Вот и я одержима. Одним лишь взглядом. Одним лишь голосом. Хватит.
– Радуется худощавый, что с иголки слез. Я его не трогаю. И ты не тронь. Если крыша заново поедет, я за ней не угонюсь. Возраст не тот.
– Вы, Анатолий, не скажите, что меня видели, – говорю ломано, так же улыбаюсь. – И что здесь работаю – тоже молчите. Я через вас весточку передам, но позже.
Откинувшись на спинку стула, старик вовсе разворчался.
– Ему говори – не говори всё равно не услышит. А проведать меня поленится. Сейчас, небось, полную хату пигалиц навёл да нежится, что отца в тюрягу сдал. Ты не переживай, сюда он не сунется, если трубы не прорвёт. Канализационные, – смеётся.
Время близилось к ночи, поэтому я отправляю старика в палату, а сама закрываюсь в служебной комнате и потею над блокнотом. Ни сколько угождаю Гене, ибо дурацкое празднество на носу, как хочу отвлечь себя за мыслительной пыткой. Есть ли что-то хуже, чем выискивать красивое слово в погребе с паутиной? Едва ли. Только если это не в секунду рухнувший мир, когда и без того жила в руинах.
Стих. Мне нужен стих. Всего-то пара строчек.
Взаимность – смех, глупые мечты,
Любовь – без красок – злая лабуда,
Чувства – над конфоркой мотыльки,
А слезы…Слёзы-это мертвая вода
Бред. Полный бред. Это невозможно. Не сейчас.
Анатолий не солгал, Витя и не думал появляться в ребцентре, отчего спустя несколько дней ко мне приходит тихое спокойствие, но не перестаёт давить в груди. Я так долго ждала этой встречи и, скорее буду ждать её целую вечность, что получив доброе наставление откровенно ушла в себя и закрыла все двери.
Работаю – как и раньше. Учусь – как и раньше. Проклинаю свою мать и её способность плодиться. В целом, делаю всё то, что и раньше, но только без амбиций и всякого желания. Без какой-либо надежды. Бесцельно. Что не скажешь про Звягина старшего, мужчина бодр как никогда. Он быстро полюбился местным. Волонтёры возятся с ним, как с маленьким. Поварихи балуют различными яствами. Пациенты, что помладше, так и ждут от него не то историю чудную, не то пересказ сна хмельного, а потом хохочут так, что травка не нужна. Гена так вообще вешается. Но Анатолий оказался мужчиной избирательным и подпускал к себе отнюдь не всех.
Рослая, донельзя худощавая женщина, несостоявшаяся пианистка, аристократка, жертва наркотиков и просто экстравагантная особа, довольно быстро разглядела в Анатолии родственную душу. Так увлекательно играть в лото могли только те люди, чья жизнь разделялась лишь на непробудный сон и смертельные соблазны. Их сплотила любовь к садоводству и гастрономические вкусы. Кто бы мог подумать, что старый гурман был способен на карпаччо и знал толк в бланшированной? Точно не я. Не могла нарадоваться за новых приятелей, ибо затейливый союз пошёл им на пользу. Ни одной просьбы покинуть ребцентр раньше времени я так и не услышала.
И на кой им эта дружба? Не дети, ведь. Давно не дети.
Появление Кирилла на моём жизненном горизонте было неслучайным. Он обрывал телефон и стращал соцсети – так яро искал встречи; как заведённый просил прощения, чем раздражал ещё больше. Парень желал возобновить отношения, которых никогда и не было. Трепет первого поцелуя, нежность прикосновений, порывы счастья – это не про нас. Я пользовалась им, он пользовался мной, мы как два заядлых фанатика жили по скучному предписанию, за которое не думали нести ответственность.
«Перестань. Это смешно. Нет никаких нас, – неустанно повторяла я, морщась от мужской слабости. – Оставь меня, Кирилл. Твоя жизнь наладится. Желаю удачи».
После изнуряющей беседы с Аришей о купленных отцом – так необдуманно – беспроводных наушниках и новом однокласснике – вылитым Хейли Джоэлом Осментом в юные годы, я с облегчением прерываю телефонный разговор и нехотя шагаю в импровизированный аванзал. Идиотское представление начнётся уже через час, а мне пристанет стать слабо-мерцающей звездой вечера – с выражением читать стихи и натянуто улыбаться, ибо Гена был неумолим. Походил на помешенного.
– Тарасова, почему опаздываешь?! – захлёбывается он, носясь из кабинета в кабинет. – Все уже пришли! Расселись! А я потерял значок «Волонтёра года»! Как я покажусь без него?! Так и знал, что всё пойдёт насмарку! И это в такой ответственный день! Мы опозоримся! Нас застыдят!
Я с весёлым сочувствием смотрю на обезумевшего начальника и указываю на измятый карман простецкой рубашки:
– Он здесь, Гена. Вот твой уродливый значок. Его трудно не заметить.
В голос охнув, он прикладывает руку к сердцу и облегчённо выдыхает.
– Спасибо, Тарасова. Что бы я без тебя делал?
– Продолжил бы драть на себе волосы и искал бы свой значок до завтрашнего дня? – игриво предполагаю я, но он не слушает и беспрерывно поглядывает на часы.
– Так, сейчас начнёт выступать Ибрагимова из венерологического. Она подготовила народный танец. Следом пойдут балдёжники из дневного стационара, покажут несколько миниатюр. А потом пойдёшь ты, Тарасова, – его острый палец протыкает ключицу. – Ты хорошо подготовилась? Не подведёшь?
Я неуверенно киваю, потому что подготовилась паршиво – выбрала первый попавшийся стих из золотого сборника Маяковского, который не удосужилась заучить.
– Хорошо, – содрогается Геннадий. – Очень хорошо. Бегом в аудиторию, все комментарии после отъезда главы. Если всё пройдёт отлично, то напишу тебе лучшую характеристику, с которой тебя с руками оторвут. Я в тебя верю, Тарасова. Успехов.
Или Гена нагло врал, или он был единственным человеком на всей планете, который в меня верил. Даже как-то не хотелось его разочаровывать. Но, увы.
В тёмных закулисьях меня пробило дрожью. В небольшом помещении собралось достаточное количество человек, чтобы умереть от страха и смущения. Большая часть присутствующих состояла из клиентов ребцентра, но едва ли это успокаивало. Компания людей «значимых» заняла первые ряды и довольно предвзято наблюдала за фееричным выступлением Ибрагимовой. Словом, драматический театр превратился в никудышный цирк. Зрители смотрели, а выступали – звери.
Когда настаёт моя очередь, я буквально вцепляюсь когтями в стул, но крайне настойчивая Жанна не оставляет мне выбора и силой выталкивает на сцену. Опустив глаза, я двигаюсь к центру. Медленно и горбясь, будто на каторгу. Кто-то вручил мне микрофон. Кто-то больно хлопнул по спине. Кто объявил моё имя. Кто-то бурно зааплодировал и меня затошнило. Призывным сигналом стала тишина.
Почему они так смотрят? Они ведь смотрят, так?
Не поднимая глаз, я потираю потные ладони и тихо-тихо:
Вошла ты,
резкая, как «нате»,
муча перчатки замш,
сказала:
«Знаете —
я выхожу замуж».
Что ж, выходите.
Вдохнув, глотаю воздух, но кажется, что в горло натолкали ваты. Они молчат. Слушают, не иначе, но как же сложно мне терпеть их взгляды. Я продолжаю:
Ничего.
Покреплюсь.
Видите — спокоен как!
Как пульс покойника...
Последнее получается чуть увереннее, пусть уши краснеют, а кровь ударят в голову. Я мысленно исключаю строки, всё ближе продвигаясь к концу.
Помните?
Вы говорили:
«Джек Лондон,
деньги,
любовь,
страсть»,-
а я одно видел:
вы — Джоконда,
которую надо украсть!
И украли.
Мысли путаются в голове, я забываю концовку. Ищу подсказку в щелях дощатого пола, но вижу только грязные следы ботинок. Меня сражает паника. До боли выламываю пальцы, в надежде выдавить хоть слово, но лишь болезненно дышу.
Дышу. Дышу. Чего-то жду… Позор мне.
Неожиданно раздаются громкие хлопки, я вздрагиваю и невольно поднимаю взгляд. «Ну что застыли, бестолочи?! Браво!» – отдаётся в черепной коробке. Перед глазами пелена, но я пытаюсь уловить оратора – всё без толку. Сердце реагирует на громкие выкрики слишком бурно: стучит в ушах и в горле, даже в животе и коленях. Этот голос кажется мне знакомым. Настолько, что я трусливо сбегаю и прячусь между плотной шторой и коробками с реквизитами.
Дышу. Дышу. Чего-то жду…
– Варя, ты почему ушла? – передо мной вырастает Кирилл, и я готова разреветься от досады и огорчения. Он был тем оратором. – Ты чего испугалась?
В зале слышатся возгласы недоразумения. Я мечусь и пытаюсь вырваться из закулисья, но Кирилл непозволительно распускает руки.
– Стой. Давай поговорим, Варя. Перестань брыкаться. Ты как ребёнок.
Лишённая возможности говорить, я беспорядочно размахиваю руками. Хочу уйти. Убежать. Скрыться. Прошлое преследует меня. Стращает.
– В чём дело, Варя? Ты приведение увидела? Успокойся.
– Дай мне уйти, Кирилл! Отпусти! Пожалуйста!
«Эй, Витька, ты не понял? Срыгнул отсюда…»
Эхо в моей голове творит злодейские вещи, но когда я всматриваюсь в темноту, то буквально теряю равновесие и хватаюсь за Кирилла.
«Считаю до трёх, Витя, и ты…»
Почему он зовёт его Витей? Что происходит? Это сон? Дурной сон?
«Раз, сука…»
Его глаза льдинки. Его глаза – мутные льдинки.
«Ох, надоело… Три!»
Обмякнув, Кирилл валится мне в ноги. Он дышит. И, кажется, спит. Рядом валяется разукрашенный брусок, предназначенный для декораций.
«Пойми правильно, я не хотел доводить дело до драки…»
Я замираю. Чувствую его присутствие. Слышу хриплый смех.
– А я всё думал, где мы встретимся, поэтесса? На том свете? Нет, #нехорошая женщина#! Ребцентр! Ох, это #антиэпичнаяситуация# как иронично…
Глава#32. Витя
Ночью встречи Не случайны. Взгляды - В чаще огоньки. Мир желания И тайны. Души. Пламя. Мотыльки.
Ещё несколько дней я думал о разговоре с Татьяной, анализировал. Её монолог откровенно затянулся, посему красотка доставила меня до самого подъезда моей полуразрушенной пятиэтажки. Она говорила о Варе. О том, что та делает успехи в учёбе, нашла завидного хахаля, теперь цветёт и пахнет, по утрам поёт с птичками да наводит уборку в судьбе. Всё оно так, но что-то всё равно не давало мне покоя. Речь женщины была неубедительной и поддавалась сомнению, словно матушка нарочно рисовала красивую сказку, в которой категорически нет места для бывшего наркоши.