактах или сенсационных домыслах[503].
Звучит грозно, вполне в духе проводимой кампании по борьбе с отступлениями от исторической правды. Однако здесь, в отличие от статьи в целом, автор не приводит отрицательных примеров, да и вообще не дает уточнений относительно цитаты из Толстого – Зильберштейна, к чему она конкретно относится. Нарочито выглядит и то, что в статье ни разу не было названо имя Эйдельмана, не были упомянуты его работы, хотя в «Вопросах истории» печатался и он сам и рецензировались его книги. Подобное умолчание было хорошим знаком для писателя.
Восемнадцатого марта газета «Известия» поместила рецензию известного литературного критика А. М. Туркова (1924–2016), который, кстати говоря, выступал в прениях при обсуждении писателями решений июньского пленума ЦК КПСС 1983 года[504], на книгу «Последний летописец». Читателю было доложено, что эта книга —
одна из тех работ, где «История государства Российского» и ее создатель рассматриваются с должной объективностью, завещанной еще Пушкиным, который не только посвятил «драгоценной для россиян памяти Николая Михайловича Карамзина» своего «Бориса Годунова», но и «заступился» за первого нашего историка перед «молодыми якобинцами» – декабристами, горячими критиками знаменитого труда