Ты стать уж величайшим мастером готов;
Молю, пусть тело выдержит всю мощь твоей души!
Как любечанин тот, в могилу не спеши[53].
Это был не единственный в то время голос, выражавший обеспокоенность тем, что вундеркинд ведет опасную жизнь. Было известно, что другие вундеркинды быстро и ярко вспыхивали, как фейерверк, и столь же быстро гасли. В случае с Моцартом также возник вопрос о том, не является ли он тепличным растением. Подозрение, что такого ребенка вырастили слишком быстро и что его талант не сохранится, напрашивалось — и было не лишено оснований. В течение первых 20 лет жизни Моцарт подчинялся стимулирующему, но чрезвычайно строгому режиму, установленному отцом. Удивляться стоит, пожалуй, не столько тому, что эти высокоспециализированные годы ученичества позволили ему добиться необычайных профессиональных достижений, сколько тому, что в результате он не понес большего ущерба для своего общего развития как человека.
За тяжелый труд, который Моцарту приходилось выполнять с детства, ему доставались похвалы, восхищение и подарки, и это, возможно, укрепило его стойкость. Глубокая неуверенность в том, что его любят, не покидала его на протяжении всей жизни, но не исключено, что эта неуверенность смягчалась признанием его искусства и любовью, полученной в символической форме. Растущее осознание своей ценности как художника с годами придало ему большую уверенность и укрепило гордость. Вполне возможно, что награда, которой оказывалось это чувство, помогала ему легче переносить ограничения и тяготы социального существования в обществе в качестве вундеркинда и странствующего концертного исполнителя. Возможно, это вознаграждение подталкивало его к тому, чтобы работать дальше и стать мастером своего ремесла.
Можно понять, что при таком воспитании и карьере Моцарт уже в детстве стал в высшей степени компетентным специалистом в своей области. Раннее обучение у отца, который сам обладал чрезвычайно властной совестью и довольно жестко исправлял все музыкальные ошибки детей, привело, как это часто бывает, к формированию у сына совести не менее перфекционистской, чем у отца, но в то же время совершенно иного характера. Отец был педагогом-перфекционистом, он требовал от учеников и от себя как учителя лучшего, на что они способны; сын же был музыкантом-перфекционистом, его художественная совесть позволяла ему, через слияние и примирение с потоком фантазии, очищенной от всех запретных содержаний, сначала как виртуозу, а затем как композитору создавать спектакли, удовлетворявшие его собственные притязания на совершенство.
Но незапланированный процесс развития в лоне семьи, лежавший в основе этого сублимационного аспекта музыкальной социализации Моцарта, дорого обходился ему. Процесс этот привел к определенным особенностям его личности, которые часто считаются странными. Именно это нужно для понимания того, что человек и художник неразделимы.
Юность Моцарта — между двумя социальными мирами
Отец Моцарта, как я уже говорил, был полон противоречий. Он совершенно искренне считал себя просвещенным человеком и в то же время являлся противником Просвещения. Мучимый чувством вины, депрессиями и властной совестью, он был если не как капельмейстер, то интеллектуально чрезвычайно талантлив. С живейшим интересом ко всем политическим событиям вокруг, ко всем достопримечательностям во время путешествий, с образовательным кругозором, который, наверное, был гораздо шире, чем у большинства ближайших его коллег по зальцбургскому придворному оркестру, у Леопольда Моцарта сочеталось тайное презрение к высокопоставленным господам маленького епископского двора в Зальцбурге, которые были вынуждены, не обладая достаточными средствами, имитировать ту же пышность, которую позволяли себе крупные и богатые властители. А такого двора без собственного оркестра представить себе невозможно, поэтому князю-епископу приходилось содержать и музыкантов, и капельмейстера.
Чтобы вообразить положение одаренного человека недворянского происхождения в обществе, где доминировали придворные аристократы, вряд ли есть способ лучше, чем прочитать письма Леопольда Моцарта. Они прекрасно показывают, в каком безнадежно подчиненном положении пребывали в этом мире слуги, принадлежавшие к неблагородному сословию. Именно потому, что Моцарт-старший вынужден был жить при одном из малых, небогатых дворов, те принуждения, которым подвергались люди, подобные ему, проявляются в его случае особенно резко. Он, конечно, не мог полностью скрыть, что хочет выбраться из этой тесной и душной жизни, — путешествия с сыном показали это. Вряд ли они способствовали уменьшению ресентимента со стороны некоторых коллег в отношении этого человека, который, очевидно, считал, что он слишком хорош для своего места.
Да и благорасположение высокопоставленных особ зальцбургского двора Моцарт этими поездками едва ли мог завоевать. Для них он был слугой, от которого ожидалось, что и вести себя он будет как подобает его низкому рангу. Ему ничего не оставалось, кроме как соответствовать этим ожиданиям. Вот в каком стиле он должен был обращаться к своему господину — архиепископу:
Обращаюсь к Вашей Высококняжеской Милости с покорнейшей просьбой не только о выплате за прошедший месяц, но и из особой Высочайшей Милости издать всемилостивейшее приказание, чтобы и то, что было удержано, мне было выдано. Чем больше эта милость, тем больше я буду стараться стать достойным ее и молить Бога о благополучии Вашей Высоко княжеской Милости. Настоящим смиреннейше вверяю себя вместе с моими детьми этим, а также всем другим Высококняжеским Милостям.
Вашей Высококоняжеской Милости, моего милостивейшего правителя и повелителя
всеподданнейше покорнейший
Леопольд Моцарт Вице-капельмейстер[54].
Это письмо написано до 8 марта 1769 года. За год до этого Моцарты ездили в Вену, чтобы юный Вольфганг демонстрировал свое искусство виртуоза; в результате в апреле 1768 года выплату жалованья его отцу приостановили. Он понимал, что это было совершенно оправданно и, кроме того, облегчало исполнение его следующего плана — поездки в Италию. Однако, поскольку в Вене у него, очевидно, возникли финансовые затруднения, в конце концов он все же попросил выдать ему остаток причитавшегося жалованья. Это прошение было удовлетворено лишь в минимальном объеме.
Итак, Леопольд Моцарт оказался в стесненных обстоятельствах. Концертная поездка в Италию с сыном возможна только в том случае, если их доходы будут превышать расходы. А получится ли это — предсказать невозможно. С другой стороны, он чувствует, что откладывать поездку больше нельзя:
…или, может быть, мне следовало бы сидеть в Зальцбурге], вздыхая в пустой надежде на лучшую долю, дать Вольфгангу вырасти, [дать] водить меня и моих детей за нос, пока я не достигну таких лет, которые уже не позволят мне путешествовать, пока Вольфг[анг] не достигнет таких лет и такого роста, что его достижения перестанут быть удивительны?[55]
Таким образом, Леопольд прекрасно понимал, что по мере взросления сына его виртуозная игра перестанет привлекать к себе всеобщее внимание и восхищение при европейских дворах. Если он хотел навсегда убежать от ненавистной ему тесноты и духоты маленького зальцбургского двора, у него имелся только один шанс: он должен был добиться для юноши должности при другом, большом и более богатом дворе. Такова была цель тура по Италии, такова же была и цель последующих поездок.
В письмах упоминания об этом плане встречаются на каждом шагу. Даже годы спустя мать, сопровождавшая сына в его первом путешествии без отца, пишет о Мангейме:
Я только желала бы, чтобы Вольфганг в Париже поскорее добился успеха, чтобы ты и Наннерль могли вскоре последовать за нами[56].
Вопрос всегда заключается в том, как, не входя в долги, финансировать поиск места для взрослеющего вундеркинда, от успеха которого зависит счастье семьи, освобождение отца от ситуации в Зальцбурге и, не в последнюю очередь, будущее самого Моцарта. Имея это в виду, 15 октября 1777 года отец, оставшийся в Зальцбурге, внушал сыну:
[…] там у вас есть то преимущество, и немалое, что вам не нужно ничего платить за еду, питье и т. д., потому что счета от трактирщиков тоже бьют по кошельку. Ну, ты меня понял. Это те места, которые наиболее необходимы; которые касаются интереса', все остальные комплименты, визиты и т. д. — лишь второстепенные вещи, если можно легко ими пренебречь, не упуская главного дела, которое что-то приносит. Все усилия должны идти на то, чтобы получать деньги, и все помыслы — о том, чтобы как можно меньше тратить', иначе нельзя путешествовать с честью; более того, иначе можно остаться на мели и влезть в долги [57].
Однако в ретроспективе кажется, что план Моцарта-отца — используя особый талант своего сына, найти подходящую должность для него и пристанище для семьи — не имел больших шансов на реализацию. При каждом дворе шла ожесточенная конкуренция между местными музыкантами за освобождавшиеся места. Князья и их советники, безусловно, стремились привлечь в свои оркестры, театры или церкви известных или знаменитых художников со стороны. Концертные туры с демонстрацией собственного мастерства были одним из обычных способов, с помощью которых музыканты искали новые места службы. Но именно юность Моцарта, благодаря которой им восхищались во время его концертных турне, играла против него, когда вставал вопрос о найме на постоянную должность. Леопольд Моцарт, похоже, не совсем реалистично оценивал базовые условия для успеха своего сына.
Представители европейского придворного общества, особенно монархи, легко начинали скучать. У них были обязательства, которые они иногда выполняли добросовестно, а иногда нет. Но это не были обязательства такого рода, какие имеются у профессионала, работающего по найму. Такая работа была для них признаком низших слоев, то есть буржуазии и простого народа. Как слой праздный, придворная аристократия нуждалась в полной программе развлечений. В нее входили оперы и концерты в исполнении музыкантов, служивших при дворе, а также выступления путешествующих виртуозов, в том числе, например, ребенка- вундеркинда. Виртуозная игра Моцарта, особенно его необычайно искусная импровизация, была лишь одним из номеров в разнообразн