Как и всегда, доклад главного инженера был ясен, прост и неумолимо убедителен. Сомнений не оставалось — пароход надо списывать.
— Все ясно, благодарю вас, — сказал Каливас и, приподнявшись, осторожно пожал потную руку главного инженера.
Тот опрометью кинулся из раскаленного, воняющего мышами сарая в чистый жар улицы, пронизываемый свежим током с моря.
Господин Каливас вызвал своего юриста и имел с ним пятнадцатиминутный разговор, после чего отправился на пляж, по дороге заехав за своими близнецами.
Вечером, когда спадает нестерпимый зной и вновь пробуждается деловая жизнь города, юрист пароходной компании Каливаса поднялся на двенадцатый этаж громадного дома, недавно выросшего напротив рынка. В этом ультрасовременном доме размещалось великое множество всевозможных оффисов. Здание обслуживалось бесшумными скоростными лифтами-автоматами и кондиционными установками, не работавшими в силу своей дороговизны, усугубляемой некоторым застоем в делах.
Юрист был сразу принят главой страхового общества аль-Бустани. Речь шла о страховании парохода «Хаммамет», отправляющегося с грузом в Стамбул.
— Насколько нам известно, «Хаммамет» находится в довольно скверном состоянии? — с вежливой улыбкой сказал аль-Бустани.
— Хуже некуда! — буркнул юрист.
— Виски?.. Джин?.. — спросил аль-Бустани, направляясь к холодильнику в углу просторного кабинета.
— Какой вы молодец, что держите здесь холодильник! — восхитился юрист. — Мы обречены хлестать теплое пойло. Немножко скотча и, ради бога, побольше содовой. Замучила изжога.
— Мне, например, помогает лимон, — заметил аль-Бустани.
— У вас пониженная кислотность, а у меня повышенная. Мне грозит язва, а вам рачок, — любезно пояснил юрист.
— Сумма страховки? — сухо спросил аль-Бустани, наполняя стакан.
Юрист назвал.
Большая пухлая рука аль-Бустани дрогнула, кусочек льда плюхнулся в стакан, кинув брызги.
— С вами мы идем в открытую, — сказал юрист, принимая питье. — Мы не хотим обращаться к другим, это произвело бы дурное впечатление. Как-никак мы больше двадцати лет ведем дела только с вами. И надо полагать, к обоюдной выгоде.
Да, подумал аль-Бустани, вы играете в открытую, даже чересчур. Вы нисколько не стесняетесь меня, ибо слишком хорошо знаете, что я не посмею отказаться. А почему, собственно, не посмею? Возьму и откажусь!.. Да, на ваших клиентов произведет крайне дурное впечатление, когда они узнают подоплеку моего отказа. А в глазах моих клиентов я только выиграю. Но не будет ли выигрыш мнимым? Я двадцать лет сотрудничаю с Каливасом и заработал немало денег. Пусть у него сейчас дела дали трещину, коль он пошел на такую авантюру, все же Каливас остается самым главным морским извозчиком в стране, и потерять его слишком убыточно. Я не имею на это права. Никакая моральная выгода не возместит мне утрату такого клиента. Да и моральная выгода тоже весьма сомнительна. Рано или поздно любое пароходство прибегает к подобному трюку, и, если обнаружится мое чистоплюйство, едва ли оно придется по душе судоходным боссам. Кто из них не знает, что я никогда не остаюсь в накладе, ибо при малейшем сомнении перестраховываюсь у мелюзги. Если говорить серьезно, то у меня есть лишь один истинный моральный долг — перед моими девочками, милыми голубками, такими славными и незащищенными в этом волчьем мире. Единственная их защита — деньги, которые я им оставлю, а чистоплюйство пусть украшает тех, у кого сердце не обременено любовью и смертным страхом за любимых.
Тут он вспомнил о Каливасе. Конечно, можно списать корабль, но ведь, это убыточно, а Каливас — сумасшедший отец. Почему он должен ущемлять интересы своих чудесных близнецов? Кто из судовладельцев поступает иначе? Удивительно, что Каливас держался так долго.
— Хорошо, — медленно проговорил аль-Бустани, — приступим к делу…
…Капитан Балас впервые в жизни переступил порог судоходства Каливаса. Почтенная, респектабельная компания еще ни разу не прибегала к его услугам. Конечно, он не был баловнем судьбы. Ему дьявольски не повезло с самого появления в Сусе: в первом же рейсе он посадил на камни и пустил ко дну грузо-пассажирский пароход «Акбар». Он и сам не мог взять в толк, как это случилось. Виноват был лоцман. Необъяснимым казался грубый просчет старого, опытнейшего моряка. Быть может, лоцман действовал по уговору?.. После этого капитан Балас долго не мог найти работу и совсем обнищал, а когда его вновь пригласили, разговор пошел впрямую: надо ликвидировать старую, отслужившую свой век калошу. Он блестяще справился с заданием, следственная комиссия целый год билась, пытаясь доказать преднамеренность катастрофы, и отступила ни с чем. Компания положила в карман громадную страховку, и ему отвалился немалый куш. С тех пор его амплуа было раз и навсегда установлено. Его вызывали в Грецию, на Кипр и даже в родную Турцию, не оценившую прежде способностей молодого, исполненного отваги и рвения капитана. Но с некоторых пор дела Баласа пошли под гору. Возрастающая из года в год аморальность его коллег сбивала пены. Инфляция совести грозила поставить под угрозу весь бизнес. Было время, когда на него пальцем показывали как на некое чудовище, а ныне он стал вполне банальной фигурой — один из многих, и судоходные компании беспардонно пользовались конкуренцией на морском разбойничьем рынке. И потому, выйдя после короткого делового разговора из дверей судоходства Каливаса и с шумом выдувая из легких затхлый воздух, капитан Балас отправился прямым рейсом в «Лотос», портовый кабачок, и спросил себе двойную порцию яблочной водки.
В обычные дни он не позволял себе ни капли спиртного. Пить могли сколько влезет те благополучные, заплывшие жиром самодовольные капитаны, что бороздили моря ради простого и незамысловатого дела доставить груз к месту назначения. Этим чего не пить! У них отличные, вышколенные помощники, проверенная, трезвая команда, к их услугам лучшие лоцманы. А попробуй во главе деклассированной банды списанных с других кораблей за пьянство, драки, воровство и неподчинение подонков, со старпомом-наркоманом, вторым помощником — головорезом и третьим — уголовником произвести сложный и тонкий маневр потопления парохода, да так, чтобы комар носа не подточил, чтобы ищейки и законники-крючкотворы не могли обнаружить никакой слабины! Для этого нужны ясное сознание, твердая рука, решительное сердце, способность к молниеносному расчету и железная выдержка. Словом, нужны качества космонавта, и тут нельзя позволять себе никаких излишеств. Но сегодня он дьявольски раздражен. Пять тысяч долларов дали ему эти подлецы. Пять жалких тысяч за такой корабль! Акулы! Правы красные — это истинно акулы капитализма!
Капитану Баласу хотелось на баррикады, в бой, в последний смертный бой с беспощадными, циничными, не ведающими ни стыда, ни совести хозяевами мира! Ах, как хорошо, как сладко было бы плюнуть в холодную, с приоткрытым от затрудненного дыхания ртом постную рожу директора судоходства! За кого ты меня принимаешь, падаль? Честному, просоленному морем капитану ты, гадина, предлагаешь такую гнусную сделку? И в морду, в дряблый подбородок, в слабую челюсть, в вонючий рот, по зубам, по зубам!.. Но нельзя, ах, господи, нельзя!.. Дома ждет сынишка, бедный росточек, который так легко затоптать, если ослабнет бдительность отца. Сыночек, сиротинка, так и не узнавший тепла материнских рук, не попивший молока из груди матери, оплатившей жизнью его рождение. За этого мальчика капитан Балас готов был потопить не только грязную посудину «Хаммамет», но и все корабли мира.
— Еще двойной кальвадос! — отрывисто бросил он бармену…
…Аль-Бустани садился в машину, когда к дверям подъехал черный «мерседес» с вишневым нутром, из него выскочил изысканный Костич с цветком в петлице. Красивое, гладкое лицо хранило обычное ласковое, будто внимающее каким-то райским звукам выражение, но смуглоту щек словно пеплом пробило бледностью.
— Господин аль-Бустани? — сильным гортанным голосом произнес Костич. — Прошу извинить, что явился в неурочное время. Лишь крайняя необходимость…
— Мое время принадлежит вам, — с любезной поспешностью перебил аль-Бустани, сопровождая свои слова приглашающим жестом.
Как уже говорилось, связанные деловыми отношениями много лет, они не были знакомы и никогда не встречались в рабочей обстановке. Костич был слишком крупным торговцем, чтобы самому заниматься страховкой. Этим ведал его племянник, курчавый красавец с большими воловьими глазами. Но сегодня, видимо, был особенный случай.
— Как ваша очаровательная четверка? — с милой улыбкой спросил аль-Бустани, провожая гостя в кабинет.
— Хвала богу, все здоровы, все веселы! И надеюсь, всегда будут веселы! — На миг из бархатистых глаз Костича глянул тот молодой горец, что бежал из дома, дабы не зарезать обидчиков.
Подвигая клиенту пепельницу, усаживаясь в кресло, аль-Бустани с удивлением думал, как поразительно поставлена в верхах делового мира служба информации. С какой быстротой успели предупредить Костича о нечистых замыслах Каливаса! За исключением какой-то мелочишки, корабль был зафрахтован торговым домом «Костич и К0». И как странно, что эта информация не просачивается в нижние слои делового мира. Видимо, тут действует инстинкт самосохранения, какая-то бессознательная взаимная порука. И мелкая сошка, у которой он уже перестраховал обреченный пароход «Хаммамет», а завтра перестрахует грузы Костича, ни сном ни духом не будет знать об авантюре Каливаса вплоть до самой катастрофы. И он пожалел этих бедных людей, страхующих подержанные машины, набитые рухлядью квартиренки и ничего не стоящие жизни обывателей, но упорно пытающихся «перейти в другой вес», присосаться крошечными жадными ротиками к крупному бизнесу, как уклейка к днищу корабля. Ну и пусть несут последствия своих претензий не по чину. Видно, они для того и существуют, чтобы настоящие люди дела стояли несокрушимо у руля жизни…
…Что-то произошло в таинственной пучине — мелкая прибрежная вода кишела медузами. Никогда еще дети не видели возле пляжа столько медуз. Море было щедрым лишь на лепешки мазута, намертво приклеивающегося к пяткам. Радужные зонты, извлеченные из воды, становились некрасивыми мутными комочками студня, но дети не могли поверить, что это неизбежно.