Вена, июль 1791 года.
Д-р Клоссет.
Меня, опытного врача с богатой практикой, трудно провести за нос. Особенно в вопросах медицины. В середине июля 1791 года в жестоких конвульсиях умер единомышленник, друг Вольфганга Амадея — Игнац фон Борн, не достигнув и 50 лет. Меня точно молнией поразила мысль: бесспорно, тут сработала средневековая аптека! «Загадочных обстоятельств» здесь было в достатке. Симптоматика ясно указывала на «aqua toffana» (мышьяк — лат.), а вскрытие ничего существенного не показало бы. Еще с прошлого года Моцарт и Борн трудились над текстом будущей оперы «Волшебная флейта». И когда сценарий был закончен и поставлена логическая точка, произошла трагедия. Для Моцарта это был невосполнимый удар. Он был у гроба своего друга фон Борна, отдав полагающиеся почести. Но сам не находил себе места, страстно переживал происшедшее и так же переживал, как потерю четыре года назад друга и лечащего врача д-ра Зигмунда Баризани.
А тут с ним произошло несчастие — он отравился, да так крепко, что ко мне прибежала его служанка Леонора (или Лорль, как маэстро величал ее) и срочно позвала меня к Моцартам. На Рауэнштайнгассе № 8. Я жил недалеко и скоро был у постели композитора.
От хвори, поразившей маэстро, он впал в беспамятство; лицо было бледное, изможденное. Когда он пришел в себя и увидел у постели меня, то с трудом проговорил:
— Я был на ужине у Сальери. И дома почувствовал себя скверно. Неужели меня отравили плохой пищей, доктор?
Я, конечно же, смутился и попытался успокоить маэстро:
— Чепуха! Это невозможно. Скорее — просто совпадение; все болезни от нервов. А вы, по всей видимости, расстроены.
— Но у меня невыносимые боли в желудке, тошнит от любого куска, даже от питья — чуть что, открывается рвота, — признался он со слезами на глазах и высказал свои подозрения: — Доктор
Клоссет, кто-то, должно быть, покушается и на мою жизнь, намереваясь отправить меня на тот свет раньше отмеренного срока?
— Все болезни поселяются, прежде всего, в голове, а потом уже в желудке, — дипломатично ответил я и поинтересовался: — Какие у вас симптомы?
— После еды у меня во рту остается металлический привкус. Потом это чувство нездоровья, которое охватило целиком организм. И эта проклятая депрессия. А мне, дорогой доктор, болеть просто нельзя! Болеть — это роскошь для нашего брата, сочинителя музыки. Нет, нет! Здесь все гораздо серьезнее: все эти игры не понарошку, а всерьез. В меня прямо-таки вцепился один неприятный тип, одетый в серые одежды — слуга от некоего влиятельного господина. Причем, с заказом заупокойной мессы, которую я уже написал и отдал. Богадельня для умалишенных! Только разговор между нами, господин доктор, считайте мой монолог, как исповедь духовнику. Этот неприятный господин в сером появлялся уже два раза. И не ограничился фразами о реквиеме, а говорил с подтекстом, смысл которого я не могу разглашать. Да и сам его облик ужасен: степенный вид с холодно оценивающим взглядом, узкими, несколько подобранными губами. И где-то я его видел, но где?..
Моцарт, немного помолчав, грустно уставился в точку, и продолжил свой рассказ:
— А тут мне сон приснился, как говорится, в руку. Измотанный работой, я уснул с листами партитуры на груди. Через пару часов проснулся от жуткого холода. Было такое ощущение, что я стою, в чем мать родила, на убогом церковном кладбище, а дождь льет как из ведра. Невыносимо ломит виски, голова раскалывалась, словно ее стягивают пыточным обручем.
Я невольно закрыл глаза. И тут же огненные мушки замелькали в глазах, голова кружилась, мигрень усилилась — никогда еще мне не доводилось испытывать такую адскую боль. Казалось, воспаленная конъюнктива век разбухла, и я не смогу больше видеть. Открыв глаза, я с ужасом обнаружил, что завис над кладбищенскими крестами на высоте около двух-трех метров. Будто в кошмарном сне я вдруг понял, что вижу самого себя, абсолютно голого, на центральной аллее этого погоста. Ушло чувство раздвоенности.
Откуда-то раздался неестественный голос, он звучал тихо-тихо.
Я пытался понять эту неземную речь и источник, откуда она возникала. Невнятные звуки, рождающиеся во тьме, как бы сами по себе, адресовались исключительно ко мне.
— Твоя наглость дошла до предела, — вещал голос. — Я вижу, ты еще не осознал, что находишься возле роковой черты, за которой — небытие. Пора одуматься и не лезть в события, нюансы и предметы, которые не выразить на скудном человеческом языке. Еще шаг — и случится непоправимое! Просим только одного: уйди! Предупреждаем тебя в последний раз.
— Что вам нужно? Кто вы? — был мой ответ, но странное дело: мой голос звучал, а я даже не раскрывал рта и не двигал языком — все происходило помимо моей воли.
Вдруг комната, и без того темная, погрузилась в непроглядный мрак, какой, наверное, бывает в глубокой шахте. Несмотря на это, я видел все до мельчайших подробностей. Прямо передо мной стоял некий господин, облаченный в черное одеяние, — похожее носят священники. Капюшон был надвинут на брови, не позволяя разглядеть лицо. Этот субъект странным образом висел в воздухе, не касаясь ногами пола. Я только ощутил мощные токи, исходящие от него, которые парализовали мою волю, мои физические силы.
Мой визави произнес:
— Мы знаем, что ты собрался поставить эксперимент на запретную тему: докопаться до сути и раскрыть взаимосвязь света и тьмы.
Но ты жалкий музыкант, а не алхимик. Твоя идея заслуживает внимания, но эта проблема не твоего уровня. Прекрати тащить все подряд на подмостки театра, который зовется жизнью, ибо неосторожное движение — и ты ничто, прах! Твои опыты гораздо опаснее, чем может представить твое жалкое воображение. Так пусть же ящик Пандоры останется запертым, а тайны умрут с теми, кто дал им жизнь!..
После эмоционального рассказа Моцарт развел руками и заявил в отчаянии:
— Вот и все, дорогой доктор, что я запомнил. Несколько часов спустя я пробудился и мог бы счесть виденное и слышанное сном, если бы не тот «серый посланец», который стал буквально преследовать меня со своим заказом мифического Реквиема. Гм, понятно, когда сновидения веселят душу и сердце. А что до той прелюдии, устроенной мне тайными силами из Зазеркалья, то я не вижу никакого смысла.
Ну что я мог посоветовать тогда маэстро?
— Друг мой, это нервы, — отозвался я и, немного поразмыслив, добавил: — Выпишу-ка я вам рецепты на лекарства. Передадите фрау Констанции, она распорядится заказать в аптеке.
С этого времени маэстро часто посещало предчувствие смерти, но кто этот отравитель, он совершенно не подозревал.
Не только заказ Реквиема, в завершении которого «серый посланец» упорно торопил композитора, ошеломил Моцарта и дал повод для раздумий, его напугал и устрашающий вид самого Антона Лайтгеба (управляющий графа Вальзегга цу Штуппах, — о чем я узнал много позже).
Было ли это все случайно? И почему Моцарт мог даже вычислить день своей смерти? Действительно, он подумал о масонской символике, и, тем не менее, ему и в голову не могла прийти мысль о братьях-масонах по ложе, им не было никакого смысла устранять его, ведь, в конце концов, они его поддерживали! И он им платил сторицей.
Мне, по крайней мере, становилось все яснее, что Моцарту — в соответствии с символикой «Волшебной флейты» и легализацией на сцене масонских ритуалов — кто-то хотел отомстить. И, скорее всего, — «круг заинтересованных лиц» уже сформировался, а значит, была выдана своеобразная «черная метка» в виде визитов настойчивого человека в серых одеждах.
Вена, сентябрь 1791 года.
Д-р Клоссет.
По случаю премьеры 30 сентября, в Вену из Бадена приехали Констанция и Зюсмайр.
Спектакль «Волшебная флейта» состоялся у Эмманауэля Шиканедера в его народном театре «Ауф дер Виден» в предместье Фрайхауза. Моцарт был у пульта и вдохновенно дирижировал оркестром, хотя здоровье у него было швах, он чуть не упал в обморок. Опера «Волшебная флейта», особенно ее вторая часть, прошла с успехом. И далее, с каждой новой постановкой, популярность спектакля возрастала в геометрической прогрессии.
Констанция и Франц Ксавер сразу же после премьеры «Волшебной флейты» вновь вернулись на целебные воды в Баден.
Вена, октябрь 1791 года.
Д-р Клоссет.
Я не упускал своего пациента из поля зрения и наблюдал за ним по мере возможности.
В октябре Моцарт фактически был представлен самому себе. Даже за месяц до гибели он придерживался прежнего распорядка: так же был предельно насыщен работой каждый его час, день, а самочувствие, аппетит и сон в середине октября, судя по двум письмам к жене, казались сносными.
Моцарт присутствовал на представлении «Волшебной флейты» 8, 9 и 13 октября, причем один раз его видели с А. Сальери и его пассией Катариной Кавальери.
Маэстро махнул рукой на адюльтер Констанции с его секретарем Францем Ксавером, что явствует из его очередной депеши в Баден («делай с NN, что хочешь»). Я совершенно случайно заглянул на оставленный маэстро лист с текстом и прочитал часть письма, адресованное Констанции. Это следует из последнего письма от 14 октября 1791 года (или были еще — мне неведомо?), написанного за полтора месяца до кончины Моцарта.
Я, как доктор, могу доподлинно утверждать: ни в его каждодневном рабочем распорядке, ни в его письмах к жене в Баден нет и намека на болезнь. И эта загадка стоит того, чтобы серьезно задуматься над порой «странными» разговорами маэстро об отравлении, каких-то подозрительных «серых» посланцев по поводу заказа уже исполненной заупокойной мессы и вещих снов Моцарта, про которые он мне рассказал!..
Вена, ноябрь 1791 года.
Д-р Клоссет.
Последний раз в обществе Вольфганг Моцарт появился 18 ноября 1791 года. На освещении нового храма «Вновь увенчанная надежда» композитор продирижировал своей «лебединой песней» — небольшой масонской кантатой «Громко возвестим нашу радость». Домой он пришел никакой.