– А как справилась ты? – моргает напряжно, будто сломался.
Секундная стрелка часов зацикливается на полудне. Пустые мешки под глазами аристократки натягиваются в любопытстве. Подросток разевает рот так, что мне виден густой белый налёт на его языке. И только громадная масса недоверия, на губы которой попали сливовые чернила, старательно пережёвывает китайский пластик. Мне страшно, но я улыбаюсь. Пора заканчивать спектакль. Пора.
– Ещё не справилась, но я на верном пути, – в горле жжёт всё сильнее, словно я проглотила улей с бешеными пчёлами. – Четвёртый месяц я нахожусь в трезвости. Вы подумаете, что это успех, но это очень мало. Чтобы получить пользу от реабилитации нужны годы, не меньше. И если вы решили, что чисты и готовы вернуться к прежней жизни, то хорошо подумайте. Какова вероятность, что вас соблазнит старый друг или сосед? Что кто-то испортит вам настроение, в стенах дома будет слишком одиноко или симптомы ломки дадут о себе знать в первый пасмурный день? Правильно, огромная. Сейчас мы слишком уязвимы. Давайте останемся и поддержим друг друга. Только вместе мы пройдём этот сложный путь. Только так сможем полной грудью вдохнуть и жизнь счастливую вернуть.
Монолог заканчивается ярким призывом. Они восторженно ликуют и аплодируют, а я радуюсь вернувшейся рифме. Вдохнуть – путь – вернуть, – не самая сложная комбинация, но я только начала. Толстуха проглатывает осколки и буквально расплющивает воздух в потных ладонях. Она поверила. Это успех.
– Увидимся завтра. Тогда я расскажу всё подробнее, а вы поделитесь своими историями. Подгадаем время после уборки помещения, чтобы боле не прерываться.
Перед тем как удалиться вспоминаю о главном:
– Ах, да… Я забыла представиться, – крепче сжимаю в руках блокнотик и улыбаюсь так, что чувствую ноющую боль в скулах. – Меня зовут Варя. И я – наркоманка.
Почему они так смотрят? Пусть смотрят.
Глава#27. Варя
Здесь, в небольшом здании частного реабилитационного центра «Твой шанс», занавешенным строительными лесами и дешёвой рекламой жриц любви, я уже как месяц прохожу учебную практику, хоть и учусь на редактора. Приходится много работать – убирать стационар, помогать с бумагами, угождать прихотям вредной кастелянши, суетится в столовой – делать всё то, что ленятся другие. Но выбирать не приходится, ибо эти условия были главным пропускным билетиком. Не каждый начальник позволит расхаживать по кабинетам, предвзято наблюдая за больными раком, страдающих туберкулёзом, инфицированными ВИЧ, наркоманами и алкоголиками. Тем более, если ты поехавшая головой студентка с размазанными по слюнявчику амбициями. Нынешний предприниматель – Гена – оказался крайне сердобольной личностью, отчего терпит мои выходки на протяжении нескольких недель.
Но сегодня что-то пошло не так. Почему он так кричит? Почему?
– Тарасова! Ко мне в кабинет! Срочно!
Мне казалось, что я могу смогу встать на ноги, получить хорошее образование, стать лучшей на курсе, обрести любовь в сердце и отпустить прошлое, но этого не случилось. Учёба не клеилась, отношения с парнями плавно перетекали в дружеские, домашних злила моя меланхоличность, звонили всё реже, а главная отрада – стихи – превратились в нечто непосильное. Я буквально утратила душу. Стала пустой, как сердце моей матери. И только здесь я получаю нужный прилив эмоции, как когда-то получала от человека с секретом.
– Я уволю тебя, Варя, к чёртовой матери! Пойдёшь раздавать пирожки в закусочной! Сейчас же появись мне на глаза, дрянная ты девка!
Уязвимые люди действую на меня по-особенному: меня вдохновляет их внутренняя борьба и трогают безмолвные слёзы. Быть может кощунственно, но только так я могу оставаться на поверхности и не тонуть в вязком омуте депрессии. К огромному сожалению, Гена на разделяет моё пристрастие и теперь грозится увольнением.
– Тарасова, твою мать! Где ты?!
Переступив порог кабинета директора, я утыкаюсь острыми лопатками в стену и морщусь от боли. Огромные ручищи толстухи вдавили мои плечи в гипсокартон и не дают двинуться с места. Она дышит, а я – нет. Она довольна, а я – нет.
– Отпусти её, Жанна, – слышится из-за массивной спины, обширность которой стёрла горизонт. – Спасибо, что подсказала. Теперь можешь идти. Не забудь про ингаляцию. И Валуевой напомни. Её страшный кашель слышен в аудитории для медитации. Я не собираюсь обшивать стены поролоном из-за её безответственности. Иди.
Две пахнущие жирным цыплёнком-табака клешни разжимаются и позволяют сделать глубокий вдох. Жанна уходит, а я с изумлением смотрю на Гену, старательно разминая наболевшие участки тела.
– Что за дела, начальник? – возмущенный стон. – Она могла меня убить!
– Брось, Варенька, я бы не позволил, – отмахивается моложавый парень, а потом двигается на меня, как хищник на испуганную лань, – потому что сам сделаю это. Я убью тебя, Тарасова, и закопаю в яме с органическими отходами.
Почему он угрожает мне? Почему так артистично?
– Эй, Гена, не кипятись, – мне приходится ползти вдоль стены, отчего неустойчивые стенды с брошюрами валятся на пол. – Ничего страшного не произошло. Успокойся. Хочешь, я раздобуду тебе успокоительных?
– Ты притворилась зависимой и возглавила кружок дегенератов! – взорвался он, и его каштановые волосы не сдержались в укладке. – Теперь они требуют отдельный кабинет с постоянной койкой-место и тебя в качестве наставника! Что ты им наплела?!
Тонкое дуновение гордости сменяется холодным сквозняком паники.
– Я призвала их продолжить лечение всего-то, – прозвучало с обидой, чуть позже с разочарованием. – Разве это плохо? Они были готовы покинуть группу, в то время как ты – потерять авансирование. Но я всё уладила. Что не так?
– Что не так? Что не так?! – раскидывается слюнями он, что разительно противоречит правилам санитарии, но в итоге захлёбывается и берётся за голову. – Они просят стационар, Варя. Это невозможно. Куда я дену уличных? А туберкулёзников?
Следующую произнесённую мною фразу можно смело отнести к разряду «Изверженных не от большого ума»:
– Кто виноват, что твой реабилитационный центр превратился в гостиницу для блохастых дохающих? Нужно было сразу отмечать, что в гости с ночёвкой – нельзя.
Пара охровых глаз берутся сосудистой сеточкой, отчего я осекаюсь.
– Ладно, остынь. Я поговорю с ними и всё решу. Ты только не увольняй меня. Дай последний шанс. Тот, о котором говорится на стенде у входа.
На сей раз моя дурацкая улыбка становится лучшим анальгетиком. Гена успокаивается. Выдыхает. Поправляет волосы и воротничок рубашки. Снова выдыхает и лезет в шкаф. Капается. Вздыхает. Капается и вздыхает. Кашляет.
Сколько он торчит в стационаре? Кто-нибудь проверял его на патологии?
– Это тебе, – он протягивает белый конверт, а мне заметно, как дрожат его руки. – Передала техничка. Получатель известен, а вот строчка отправителя – пуста.
Сердце делает сальто. В колени вселяется слабость. Теперь мои руки дрожат в такт култышкам Геннадия. Я прячу письмо в кармашке у сердца, мысленно уносясь в сад с пушистыми астрами и георгинами, где вскрою письмо, смакуя каждую строчку. В одиночестве, без посторонних глаз.
– Это всё? – с надеждой спрашивая я, вибрируя на месте. – Я могу идти?
– Стой, ты ещё не прослушала наказание, – безжалостно бросает Гена, буквально топчась по несчастным георгинам. – В среду приедет администрация. Телевиденье приедет. Нужно будет подготовить мини-концерт. Алкашей посадим в караоке – поют они отменно, нюхальщики пусть спляшут чего, а ты прочитаешь стихи. Нам нужна хорошая отчётность.
Пушистые астры безжизненно валятся на грядку – мне становится дурно.
– Что?! Нет! Я не могу!
– Это не обсуждается, – отрезает он. – В противном случае ты напишешь заявление по собственному желанию. В местной закусочной как раз нехватка персонала.
Как можно быть такой душкой и одновременно гадиной? Как? Кто-нибудь проверял его на патологии?
Оказавшись в своей скромной каморке, которою сострадательно выделил Гена, дабы исключить растраты на общежитие, я запираюсь на все возможные замки. Падаю на жесткую кровать и жадно рву конверт, что так трепетно грел моё сердце.
Как он меня нашёл? Как у него получилось?
Суетливые мотыльки в животе превращаются в угли, когда я вижу знакомый почерк – ровный с высокомерными закорючками. Такой принадлежит лишь одному человеку и её принято звать «мамой».
Всё, что раньше казалось тебе проявлением любви, рано или поздно будет выброшено в урну. Сожжено. Растоптано.
Клочья бумаги разлетаются по комнате. На каждом из них виднеются фальшивые слова любви. Союзы и запятые. На красочных плакатах танцуют довольные шприцы и пробирки, все в крови, будто в сиропе. Они смеются, а я – нет. Нарисованные пациенты, на пухлых щеках которых играет здоровые румянец, радуются вместе с бинтами и утками. Им весело, а мне – нет. Они здоровы, а я больна.
Почему ты меня не найдешь? Почему?
Достав старенький СD-плеер, я надеваю наушники, нажимаю кнопку «Play» и утыкаюсь носом в подушку. Слушаю запись и плачу. Плачу и слушаю.
«Я вернусь, пусть ты этого не пожелаешь…»
«Спасибо, за то что появилась в моей жизни…»
«Будь счастлива, моя маленькая поэтесса…»
«Послушай это, когда тебе будет грустно…»
* Песня Another Brick In The Wall группы Pink Floyd
Глава#28. Витя
Я один и темнота вокруг.
Я не спал уже месяц.
Меня ломает тоска.
– Эй, Витька, вставай! Тебе письмо пришло! Кто-то в дверь воткнул! Почтальон, не иначе! Поднимай свой тощий зад, парень! Новости пропустишь!
Распахнув глаза, я наблюдаю счастливую морду немецкой овчарки, пахучие слюни которой падают мне на лицо и лениво тянутся по подбородку. Шершавый язык касается длиннющих клыков, способных прокусить алюминий, но собака продолжает смотреть по-доброму, тоскливо, словно молит о снисхождении.