к себе покоем нелюдных улиц, обилием зелени, легким морским воздухом — а мы-то боялись, что здесь нечем будет дышать от испарений, — деловым, укрощенный расстоянием, шумом порта, причастностью мировому пространству.
Сидя в просторной машине Сиротенко и любуясь вечерним городом, мы слушали легенду Пуэнт-Нуара. Впрочем, легенде предшествовал вполне достоверный исторический экскурс.
В пятнадцатом веке первые европейцы — португальские моряки — высадились на землю Конго немного севернее Пуэнт-Нуара. Там находилось небольшое королевство Луанго, процветавшее за счет работорговли. Португальцы оказались выгодными клиентами… Пуэнт-Нуаром, Черным Местом называли рабы клочок суши, куда их сгоняли перед отправкой на невольничьи суда. Таково самое раннее предание о происхождении названия морских ворот Конго.
В девятнадцатом веке сюда пришел французский исследователь Саворьян де Бразза, родом итальянец. Он числился по морскому ведомству, но пришел не морем, а сушей, из Габона, который исследовал и «подарил» Франции. Король Макоко в свою очередь подарил любезному и щедрому на мелкие знаки внимания пришельцу часть своих владений от бухты Луанго в глубь суши.
Окрыленный успехом, де Бразза двинулся дальше, за новыми подарками, а в бухту Пуэнт-Нуар вошла канонерская лодка «Стрелец». Капитан Робер Кардье собрал окрестных вождей и под стволами наведенных орудий заставил их подписать договор о протекторате. Впрочем, вожди не понимали по-французски и ставили племенной знак под документами, смысл которых оставался для них темей. Так началась колонизация Конго…
Первоначально французы думали строить порт в бухте Луанго, но выяснилось, что она непригодна для крупных судов, и тогда остановили выбор на бухте Пуэнт-Нуар, не испугавшись зловещего названия. Впрочем, новые хозяева страны полагали, что это название происходит — вполне безобидно — от обнажений черной земли в красных глинистых почвах.
Но африканцы знали, что это не так. У входа в бухту некогда высилась скала, черная, как кожа африканца, и острая, как копье. Днем она погружалась в воду, но, когда в бухте появлялся вражеский корабль, скала стремительно всплывала и топила непрошеного зашельца. Ночью же с приближением опасности скала вспыхивала яростным пламенем, и ослепленные враги разбивались о ее твердь. И все же настойчивость, алчность, дерзость белых людей осилили дивную скалу, и она навсегда ушла на дно. Нет, не навсегда. Когда вся Африка станет свободной, скала подымется со дна океана и займет свое место у входа в бухту как гордый символ освобождения. Такова поэтичная и трогательная легенда Пуэнт-Нуара, отраженная в гербе города: на фоне волн высится остроконечная скала.
— А мне говорили, — вмешался вдруг переводчик Володя, — что название Пуэнт-Нуар возникло оттого, что место тут низинное и с кораблей кажется, будто за кромкой берега черная пустота.
— Ну вот, еще одна легенда, — заключил Сиротенко, сворачивая к гостинице…
В тот же вечер состоялась наша встреча с советской колонией.
Хорошие люди поехали работать в Народную Республику Конго! Мы недолго пробыли вместе, я не сумел даже запомнить иных по имени-отчеству — военная контузия резко ослабила мою механическую память, но не коснулась памяти душевной, и они все во мне со своими добрыми, внимательными лицами, шутками, дружелюбным смехом, характерными словечками, жестами, с ясным светом человека на каждом челе.
Я отдаю себе отчет, что иной скептически настроенный читатель подумает с усмешкой: ладно уж, люди едут в Африку заработать на кооперативную квартиру и машину, и нечего лирику разводить! Да, если человек добросовестно отработает положенный по контракту срок, если не спасует перед тропиками: жарой, духотой, влажностью, малярией, не падет духом перед бытовыми трудностями — далеко не все попадают в столицу и крупные города, — если сам не удерет от слабости и тоски или его не попросят «выйти вон», то несомненно заработает себе и на квартиру, и на машину, и на всякую радио- и магнитофонную технику. Но в случае, о котором сейчас идет речь, вполне резонный материальный стимул ничего не объясняет.
За редким исключением специалисты, работающие в Пуэнт-Нуаре, уже не впервой в Африке. Многие приехали сюда из Алжира — там условия жизни куда лучше, иные побывали в конголезской глубинке — там нет простейших бытовых удобств, и все давно построили себе квартиру и машиной обзавелись и тем не менее продолжают работать в далекой стране, где дьявольская сушь сменяется ливнями и парной духотой, где малярийные комары издеваются над усилиями фармацевтов, где работа неизмеримо труднее, сложнее, изнурительнее, нежели на родине. Те же специалисты, что приехали сюда впервые, уже обеспечили себе необходимый «житейский набор», но все до одного изъявили желание остаться на второй срок. Нет, как хотите, одними лишь соображениями выгоды этого никак не объяснишь.
Да и о какой выгоде может думать, к примеру, старший преподаватель Валентина Ивановна Куркина, немолодая, одинокая женщина, отсчитывающая свои годы уже не веснами, а зимами? Опытный, уважаемый педагог, она пользовалась в Москве всем заслуженным комфортом, преподавала в Педагогическом институте, ходила в театр и на концерты, принимала друзей. И вот же, бросила удобную, налаженную жизнь и подалась в Конго, в дремучую глухомань, на север страны, в крошечный городишко, где не было ни водопровода, ни канализации, где движок, проработав два дня, замолк на два года, оставив Валентину Ивановну при керосиновой лампе, облепленной мошкарой; где школьницы достигают полного женского расцвета в четырнадцать-пятнадцать лет со всеми неизбежными последствиями, а старшеклассники, которым за двадцать, являются отцами семейств. Легко ли, просто ли с такими учениками? Достаточно ли тут обычного педагогического опыта, твердых знаний и усердия? Нет, тут требуется нечто куда большее — способность жертвовать собой. Сейчас Валентина Ивановна преподает географию в лицее Пуэнт-Нуара, и там не просто: молодежь занозистая, требовательная до дерзости, жадная к знаниям, но с плохой подготовкой, остро чувствительная к малейшей обиде. То, что делает Валентина Ивановна в Конго, называется не службой, а служением. Это слово с полным правом можно применить и к доктору Степаненко, хирургу «за все», которого его многочисленные пациенты считают кудесником, и ко многим, многим другим.
…Новый день начался с огромного и грозного пуэнт-нуарского рынка, раскинувшего свои крытые ряды неподалеку от нашей гостиницы. Издали деловой хозяйственный рынок напоминал праздничную ярмарку — так пестра толпа, так сочны африканские краски, так громка музыка сотен транзисторов. Здесь я наконец воочию узрел зверьевой мир Конго, который тщетно пытался обнаружить в окрестностях Браззавиля. Правда, был этот мир безгласен и бездыханен.
Над мясным, рядом возносился на деревянных шестах вспоротый по осевой бледного брюха и распяленный по всей трехметровой длине питон. Продавец с деловым видом разделывал крокодила, и хозяйка в цветастой кофте — мапуте — и розовой головной повязке озабоченно прикидывала — взять ли ей филе или седло. Рядком на лотке лежали тушки пальмовых крыс в белесой редкой шерстке; с громадной морской черепахи был сорван панцирь, из растерзанной спины черпали мясо для супа; крошечные антилопы свешивали точеные головки с прилавков, их томные, удлиненные, будто плачущие глаза, казалось, еще видели; и жутью веяло от копченых нацельно обезьян, скрючившихся в позе утробного младенца. А еще тут торговали змеями, улитками и живой домашней птицей.
В рыбном ряду застыла такая плотная вонь, что мутилось сознание. Крупная рыба-капитан соседствовала с молоденькими, вершка по два-три, акулятами, морскими окунями, электрическими скатами, камбалой, с речными форелями и так называемой «серой» рыбой, с моллюсками, креветками, всевозможными крабами и рачками. То и дело подкатывали грузовички со свежим уловом морской и речной рыбы.
Немного поодаль торговали тканями, мужской и женской одеждой, самодельной обувью, фигурками из дерева, камня и слоновой кости, ожерельями, кольцами, браслетами из поддельного и настоящего золота, аляповатыми детскими игрушками, различными кустарными изделиями — от мужских ремней с фестонами до куп-купа (род мачете), от темных очков до изящных кошелечков из разноцветных бусинок. В пыли под солнцем дремали разморенные зноем желтые африканские собачки, не обращая внимания на машины, мотоциклы, велосипеды. Они знали, что им ничего не грозит, собак здесь жалеют и берегут…
Прямо от рынка мы взяли путь на Кабинду, провинцию борющейся Анголы. Мыском выходящий к океану, Заир отрезает Кабинду от остальной территории Анголы. Это сослужило добрую службу повстанцам. Кабинда полностью контролируется партизанами, португальским наемникам нелегко сюда добраться.
Мы мчались по неширокому асфальтовому шоссе мимо маленьких опрятных деревень с глиняными или каменными домами под двускатными, чаще всего железными крышами. Нигде в Африке не видел я таких чистеньких, прибранных деревень. И, как всегда, никакой, даже малой скотинки, только куры и петушки. В стране нет ни одной лошади, а ведь лошадей завезли сюда еще во времена де Бразза. Но все они погибли от мухи цеце, ныне ставшей здесь совершенно безвредной.
С ветвей высоких стройных пальм свешивались диковинные плоды — чернели груши на длиннющих стеблях. Но это вовсе не груши, а гнезда птицы неукосы, одной из немногих пернатых обитательниц Конго. Дорога то углублялась в мангровые заросли, в их гнилостное тепло, то вырывалась в пальмовый редняк, она почти не петляла, и мы держали сто двадцать километров в час, снижая скорость лишь в деревнях. И вот мы оказались на берегу неширокой речки, у погранзаставы: шлагбаум, будка, двое автоматчиков в шортах и широкополых шляпах. Впереди перед нами Кабинда, партизанский край.
Когда мы выходили из машины, третий солдат, удивший рыбу в речке, подсек и вытащил на берег какое-то серебристое полено со свиным пятачком. В жизни не видел ничего подобного: толстое, округлое тело — ни дать ни взять батон любительской колбасы в серебряной обертке — и пятачок на коротком рыле. Солдат взял рыбу и тут же выронил, будто обжегся. Рыба забилась на земле, стремясь к воде, и солдат стал ловить ее, обернув руку тряпицей. Эта фантастическая рыба мощно заряжена электричеством. Оказывается, она бьет током, даже когда ее потрошат.