Их многое не устраивает в сегодняшней Кении. Они не дают затуманить себе голову внешними приметами государственной самостоятельности: парламентом — миниатюрной копией английского парламента со спикером в белом нейлоновом парике, из-под которого стекает обильный пот на черное лицо, с мешком овса (а может, ячменя?), служащим ему сиденьем, со скрупулезным подражанием всем утомительным церемониям вестминстерского образчика; они видят, что плодами независимости пользуется элита отечественных богачей и тех, кто согласен служить иностранному капиталу; что англичане «ушли, но остались» и сейчас, вежливые, настырные и неутомимые, вновь набились во все поры делового и общественного бытия Кении. На меня сильнейшее впечатление произвели полные искренности и боли слова Кариары, сказанные на прощание:
— Вы видели нас смеющимися, весело скалящими белые зубы, без устали танцующими. Поверьте, это маска. Мы рыдаем в глубине своей души. Рыдаем черными, как наша кожа, слезами!
Но Кариара и его друзья не только плачут невидимыми миру слезами. Они борются, ибо давно сделали выбор: служить не власть имущим, а народу. Очень точно назвал В. М. Озеров задачу журнала «Зука» («Пробуждение»), редактируемого Джонатаном Кариарой: «Активизировать сознание народа». Да, такова важнейшая и нелегкая цель, которую поставили перед собой передовые кенийские литераторы.
В один из воскресных дней мы совершили путешествие к священному месту в предгорьях Кении, где проживают кикуйю, самый многочисленный из народов Кении. Кикуйю сыграли выдающуюся роль в борьбе за освобождение страны. Движение мау-мау зародилось среди крестьян-кикуйю. Лишь потом к нему примкнули люди других племен.
Предание говорит, что прародители кикуйю были несведущи и бесплодны, подобно библейским Адаму и Еве до того, как змей пришел им на помощь. Откуда произошли они сами — дело темное, похоже, тут не обошлось без участия бога Нгаи. Когда они совсем извелись, Нгаи устроил им плодотворное соединение в дупле старого дерева, с того и пошел могучий, многочисленный народ. Интересно, как совпадает мифология кикуйю с некоторыми библейскими мотивами: тут что-то от истории наших прародителей и мотив бесплодия Сарры, зачавшей уже в глубокой старости, и — уже из Нового завета — двусмысленная причастность бога к тому, что является личным делом супругов. Место, где произошло это волнующее и знаменательное событие, открыто совсем недавно. Иные вольнодумцы утверждают, что с равным основанием можно было канонизировать другое дуплистое дерево. Как бы то ни было, хоть сюда и не потянулись толпы паломников, туристы порой делают крюк, чтобы, поднявшись сотни на две метров, оказаться перед сквозной оградой вокруг нескольких старых деревьев — одно с глубоким темным дуплом, — двух убогих хижин и колоды для пчел. К воротцам прибит плакат: «Вход строжайше запрещен!».
Прочтя вслух грозную надпись, наш проводник — корреспондент ТАСС Сергей Кулик тут же толкнул хилые воротца и дерзновенно ступил на священную землю.
— Что вы делаете?! — вскричали мы. — Это строжайше запрещено!
— Запрещено — бесплатно, а мы готовы заплатить, — хладнокровно отозвался бывалый Кулик, — да и вообще надпись сделана для подогрева интереса.
Он не ошибся. Из-за поворота возникла группа мужчин и женщин, будто поджидавшая, чтобы мы поддались соблазну. Мужчины были молоды, одеты по-европейски — в пиджачные костюмы и свитеры; женщины — стары, бритоголовы, иные в кофтах и юбках, иные завернуты в лоскут материи. На худых руках старух бренчали браслеты, уши, свернутые в трубочку, как пересохший осенний лист, изнемогали от тяжелых украшений. Среди мужчин оказались деревенский староста и учитель школы, среди женщин — бабушка, сторожиха священного места. После краткого, крайне дружелюбного разговора мы в сопровождении всей компании проследовали за ограду. С нас денег не взяли, лишь попросили дать мелочишку симпатичной веселой бабушке, присматривающей за хижинами. Она поминутно совала нам маленькую горячую руку, улыбалась, показывая зеленоватые десны, говорила: «Гуд бай!».
За изгородью стоял дом главы семьи, а по сторонам — дома жен и хранилища кукурузы, ямса. В дом хозяина женщина не имеет доступа. Когда надо, он сам отправляется к одной из жен. Мы познакомились с хозяйством бедняги, имевшего всего одну жену.
Удивительно непритязательное с виду жилище круглой формы (круг под дом вычерчивается деревенским колдуном с великими церемониями) сооружено из жердей и веток деревьев, крыша не пропускает влаги даже во время затяжных дождей, но выпускает дым — топят по-черному. В дом ведет низенькая дверца, посредине сложен очаг, служащий для приготовления пищи и обогрева.
При всей кажущейся примитивности жилище устроено очень разумно. Тут есть закуток для хозяйки с полатями, способными приютить двоих, и «детская». При входе, справа, — кладовая для пищи, слева — ларь, где хранится теплая одежда, далее — запас топлива. Здесь же обитают овцы, куры и петухи, но маленькое жилье так вместительно и складно, что всем хватает места, тепла и даже воздуха — последнее кажется чудом.
Я говорил о женской хижине. Жилище главы семьи просторнее, он живет в гордом одиночестве, у него нет очага, лишь костерок, ибо пищу ему приносят дети мужского пола. Близ изголовья лежака — баклажка для молока, другая — для виноградного вина, миска и чашка.
Жизнь деревенских кикуйю опутана множеством религиозных предрассудков, суеверий, идущих из древности обычаев. Например, обрезание девочек. Но можно ли сказать, что кикуйю религиозны? Пожалуй, нет. Во всяком случае твердости в вопросах веры у них нет. Они довольно охотно посещают англиканскую церковь, но это не значит, что языческие божки разжалованы. Мы видели богослужение в церкви Форт-Хилла, украшенной превосходными фресками Эммо Нджау. Вся история черного Христа и его черной матери при участии черного Иоанна Крестителя, черных ангелов, черных апостолов, черных фарисеев и саддукеев и эбеновой Марии Магдалины воспроизведена на стенах в ультрасовременном храме с огненным темпераментом, заставляющим вспомнить великих мексиканских монументалистов. Белым был во всей этой истории только голубь, навестивший жену плотника Иосифа. Прихожане, только что сосредоточенно внимавшие черному пастору, отвлеклись нашим появлением в храме и никак не могли вернуться к слову божьему. Да и сам молодой проповедник потерял нить…
Некоторое время назад Сергею Кулику пришлось брать интервью у знаменитого бегуна Кипчого Кейно из племени календжин. Дело было незадолго до игр Британского содружества. Когда Кулик приехал в казармы, полицейский лейтенант Кейно находился в церкви на молитве. Кулик терпеливо дождался конца богослужения, но легендарный бегун, всегда расположенный к русским, на этот раз не проявил обычного гостеприимства. Оказалось, он торопился в деревню на небольшое языческое представление: смесь богослужения с сельским празднеством, густо сдобренным эротикой. Он рвался туда не ради нарушения спортивного режима, а чтобы умилостивить языческих божков.
— Не будь соревнования столь ответственными, — объяснил Кейно, — я ограничился бы молитвой в церкви. Но это же игры Британского содружества! Нельзя ударить в грязь лицом. Я дал слово Джомо Кениате привезти золотую медаль. Тут уж надо хорошенько застраховаться.
И он действительно застраховался так удачно, что завоевал две медали: золотую на своей коронной дистанции — полуторке, бронзовую — на пяти тысячах. Он совершил этот спортивный подвиг, несмотря на анонимные письма с угрозами лишить его жизни, если он «не подвяжет одну ногу». Совместные заботы Иисуса Христа и кривого деревянного божка, над которым курил и бормотал сельский колдун, уберегли бравого полицейского от ножа и пули и привели к двойной победе…
Когда заходит разговор об искусстве Кении, первым делом вспоминают о замечательных деревянных масках. Действительно, маски так же характерны для Восточной Африки, как головки из черного и красного дерева — для Западной. Пугающе уродливые маски разной величины: от крошечных, умещающихся на ладони, до тяжеловесных громадин — пялятся на вас щелевой пустотой глаз с витрин магазинов, с лотков уличных торговцев, с прилавков рыночных продавцов; они разложены на драных кошмах возле дверей отелей, гроздьями свешиваются с сучьев акаций в местах людских скоплений, назойливо предлагают свое высокохудожественное безобразие — оскал кровожадных клыков, жесткую лепку злобных морщин, тайнопись зла на каждой черточке. Их ритуальное назначение выражать идею зла.
Лишь поначалу кажется, что многообразие масок безгранично. Потом ты обнаруживаешь, что маски повторяются. Резчики по дереву следуют определенным трафаретам.
В артели под Момбасой, на берегу Индийского океана, я приобрел довольно большую маску дьявола: черную с красным языком, торчащим меж красными клыками. Зловещую и уютную — уж больно не страшен дьявол в наши суровые дни. Артельщики — их там более сотни — работают на корточках в узких длинных землянках с двускатной соломенной крышей. Их орудия производства — стамеска и короткий острый нож с черенком, обернутым изоляционной лентой. Артельщики — народ в большинстве своем молодой, добродушный и веселый, хотя нельзя сказать, чтоб их заработки располагали к большому веселью. Лишь немногие мастера, выполняющие тонкую и замысловатую работу, получают довольно высокую плату (во всяком случае крестьянину такие доходы не снились).
О заработке ремесленников можно судить по запястью левой руки. У подмастерьев там болтается на дешевой браслетке что-то вроде детских часиков без механизма; у более высокооплачиваемых — горят поддельным золотом дешевые броские часы сомнительных швейцарских фирм; у мастеров высокой квалификации можно увидеть даже «Омегу», не последнего, разумеется, выпуска; а вот подвыпивший бригадир, одаривший нас своим вниманием, щеголял в японской «Сейке» на красивом браслете с хитрым замком.
Наше знакомство и началось с часов. Он привязался к Виктору Рамзесу: какие же вы, мол, белые, если у вас порядочных часов нет?