В этот раз я не стала приносить ему подарок сама, а оставила в огромной груде разноцветных коробок, сложенных в графской гостиной. Я выбрала самую ценную для меня вещь — дневник отца, его записки о путешествиях, которые он совершал в молодости. Была уверена, что этот дар Джаральд оценит, ведь он, как и я, любил много читать.
Ещё я завела себе привычку каждое утро писать графу короткие записки с небольшими пожеланиями на предстоящий день и всякий раз вкладывала в конверт какую-нибудь мелочь: платок с вышитыми мной инициалами Д.Р., засушенную веточку персика из оранжереи с уже налившимися почками, интересную фразу из занимательной книги, выписанную и красиво оформленную на отдельном листочке. Со стороны это могло показаться глупым, но таким образом я общалась с ним и в какой-то мере избавлялась от собственного одиночества. Граф, конечно, мог и выбрасывать эти конверты, не открывая, но я надеялась, что все же открывает.
После праздника гости покинули замок, осталось только несколько дальних родственников, в основном, пожилых, решивших переждать в замке раннюю весну, а также моя компаньонка.
Джаральд встал на ноги и вернулся к своим делам. Ходил по замку с моей тростью и практически не хромал (даже не знаю, чего ему стоило каждый раз превозмогать боль), отдавал приказания, ездил верхом по своим владениям, но, конечно же, не приглашал меня составить ему компанию. Я обычно каталась ранним утром по огромному парку, дорожки которого были расчищены, и с вершины холма наблюдала за всадником, объезжающим обширные территории.
Спустя пару дней услышала от горничной, что Джаральд собирается возобновить свои тренировки, и следующим утром спустилась к тренировочному залу и незаметно наблюдала, опасаясь, как бы граф не нанёс себе ещё больший вред.
Он тренировался один. Я смотрела, как Джаральд скинул жилет и остался в рубашке, прислонил трость к стене и взял в руки шпагу. Он встал в стойку напротив деревянного манекена, отступил и сделал выпад. Его лицо исказилось от боли, граф громко выдохнул и оперся ладонью о неподвижного противника. Откинул назад голову, прикрыл глаза и несколько раз глубоко вдохнул. Потом повторил выпад, оступился и едва не упал. Вновь ухватился за манекена, устоял на ногах, размахнулся и со всей силы вогнал в дерево шпагу. Лезвие скользнуло по поверхности, прочерчивая глубокую борозду, но от сильного давления кончик сломался. Джаральд отшвырнул шпагу в сторону и молча прислонился лбом к покалеченному дереву.
Я очень тихо отошла от дверной щели и направилась обратно в комнату. В такие секунды я чувствовала его боль как свою, страдала также сильно, как он, но ничем не могла помочь.
Немного позже, вечером того же дня, мне доставили записку от супруга с требованием спуститься в кабинет. Сердце сразу заколотилось от нехорошего предчувствия, я поняла, что пришло время платить за собственную ошибку.
Я сошла вниз по старой лестнице, а когда приблизилась к кабинету, то замерла, не решаясь войти. Поднимала сжатую в кулак руку и снова опускала. В конце концов, набралась храбрости и постучала.
— Входи.
Джаральд ждал меня. Я вошла и остановилась у стены.
— Подойди.
Приказы звучали отрывисто, как если бы он с трудом сдерживал себя. С какими эмоциями он сейчас боролся? Гнев, разочарование, крушение надежд? А, возможно, осознание себя калекой?
Я понимала, что с его упорством он не прекратит бороться до последнего, пытаясь хотя бы частично возвратить себе былую форму, но только сегодня Джаральд очень ясно осознал, что прежняя ловкость не вернётся, и он обречён терпеть боль.
Я сделала несколько шагов к нему и замерла, увидев на столе плеть. На лакированной рукояти плясали блики зажжённых свечей, длинная кожаная лента свернулась чёрной змеёй. Странный распушенный кончик выглядел как-то нелепо на фоне довольно зловещей картины, зловещей лично для меня.
Я не могла оторвать глаз от опасного предмета, а граф проследил за моим взглядом и медленно пробежался по рукояти кончиками пальцев.
— Я все думал, Розалинда, зачем женился на тебе, почему не отпустил. Никогда в жизни не испытывал подобного презрения к женщине, никого ещё не ненавидел так сильно. Одного не могу понять, почему не удаётся выкинуть тебя из головы?
Ни обвинения, ни угрозы, простая констатация факта.
— Ты решил исполнить своё обещание? — мой голос был негромким, но каждое слово раздавалось отчётливо в повисшей тишине.
— Я задал тебе вопрос.
— Я не могу ответить на него, только ты сам. Если позвал за тем, чтобы наказать, то я готова. Ты обещал высечь меня, когда снова предам, так давай, сдержи слово. Может, после этого нам обоим станет легче? Совесть перестанет терзать меня, а твой гнев не будет больше разъедать душу?
Он пристально посмотрел мне в глаза, а потом бросил коротко:
— Раздевайся.
Медленно завела руки за спину, цепляя пальцами кончики шнуровки, потянула их, распуская тонкие ленты, опустила вниз лиф, полагая, что обнажить спину будет достаточно.
— Снимай всё.
Он пристально следил за моими движениями, когда я один за другим снимала все детали туалета, терпеливо ждал, пока не осталась в одной нижней рубашке.
— Я сказал, всё.
Стянула рубашку через голову и бросила на пол.
— Теперь иди сюда.
Приблизилась и встала перед ним, повернувшись спиной и схватившись руками за край столешницы. Ощутила, как его пальцы коснулись моих волос, вытаскивая тонкие шпильки. Причёска распалась, тяжёлая блестящая масса упала до самой талии, укрыв мою спину. Он захватил волосы в кулак и перекинул через плечо. Я склонила голову, слушая и считая про себя его шаги, пока он отступал назад. Замерла, приготовившись, но все же вздрогнула, когда услышала тихий свист, а тонкая лента коснулась моего бедра.
Я ожидала вспышки боли, режущей, жгучей, слепящей, но не ощутила таковой. Катрин наказывала меня плетями не раз. Я очень хорошо помнила, как вгрызаются в плоть, разрывая её, тонкие хлёсткие ленты. Жёсткие и безжалостные кровопийцы. С каждым ударом кричать хочется все громче, а ты сжимаешь зубы, всхлипываешь почти неслышно, чтобы не разозлить палача сильнее.
Да, мне было с чем сравнить, и я не смогла сдержать удивление. Ощущения казались приглушенными и не такими болезненными, они заставляли вздрагивать, но не сжиматься, дергаясь от каждого нового удара. Слегка повернув голову, я увидела смазанное движение, и тонкая слишком мягкая для плётки кожа обвилась вокруг второго бедра. Гибкое требовательное прикосновение, несущее с собой предупреждение и дарящее чувство безысходности. Не моей, чужой. Безысходности человека, которого терзает жестокая боль, и он не знает, куда излить её, и ищет способы избавиться, выплеснуть наружу, но не находит.
Я была виновата и готова понести наказание. Надеялась, если он откроет эмоциям дорогу, то наконец перешагнет через то, что медленно разъедало его изнутри. Но Джаральд вновь удивил.
Страшную вещь он держал в своих руках. Наверное, поверни он иначе ладонь или сделай замах посильнее, и кожу обожгло бы болезненное пламя, но касания приходились плашмя, и даже кончик плети не жалил, а словно проглаживал. Удивительные мучительно-бережные прикосновения, какая-то виртуозная игра по моему телу. И к каждому «обласканному» участку приливала кровь, и это место начинало гореть и покалывать, рождая странное предвкушение в груди. Наказание или искушение? Разве может плеть приносить иные ощущения кроме боли?
Оказывается, может. Может, когда вот так и дерзко, и нежно проходит по плечам, лопаткам и спускается к ягодицам. Граф коснулся округлых полушарий, и дрожь пробежала по всему телу. Я ощутила, как раскрасились ярким румянцем чувствительные места, кровь забурлила, зажигая тело непонятным томлением. И жар уже разливался внутри, и мышцы зудели как после долгой скачки.
Я совсем растерялась. Это было не то, чего ждала и к чему давно приготовилась в душе. Хотела получить освобождение от своей вины и избавить его от злости, но испытала нечто иное и настолько непривычное, что мысли смешались в голове, и я не сразу расслышала другой его приказ.
— Заведи руки за спину.
Медленно свела запястья. Тихий свист разорвал воздух, и гибкая чёрная змея скрепила мои руки тугой петлёй.
— Повернись.
Развернулась, подняла на него глаза, а отпущенная рукоять упала вниз и повисла над полом, раскачиваясь на длинном кожаном ремне.
— Ложись на стол и разведи ноги.
Краска прилила к моим щекам, дыхание судорожно вырывалось из приоткрывшихся губ. Слишком давно он не касался меня и до последнего не верилось, что он сделает это сейчас таким вот странным способом.
Он шагнул ко мне, и я подалась назад и легла на стол, подчинившись приказу.
— Шире.
Я отвернула голову в сторону, потому что стыдно было смотреть на него, а Джаральд наклонился и ухватил рукоять. Слегка натянул кожаную ленту, обвёл деревянным кончиком мой живот, поднялся выше, дразня грудь, а когда я зажмурилась, лихорадочно вдыхая сухой, режущий горло воздух, граф склонился ещё ниже и лизнул сосок. Внизу живота сладко заныло, а Джаральд припал к груди губами, и пока я терялась в совершенно противоречивых ощущениях, он завёл плеть мне за шею так, что тонкий кожаный ремень натянулся, упираясь в чувствительную точку. Я ахнула, а граф ловким движением просунул рукоятку в образовавшуюся на шее петлю и затянул узелок.
Теперь руки были связаны за спиной, я лежала на столе, плеть проходила между широко разведённых ног, прижимая нежную вершинку, а петля на шее получилась широкой, закреплённой узелком. При каждом натяжении он немного сдвигался ближе к шее, и лента вдавливалась между ног, сжимая напряжённый бугорок. Я тотчас постаралась выровнять дыхание и лежать не шевелясь.
Джаральд окинул меня жаждущим, голодным взглядом и отстранился. Послышался звон брошенных на пол запонок и шорох одежды. Я не могла поднять голову, иначе бы затянула петлю. Приходилось полагаться на слух и ощущения, предугадывая его дальнейшие действия. Я почувствовала как длинные пальцы немного поправили кожаную полоску, открывая узкий влажный вход. К нему тотчас же прижалась головка набухшего органа. Тёмное как ночь вожделение, пред чьим зовом невозможно устоять, заставило гулко сглотнуть в предвкушении.