адьё —
ангел мой, сердечко моё,
со стенаньем жду свиданья
Напишите же мне прямо в Мюнхен Poste restante*[85] […]
искренне Ваш […]
В. А.[86]
Бунт Моцарта: из Зальцбурга в Вену
В мае 1781 года напряжение между Моцартом — недовольным молодым музыкантом — и его не менее недовольным кормильцем и сувереном — архиепископом Зальцбургским графом Коллоредо — переросло в открытый конфликт. Эти отношения с самого начала были ненормальными, а конфликт — почти неизбежным. Моцарт благодаря своему необычайному таланту виртуоза и композитора уже в юном возрасте прославился среди любящей музыку аристократии при европейских дворах. Но в самом Зальцбурге он занимал должность, формально мало чем отличавшуюся от должности повара или камердинера. Таким образом, Моцарт был аномалией на своей родине, в маленьком абсолютистском государстве, которым авторитарно правил граф Коллоредо.
Потерпев неудачу в поисках должностей при других дворах, Моцарт вернулся на службу в Зальцбург, потому что ему больше ничего не оставалось. Ему повезло: прежний придворный органист недавно умер, поэтому образовалась вакансия. Моцарт немедленно подал прошение о приеме на это место — или, по всей вероятности, это сделал за него отец; в стиле того времени (столь недвусмысленно свидетельствующем об огромном неравенстве власти в обществе XVIII века) он писал, что вверяет себя «всеподданнейше прочим высочайшим благодеяниям и милостям» архиепископа[87]. Коллоредо прекрасно понимал, как выгодно для его репутации, что столь знаменитый музыкант родом из Зальцбурга состоит у него в придворном штате. Поэтому декретом от 17 января 1779 года он распорядился о найме молодого человека на должность придворного органиста, причем с тем же жалованьем 450 гульденов, которое получал его предшественник — пожилой человек, отец семейства.
Для молодого музыканта это было по меркам того времени очень неплохо, и уж точно нельзя было сказать, что архиепископ пожадничал. Но в декрете о назначении обычным ритуальным языком оговаривалось, что новый органист, как и старый, должен выполнять все свои служебные обязанности как в придворной капелле и в оркестре, так и в домском соборе, а также при самом дворе, со рвением и беспрекословно — и это не считая композиций, которые ему надлежало в любое время сочинять как для церковного, так и для придворного исполнения. В его обязанности по традиции входили также функции камердинера, а это означало, что Моцарт каждый день должен был являться ко двору. Его предшественник, очевидно, безропотно брал на себя эти функции, когда князь-епископ того требовал: это было чем-то само собой разумеющимся в понимании того времени, тем, от чего нельзя уклониться. Моцарт же этого не делал, а позже говорил, что ничего не знал о таких обязанностях. Ему, по его словам, лишь несколько раз сказали, что следует более регулярно появляться при дворе, а он ходил туда только тогда, когда его прямо вызывали. Его небрежность в этом отношении была одной из главных причин, по которым архиепископ был недоволен его службой[88].
Кроме того, Моцарт даже после восстановления в должности иногда отсутствовал в Зальцбурге по несколько недель. Осенью 1780 года он покорнейше попросил об отпуске, поскольку баварский двор хотел, чтобы он написал новую opera seria для карнавальных празднеств 1781 года. Моцарту нужен был отпуск, чтобы в самом спешном порядке сочинить эту оперу и отрепетировать ее с певцами в Мюнхене. Либретто — «Идоменей, царь Критский», — которое должен был написать тоже некий зальцбуржец, было прислано ему из Мюнхена. (Моцарт, правда, позволил себе в некоторых местах изменить это либретто, но все равно невозможно не заметить ремесленного характера всей процедуры: курфюрст Баварский не только дает композитору заказ, но и определяет и тему, и текст, и ожидает чего-то нового в своем вкусе.) Ради такой цели архиепископ Зальцбургский не мог отказать ему в отпуске, поскольку это было бы нелюбезно по отношению к баварскому двору, на что граф Коллоредо, занимавший более низкое положение, чем курфюрст, не мог отважиться. Поэтому он промолчал и предоставил Моцарту шестинедельный отпуск, хоть и был при этом, возможно, очень зол, — ведь он платил Моцарту. Как уже говорилось выше, уродливые отношения.
Моцарт был гордым молодым человеком, знавшим себе цену; ему приходилось делать над собой очень большое усилие, чтобы вести себя как покорный подданный, чего в Зальцбурге требовали от него князь-епископ и многие, хотя и не все, придворные вельможи и чего пытался добиться от него отец. Но сейчас (с начала ноября 1780 года) он находился в Мюнхене и работал над «Идоменеем». Такую работу он любил, она поглощала его целиком. Он просрочил возвращение из отпуска, решив: будь что будет. В принципе он был бы вполне доволен, если бы архиепископ уволил его со службы. При баварском дворе вельможи к нему относились на первый взгляд как к равному. Как это часто с ним бывало, он принял это за чистую монету и, вероятно, расценил это как знак того, что после успеха его оперы ему гарантирована постоянная должность, если не в Мюнхене, то где-нибудь еще. Зальцбург ему надоел. Опоздав из отпуска, он бросил вызов архиепископу. В письме от 16 декабря он обрисовал отцу свое видение ситуации:
Кстати, как там <архиепископ>? В будущий понедельник исполнится <шесть недель>, как я <уехал из Зальцбурга>. Вы знаете, дорогой отец, что я <только в угоду вам> нахожусь в…, ибо, ей-богу, что до меня, то я бы, прежде чем <уехать>, <задницу бы подтер последним Декрет ом >, ибо, клянусь Честью, мне с каждым днем теперь все невыносимее кажется не <3альцбург>, а <князь и заносчивая знать>. Поэтому я был бы очень рад получить от него известие, что <он во мне больше не нуждается>. А я при той большой <Протекции>, которую я <здесь имею> в достаточной мере <обеспечен> и <в настоящем> и <на будущее> — <исключая смерть>, от которой <никто> не застрахован — и которая <человеку><таланта>, который <не женат>, ущерба не нанесет. Но — все на свете ради вас, и мне было бы легче, если бы я хоть ненадолго мог уезжать, чтобы вздохнуть свободно. Вы знаете, как тяжело было <на этот раз уехать>. Ведь без <серьезной причины> и <думать об этом было нечего>, просто <плакать хочется> […][89]
На самом деле у Моцарта было не так много шансов закрепиться при баварском дворе. Он был упрям в том, что касалось его музыки. Иногда он даже вступал в конфликт с влиятельным главным режиссером театра. Вельможи не привыкли к возражениям со стороны подчиненных, и особенно со стороны такого молодого человека. Если что-то в опере им приходилось не по вкусу, они говорили об этом и ожидали соответствующих изменений. Им казалось несомненным, что люди их ранга, занимавшиеся театром, были лучшими судьями хорошего вкуса, чем музыкант-буржуа. Моцарт же, когда дело касалось музыки, часто отказывался кого- либо слушать. Он был молод, полон мечтаний и не знал мира. В конце концов его оставляли в покое, ведь то, что он делал, было не так уж важно. Но для человека, ищущего постоянную должность, такое упорство в представлениях о собственной музыке вряд ли служило хорошей рекомендацией.
И вот он остался в Мюнхене, хотя срок его отпуска истек, и на этот раз отец был полностью на его стороне. Леопольду Зальцбург был противен не меньше, чем
Вольфгангу; только он не осмеливался показать это, да и не мог себе этого позволить. Сыну он писал[90], что в Зальцбурге уже все расхваливают его новую оперу, фрагменты которой слышали еще до премьеры. Если спросят о просроченном отпуске, то он просто прикинется дурачком. Если двор спросит, он ответит, что шестинедельный отпуск они поняли так, будто Моцарту разрешается остаться в Мюнхене на шесть недель после завершения работы над сочинением, поскольку он все еще нужен там для репетиций и всей подготовки спектакля. Или Его Высококняжеская Милость полагают, что такую оперу можно сочинить, скопировать и отрепетировать за шесть недель? Леопольд, конечно, знал, что у архиепископа связаны руки. Приказать Моцарту вернуться в Зальцбург или тем более уволить его в то время, когда он по приказанию баварского курфюрста работает над оперой для его карнавальных празднеств, было бы афронтом для последнего. Но не исключено, что архиепископ, несмотря на невозможность что-либо предпринять, постепенно все больше и больше злился по поводу отсутствия своего слуги, а отец не учел этого обстоятельства. Моцарта волновала его опера (и радужные перспективы, которые, как казалось, она ему сулила), архиепископа же — неисполняемая служба, за которую он платил жалованье, и неповиновение, которое позволял себе его подчиненный. Это была в чистом виде борьба за власть в небольших масштабах, какую часто можно наблюдать.
13 января 1781 года состоялась первая репетиция третьего акта «Идоменея». Знакомые из Зальцбурга прибыли в Мюнхен, чтобы посетить ее. 26 января приехали отец и сестра. 27 января, в день 25-летия Моцарта, состоялась генеральная репетиция, а 29-го — премьера. Она прошла с большим успехом. От архиепископа по-прежнему ничего не было слышно. Он был занят другими делами, в том числе и прежде всего — серьезной болезнью отца. Чтобы навестить больного, он вместе со своим двором отправился в Вену. Оттуда Моцарт 12 марта наконец получил приказание следовать за своим господином. Он немедленно выехал и, в соответствии с распоряжением архиепископа, был размещен в его резиденции. Произошло несколько сцен, когда Коллоредо распекал его; он явно хотел показать молодому человеку, что он хозяин в своем доме, называл его наглым парнем и т. п.
О том, что за этим последовало, мы знаем только от самого Моцарта, а его свидетельства могут быть односторонними. Архиепископ, возможно, тоже не был создан для таких сцен. Он был замкнутым, несколько своеобразным человеком, который не выносил вида крови. Отец Моцарта рассказывал об этом в одном из писем в Мюнхен