Вена, 20 сентября 1803 года.
Д-р Клоссет.
Пишу по свежим впечатлениям. Только что вернулся с похорон придворного капельмейстера Франца Ксавера Зюсмайра — если это можно назвать похоронами. Скорее фарс, поскольку все повторилось по образу и подобию маэстро. Правда, еще хуже, как насмешка судьбы.
Именно 17 сентября 1803 года ко мне пожаловал сухощавый молодой человек, с непроницательными глазами и поджатыми губами, одетый во все серое — камердинер Зюсмайра.
— Герр Клоссет, смею вам сообщить пренеприятное известие, — с порога заявил он. — Сегодня скончался придворный капельмейстер Франц Ксавер Зюсмайр. Он пожелал, чтобы вы проводили его в последний путь. Отпевание покойного будет завтра в церкви св. Стефана в три часа пополудни.
— Как он умер?
— В последние полторы недели герр Зюсмайр был крайне раздражительным. У него были частые головокружения, наступала такая слабость, что он не мог встать с кровати. Рвота его замучала; он потерял вес — остались кожа да кости; зато руки и ноги опухли. Ему постоянно что-то мерещилось — какие-то видения или галлюцинации, бледность его лица даже пугала.
Врачи не могли точно определить, что у маэстро — то ли чахотка, то ли ревматическая лихорадка.
— Какие-либо бумаги у него остались — ноты, партитуры или письма? — спросил я.
— Приходил герр Штадлер, аббат Максимилиан Штадлер. Все бумаги и забрал.
— Все до единого листочка?
— Да, ни клочка не оставил.
— А бывала у вас ли вдова Моцарта — Констанция Моцарт?
— Они вообще не поддерживали отношения. Хотя, нет, приходила не так давно, но с герром Штадлером.
Я был ошарашен этим сообщением, ходя интуитивно догадывался о некоем связующим треугольнике.
Когда я подходил к собору св. Стефана, меня обогнали желтые дроги с гробом, который поставили в часовне Крестовой капеллы (Kreuz-Kapelle), расположенной по северную сторону собора. Это обиходное название капеллы, правильно она называлась Kruzifix-Kapelle, то есть Капелла распятия, так как открытый павильон, образующий вход в катакомбы собора, украшен изображением распятого Христа.
В часовне было два-три монаха и монахиня. Вместе со мной внесли гроб — там было тело Зюсмайра. Никто из присутствующих даже головы не повернул. Похороны — обычное явление, а тут, по всему было видно, хоронят какого-то безвестного бедняка. Об этом свидетельствовал некрашеный сосновый гроб и более чем скромное число провожающих.
Когда я попытался внести нужную сумму за подобающие сану Зюсмайра похороны, то мне было категорично заявлено:
— Не волнуйтесь, герр доктор. За все уже заплачено, это воля покойного.
— Откуда вам известно, друг мой?
— Аббат Штадлер — это по его милости все сделано.
«Господи, — подумал я. — Ведь точь-в-точь, как хоронили великого Маэстро — Вольфганга Амадея Моцарта. Но какой-то за этим стоит фарс, издевка, а может, ритуал?..»
На время отпевания я встал рядом гробом, стараясь не смотреть на изменившееся до неузнаваемости желто-бронзовое лицо покойного — острый нос, впалые щеки. Когда притч отправлял похоронную службу под крышей павильона капеллы, я оглянулся по сторонам — из провожающих только я один. С сухим треском горели свечи, наполняя помещение запахом воска и благовоний.
После отпевания тела гроб поставили в катафалк, и возница повернул лошадь в сторону кладбища.
Маленькое кладбище св. Марка было создано стараниями прихожан собора св. Стефана для тех, у кого не было средств хоронить своих близких с большим почетом. Когда похоронные дроги затряслись по булыжной мостовой предместья Ландштрассе, за ними, кроме меня, никто не последовал.
На кладбище находился всего лишь один могильщик. День сегодня что-то долго тянулся, пожаловался он вознице. Он как раз заканчивал закапывать общую могилу.
Могильщик был стар и туговат на ухо; он уже составил много гробов возле длинной узкой ямы. Любивший порядок во всем, могильщик гордился своей аккуратностью. Он не расслышал имени, но прикинул, что покойник, должно быть, маленького роста, сразу видно по размеру гроба, да и бедняк, судя по третьеразрядным похоронам. Только такие похороны бывают без провожающих.
Возница свалил гроб на землю рядом с другими гробами и поспешил прочь. Он презирал такие похороны. Разве на них заработаешь? Скажи спасибо, если окупишь расходы по содержанию лошади и повозки.
Тело Зюсмайра пошло в общую могилу, где в три яруса были навалены сотни других трупов.
Кроме меня, еще двое все-таки добрались в тот день до кладбища св. Марка. Это был Эммануэль Шиканедер, он приехал на кладбище с двумя актерами, когда могилу уже зарыли. Он ожидал, что многие съедутся на похороны в каретах, и когда повозок у собора не оказалось, потерял немало времени на поиски экипажа, чтобы добраться до самого кладбища св. Марка. Могильщик уже ушел, а смотритель ему сказал:
— Мы тут сегодня целый день хоронили. Откуда нам знать, где могила вашего друга?
Я совершенно случайно столкнулся с ним.
— О, герр Шиканедер! Столько лет, столько зим!.. Пойдем-те, я покажу.
Мы вернулись назад, я стал искать то место, где еще недавно стоял, но не нашел.
— Кажется, вот здесь.
Но тут подошел могильщик.
— Ваш приятель похоронен в общей могиле. Его хоронили по третьему разряду. Это на большом участке, — там сегодня немало народу похоронено. Свежевскопанная полоса тянулась на большое расстояние, — разве определишь теперь, где опустили в землю последний гроб.
На небе уже высыпали звезды, столько звезд — не сосчитать. Теперь они будут светить и над Зюсмайром, как и над Моцартом. Светить над его музыкой, которая приносила ему радость и счастье. Для них он не исчез. Он не может исчезнуть с его музыкой, ставшей неотъемлемой частью природы. И все. Больше никому не будет нужна музыка Зюсмайра. Он один из многих, он даже не талант, он обыкновенный середняк.
— Вот и тень Моцарта похоронили, — с некоей долей цинизма сказал Эммануэль Шиканедер. — Может, и к лучшему, что его похоронили вот так, с безвестными покойниками, которые волею судеб оказались в одной с ним общей могиле. — Тень Моцарта останется тенью — не более того.
— Пусть земля ему будет пухом, — добавил я.
Постфактум.
С уходом Франца Ксавера Зюсмайра прошло не более чем 9 лет, как 21 сентября 1812 года в возрасте 61 года (родился в Штраунбинге в 1751 году) скончался сам Иоганн Иосиф (Эммануэль) Шиканедер и его тело отвезли, как и тело Моцарта, на катафалке для бедняков, где он и упокоился в общей могиле. А на 9-й день 30 сентября в небольшой церкви св. Иосифа, к приходу которой относился «Виденертеатр» прозвучал торжественный и душераздирающий Реквием Моцарта.
Круг, как говорится, замкнулся.
Вот и все, что я могу поведать про необыкновенную жизнь и смерть великого маэстро Моцарта. Молю Бога, чтобы истина восторжествовала и незамутненный облик великого композитора Австрии предстал перед соотечественниками и миром в истинном свете.
Остается пожелать трудов праведных и успехов в составлении истинного жизнеописания бога музыки В. А. Моцарта. Надеюсь на то, что восторжествует правда и истина, о чем мечтал наш музыкальный Гений.
Записано лично доктором Николаусом Францем Клоссетом, Вена, 24 сентября 1812 год.
Часть четвертаяБлагими намерениями
Моцарт, голос вышних сфер
«Моцарт приговорен к смерти. Меня гнетет мысль, что в каждом из этих людей есть что-то от убитого Моцарта».
Рукопись заканчивалась, я перевернул последнюю страничку. Причем, то, что попалась мне из записей герра доктора Николауса Франца Клоссета ранее, явно цензурованное, сделанное под официальное клише, было результатом грубого давления на него гвардейцев сильных мира сего, темных сил Зазеркалья. Еще неизвестно, как повел бы я на его месте после пережитых им драматических эпизодов жизни, начиная с преследований во сне и наяву, а также до зловещего визита и угроз аббата Максимилиана Штадлера, за которыми было почти что «моцартовское отравление»; и, наконец, пожар в кабинете его венского дома. А только что прочитанные мной дневниковые записи доктора Николауса Франца Клоссета, которые он посчитал сгоревшими, на самом деле фантастическим образом выжили и оказались в моих руках. Но — Боже мой! — как разнятся эти эпистолярии: в одних записях — все как было на самом деле, зато в других — политкорректная точка зрения, стандартный официоз неправды.
Эти искренние записки домашнего врача Моцарта захватили меня. Благодаря доктору Клоссету последняя, смертельная болезнь Моцарта уже не предстает в такой тайне, как прежде.
Действительно, правда о композиторе, которую скрывали, замалчивали, спустя 30 лет после смерти Моцарта так и не легла в какое-либо удовлетворительное объяснительное русло. Интересна была небольшая, фельетонного характера и чрезвычайно насыщенная фактами книга Франца Немечка, но не более того. В 1828 году вышло сочинение второго мужа Констанции Георга Николауса фон Ниссена, где так и чувствовался красный карандаш бывшего цензора, который выписал «сглаженный» портрет Моцарта; а что касалось его ранней смерти, то здесь все обставлено в классическом духе романтизма. Благодаря этим «каноническим» жизнеописаниям дилетанту от медицины открывалось ровно столько, чтобы благоговейно притихнуть перед довлеющим над Моцартом роком безысходности.
Но неожиданно у одного из соучастников, престарелого Сальери, сдают нервы: в присутствии нескольких свидетелей он признается в причастности к убийству Моцарта. Как только эту новость подхватила бульварная пресса, и дело начало принимать нешуточный оборот, у современников не осталось другого выбора, как объявить его «душевнобольным», хотя бы на время его признаний. Однако возглас этот не остался не услышанным. Русский поэт А. Пушкин и композитор Н Римский-Корсаков, подхватили «дело», и на камне истории культуры был высечен иероглиф, навсегда запечатлевший мысль о противоестественной кончине сына Муз.