крипом, звоном, шмяком, противным шорохом чемоданов в сетке, с замирающими провалами в собственный желудок, тошнотой и головокружением, словно мы летели на стареньком «Дугласе» военных лет. Зажегся показавшийся ослепительным свет, как в цирке перед рискованным трюком, тревожно заалели буквы: «Пристегнуть ремни. Не курить» — и неожиданно мягкий человеческий голос стюардессы произнес: «Пристегнитесь, товарищи!» — и повторил то же по-французски, но уже утратив доверительность интонации. И я впервые с интересом пригляделся к надписи: «Запасной выход», отмечавшей заделанную в стену, скругленную вверху дверцу, прежде я считал и надпись, и дверной контур просто вежливой мимикрией. Еще у нас имелись надувные пояса, чтобы продержаться на воде среди акул и осьминогов, пока не подойдет спасательное судно или не бросит веревочную лестницу вертолет. Правда, плотно упрятанный под сиденье пакет был без надобности среди боснийских гор. Но тут болтанка вдруг прекратилась, погас верхний свет, и лишь по недосмотру проводниц еще долго алел призыв застегнуть давно нами сброшенные ремни…
И вот мы в лагосском аэропорту. Я сидел ближе моих спутников к выходу и первым сошел по шаткому трапу в плотную, влажную, но все же терпимую духоту угасающего дня и сразу же почувствовал крепкие руки красивого и рослого Александра Иосифовича Романова — нашего посла в Нигерии, увидел работников посольства в ярких лучах подсветки, позволяющей вести телевизионные съемки. Вокруг — красивые, эбеновой черноты лица: члены Общества нигерийско-советской дружбы во главе с тогдашним вице-президентом Огунтойе по прозвищу Комрид чиф, постоянный секретарь министерства информации Ахмед Джода (вскоре подоспел и сам министр), журналисты, фоторепортеры.
Как важно выйти первым! Вечером мы смотрели по телевизору передачу, посвященную нашему прибытию. «Господин Нагибин заявил…», «Как сказал в своей проникновенной речи писатель Нагибин…» Я ничего не заявлял и не произносил речей.
Слова встречи, дружбы и привета с огромным воодушевлением и навыком, воспитанным кавказским застольем, произнес глава нашей делегации Алим Кешоков. В суматохе не разобрались, и вся слава досталась мне. Но Алим в дальнейшем получил свое…
Когда мы прибыли в Лагос, еще существовал комендантский час, установленный во время междоусобной войны, и церемонию встречи не затягивали, чтобы успеть до семи часов в город.
Фиолетовые сумерки успели стать исчерна-синими, когда мы въехали на чудовищно запруженные машинами и людьми торговые улицы столицы. Светились окна домов, золотистое зарево всплывало над ярко освещенным портом. Но не горели уличные фонари, и потому считалось, что столица Нигерии частично затемнена.
Плошки и светильники придавали живописность густой, яркой толпе; нигерийская одежда многоцветна, парадна. Ее крой и грудной вырез придают ей почти царственную торжественность. Каждый нигериец похож на Остужева в роли Отелло.
Мужская одежда состоит из агбады — просторного балахона с широченными проймами (чтоб продувало), сужающихся к щиколоткам штанов и примятой спереди шапочки. Одеяние это делается из одного материала, гладкого или с выделкой, часто расшитого золотыми нитями. У женщин кусок ткани, обернутый вокруг тела, заменяет платье. Голову они нетуго повязывают куском ткани, как наши женщины полотенцем после купания.
Прямизна, статность нигерийских женщин воспитаны с детства обычаем носить на голове всевозможные тяжести. Это формирует костяк: стройность позвоночника не нарушена легким прогибом ближе к сильному крестцу. В пору женского расцвета этот прогиб заполняется распластанным, напоминающим крабика младенцем. А он и подавно не дает матери сутулиться, гнуться. Высокая, округлая шея, довольно широкие прямые плечи, полнеющие с возрастом, совершенная прямизна и легкость ног с чуть шишковатыми коленями — вот стать нигерийской женщины.
Город мельтешил перед глазами хаотичным и в то же время оправданным движением почти в ритме негритянского танца; впечатление это усиливалось тем, что из всех лавчонок неслись пронзительные звуки «хот-джаза», пламя плясало на темных лицах, и мы все время были на волосок от столкновения с машинами и прохожими. Несло бензином, пылью, прогорклым пальмовым маслом, потным телом, гнилью банановой кожуры, дымком жаровен. Пронзительно свистел в самое ухо здоровенный полицейский в белых крагах, и, как в кино, устрашающе надвигался в лоб, будто вздыбленный, грузовой «мерседес»: громадное тупое рыло, клыкастый бампер, жующие асфальт шины, слепящие фары, неизвестно зачем включенные на дальность. Не успеваешь удивляться тому, что остался жив, когда измятый, словно старая консервная байка, «ситроен» нахально срезает тебе угол, и ждешь мерзкого толчка, скрежета умирающего железа, но спокойный водитель вновь находит спасительный лаз.
Даю себе зарок быть верным музе памяти Мнемозине. Буду записывать только свои, пусть сумбурные, впечатления, лишь то, что сохранено памятью зрения и чувства. Я боюсь того, что порой кажется памятью, а в действительности идет от домысла либо где-то когда-то вычитано или услышано, а теперь представляется самой настоящей правдой.
Еще опаснее, когда на первовидение бессознательно накладывается узнанное потом, и тебе кажется, что ты с самого начала все видел, безошибочно чувствовал и понимал — будь это топография города, или характер городских ритмов и настроение улиц, или архитектурный стиль, или еще что-то. Со мной этого, кажется, не случилось. Я в первый день почти ничего не понял, вот только про женщин немного понял, а сведения, которыми меня пичкали спутники, лишь затуманивали сознание. Точно запомнил я лишь одно: название столицы Нигерии происходит от слова «лагуна» — город лежит частью на материке, частью на островах, и нам надо попасть на остров Виктория, где находится наш отель. Даже это пришлось мне втолковывать, но меня не обескураживала собственная тупость, все во мне ликовало: кругом Нигерия! Сбылось, свершилось! Я выполнил долг перед мальчиком, очарованным марками с ушастыми слонами, крокодилами, пальмами и мангровыми зарослями…
Современный Лагос
Ибадан
Как же трудно развеять чары детских лет, как долго правит нами детская мифология! За все время, что я провел в Нигерии, я не мог поверить, что ее животный мир так беден, так неразнообразен, как это воочию открывалось моим глазам и как авторитетно утверждали местные жители. Слоны, некрупные, ушастые, с небольшими бивнями, злые, ненавидящие человека африканские слоны изредка появляются в глухом приграничье с Камеруном и, разрушив деревеньку-другую, снова надолго исчезают; еще попадаются маленькие антилопы и дикие свиньи, сохранились обезьяны в джунглях. Однажды нам перешла дорогу зеленая мартышка, поглядела в нашу сторону, взялась рукой за кончик хвоста, поднесла к губам, словно флейту, брезгливо отбросила и не спеша скрылась в зарослях. Изредка в лучах фар мелькали крупные крысы, однажды я чуть было не наступил на ядовитую змею, потянувшись за плодом колы. На севере ночи кишат летучими мышами и летучими собаками. Все другие животные, некогда обитавшие в Нигерии, истреблены хищнической охотой. Фауна страны бедна и пернатыми: пик-бефф, сороки, вороны, коршуны, грифы, куропатки, цесарки и лишь редко-редко ярко расцвеченные птички напоминают, что ты в Африке. Ненаселенность джунглей, саванны и вечно голубого неба Нигерии удручает. Англичанам не было никакого дела до животного мира подвластной им страны. В последние годы федеральное правительство Нигерийской республики взялось за охрану природы. Да ведь не так-то легко восстановить убыль.
Лишь едва прикоснувшись к жизни нигерийской столицы, мы отправились в путешествие по стране. Наш путь лежал на север, через университетские города: Ибадан, Ифе, Зария, в центр мусульманского севера — Кано.
Мы двигались из тропиков к саванне, из влажно-душного приморья в сухой жар континентального климата. Наше пребывание в Нигерии пришлось на самую благоприятную пору: в октябре кончился сезон дождей, и сейчас из Сахары дул жаркий ветер харматтан, подсушивающий паркий воздух. Ранним утром простор подергивался бурым туманом — пылинки, несомые ветром, конденсировали влагу воздуха. Но в глубине страны, где и без того сухо, посланец пустыни уже не казался благом, от него пересыхали, трескались губы, слезились покрасневшие глаза.
Широкое асфальтированное шоссе шло сквозь джунгли. Ну конечно, это только говорится так: джунгли. Густые заросли хожены-перехожены деревенскими жителями, местами сильно прорежены, и все-таки это джунгли: гибкие лианы опутывают стволы и ветви кокосовых и масличных пальм, раскидистых зонтичных деревьев, низкорослых какаовых и орешника-кола. В чаще жарко, влажно, нечем дышать. Бананы свешивают над обочинами громадные, смугло-подсохшие, рваные по краям листья. Запасшись плодами какао и кола, мы сосредоточенно потрошим их перочинными ножами. Зерна какао обволакивает млечная сырость, заполняющая овальную толстостенную скорлупу; темно-коричневое, в бордовость ядрышко защищено белым влажным чехольчиком. Плод кола в разрезе — чудо, хочется сказать, техники — просто поверить трудно, что его грубо-вато-макетное совершенство сотворено природой, а не машинерией. Внутри он будто выточен, отшлифован и даже сохранил немного той млечной жидкости, какой охлаждают сверла и резцы. В ровных ячейках стройно лежат белые орешки, толстая кожица легко отделяется от ярко-красного ядрышка. На вкус — горечь, но это лакомство, излюбленное нигерийцами тонизирующее средство. Шоферы без устали сосут орешки кола, поддерживая в себе искусственную бодрость, сменяющуюся в какой-то миг оцепенением сна, и тогда происходит то, что делает нигерийские дороги такими пугающими…
Чащобы богатейшей растительности скудны, как уже говорилось, животной жизнью. Только змей хватает с избытком. Все, чем богат, вернее, скуден лес, можно получить в дешевом ресторанчике или придорожной харчевне за гроши в виде пахучего, сильно наперченного блюда, именуемого, подобно нашим центросоюзовским магазинам, «дары леса». В густом соусе может попасться кусочек крысы и кусочек змеи, птичья или лягушачья лапка и другой подобный деликатес. Но если не думать о живом прообразе составных частей лесной скоблянки, то все это довольно вкусно, особенно с сыроватой колобашкой из ямса и ледяным пивом «Стар», неспособным все же погасить пожар во рту.