pour epater la noblesse. Это не сделало его более популярным, но деньги ему все же требовались. Кстати, в XIX веке это был единственный известный его концерт. Но в том направлении, которое было задано этим концертом, композитор двигаться не спешил. Зимой и весной 1785/86 года
Моцарт написал три новых концерта, о которых Альфред Эйнштейн в своей со знанием дела написанной книге сказал так:
Два первых [Es-dur (К. 482), A-dur (К. 488)] заставляют нас предположить, что Моцарт понял: да, он зашел слишком далеко, он переоценил возможности венской публики, переступил границы «салонного» искусства. Попросту говоря, Моцарт почувствовал, что публика охладевает к нему, и попытался снова завоевать ее, вернувшись к сочинениям, рассчитанным на верный успех[25].
В 1789 году Моцарт отправился в Берлин, где король, игравший на виолончели, заказал ему шесть струнных квартетов и шесть легких сонат для своей дочери- пианистки. Таким образом, заказы были. Но видно, что Моцарт осознавал, что ему для этого заказчика придется упростить музыку, звучавшую у него в голове, и всякий интерес у него пропал. Он совсем не хотел упрощать. Он хотел следовать за своим внутренним голосом и записывать его. Поэтому для бранденбургского двора он закончил только три из шести квартетов, а из клавирных сонат вообще всего одну. Все больше и больше на первый план для Моцарта выходило творчество для себя, свойственное сегодняшним музыкантам.
Бетховен родился в 1770 году, почти на 15 лет позже Моцарта. Ему удалось если не с легкостью, то по крайней мере с гораздо меньшими усилиями сделать то, к чему тщетно стремился Моцарт: почти полностью высвободиться из зависимости от придворно-аристократического патроната, благодаря чему он получил возможность следовать в своих сочинениях собственному голосу — или, точнее, имманентной согласованности голосов, — а не конвенциональному вкусу своих заказчиков. У Бетховена уже было значительно больше шансов навязать музыкальной публике свой вкус. В отличие от Моцарта он смог избежать социального принуждения к тому, чтобы в качестве подчиненного и служащего создавать музыку для более могущественного работодателя или заказчика, а вместо этого — если не исключительно, то в гораздо большей степени — в качестве свободного художника (как мы называем это сегодня) создавать музыку и для относительно неизвестной ему аудитории. Для иллюстрации разницы между ними достаточно привести краткую цитату. В июне 1801 года Бетховен писал своему другу Вегелеру: Мои сочинения приносят мне большой доход, и я могу сказать, что у меня больше заказов, чем я легко могу удовлетворить. У меня также есть на каждую вещь по шесть или семь издателей и даже больше, если я захочу этим озаботиться: со мной больше не договариваются — я требую, и мне платят. Как видишь, положение прекрасное…[26]Моцарт мечтал достичь этого положения, о достижении которого здесь триумфально объявляет Бетховен; и кто знает, может быть, он тоже дошел бы до этого, если бы у него хватило мужества прожить дольше. В соответствии с господствующим каноном мышления кажется естественной мысль, что и Моцарт в том же возрасте — 31 год — мог бы добиться того же, что и Бетховен, — чтобы издатели наперебой раскупали его сочинения, — если бы больше ориентировался на вкус широкой публики. Но не стоит преждевременно поддаваться давлению канона, который заставляет приписывать такие различия в жизни двоих людей в первую очередь их индивидуальным особенностям и пренебрегать объяснениями, основанными на структурных изменениях в обществе. Моцарт пользовался успехом и после своей смерти. При жизни ему не хватало, помимо прочего, той более развитой издательской деятельности в области музыки, о наличии которой у Бетховена мы можем сделать вывод из его письма (и одновременно с этим о распространении концертов платных, а не для приглашенной публики). Действительно, мало найдется предложений, которые так отчетливо высвечивали бы глубокие структурные изменения в социальном положении художников, как это: «Со мной больше не торгуются — я требую, и мне платят».
Кстати, изменения, о которых здесь идет речь, касаются не только социального положения художника. Вместе с ним изменился и канон художественного творчества, или, говоря иначе, структура искусства. Но такие взаимосвязи нельзя продемонстрировать достаточно ясно, если, как это часто бывает сегодня, переход от создания произведений искусства для лично знакомого художнику работодателя и заказчика, то есть от патроната в искусстве, к работе для платящей публики, то есть на свободный и более или менее анонимный рынок, регистрируется в сознании только как экономическое событие и забывается главное: что здесь перед нами очень точно просматривающееся структурное изменение в отношениях между людьми, в частности усиление власти художника по сравнению с его публикой. Это человеческое изменение, это изменение баланса сил — не просто между отдельными людьми как таковыми, а между ними как представителями различных социальных функций и позиций, между людьми в их качестве художников и публики — останется непонятным до тех пор, пока привычный ход собственных мыслей у нас нацелен исключительно на выдумывание расчеловеченных абстракций. Это изменение можно понять только тогда, когда перед глазами есть яркие примеры и когда мы попытаемся понять, что оно значило для людей, которых коснулось.
Искусство ремесленное и художественное
Решив оставить службу в Зальцбурге и, не имея постоянной должности, доверить свое будущее благосклонности венского высшего общества, Моцарт сделал шаг, который в то время был весьма необычным для музыканта его ранга. Однако для его творчества именно это имело самое большое значение. В самом деле, в силу специфики социальной фигурации, в рамках которой музыка в Австрии той поры выполняла свою функцию, канон музыкального творчества придворных музыкантов, работавших на конкретного работодателя в соответствии с его указаниями и потребностями, разительно отличался от канона, который постепенно складывался по мере того, как нормой становилось сочинение музыки относительно свободными художниками, конкурировавшими между собой за преимущественно анонимную аудиторию. Говоря традиционным языком, с изменением социального положения и функций создателей музыки одновременно менялись стиль и характер их произведений. Особенность музыки Моцарта, несомненно, обусловлена уникальностью его таланта. Но то, как развивался этот талант и как он проявлялся в произведениях, было теснейшим образом связано с тем, что он, придворный музыкант, решил стать «свободным художником» как бы преждевременно, то есть тогда, когда развитие общества уже допускало подобный шаг, но институционально еще не вполне было готово к нему.
Проблематичность, отчаянная смелость этого поступка, однако, станет понятной только в том случае, если мы мысленно переместимся в более широкий контекст развития, ведущего от ремесленного искусства к искусству художественному, от создания искусства для определенных, обычно социально более высокопоставленных заказчиков — к искусству для анонимного рынка, для аудитории, которая в общем и целом равна художнику по рангу. Социальное существование Моцарта, своеобразие его социальной судьбы ясно показывают, что переход от ремесленничества к «свободному» художественному творчеству был не одномоментным актом, а многоэтапным процессом, центральная фаза которого, как можно видеть, в музыке наступила позже, чем в литературе и живописи. Жизнь Моцарта становится понятнее, если рассматривать ее как микропроцесс в центральной поворотной точке этого макропроцесса.
То, что обычно называют «историей» искусства, — это не просто калейдоскопическая смена, бесструктурная последовательность стилей или случайное скопление «великих» людей, а определенный порядок преемственности, структурированная и направленная последовательность, которая тесно связана с общеевропейским социальным процессом. Констатация данного факта не содержит скрытой гетерономной оценки. Она не подразумевает, что искусство «свободных художников» для рынка неизвестных им покупателей — лучше или хуже, чем ремесленное искусство, создаваемое для заказчика. Нам может казаться, что изменение положения художников, о которых здесь идет речь, было изменением к «лучшему» для них как людей; но это отнюдь не означает, что оно было изменением к лучшему и для их произведений. По мере того как меняются отношения между людьми, создающими искусство, и людьми, в нем нуждающимися и его покупающими, меняется структура, но не ценность искусства[27].
Поскольку бунт Моцарта в сфере музыки представлял собой продвижение по пути от слуги к «свободному», не служащему художнику, не будет лишним рассмотреть некоторые аспекты изменений, которые этот незапланированный процесс привнес в положение художников и в структуру их искусства. Лучший способ сделать это — представить себе художников и покупателей фигурами, стоящими на двух чашах весов, подобно гирям. Это означает, что отношения между художниками и покупателями, какой бы длинной ни была цепочка промежуточных звеньев между ними, обнаруживают специфическое неравное распределение власти. При переходе от искусства ремесленника к искусству художника этот дисбаланс меняется.
На этапе ремесленного искусства канон вкуса заказчиков как рамка для художественного творчества имеет преимущество над личной художественной фантазией каждого художника; индивидуальное воображение последнего направляется строго в русло канона вкуса высокопоставленных заказчиков. На этапе искусства художников те, кто создает произведения, в социальном отношении обычно равны публике, любящей искусство и покупающей его, а если говорить о ведущих художниках страны — истеблишменте специалистов по искусству, — то они как судьи вкуса и новаторы искусства превосходят властью свою публику. С помощью инновационных моделей они могут направить устоявшийся канон художественного творчества в новое русло, а широкая публика постепенно научится видеть их глазами и слышать их ушами.