Последний раз я видел мистера Уайтфилда в Лондоне, где он советовался со мной насчет своего сиротского дома и говорил о своем намерении приспособить его для устройства колледжа.
У него был громкий и ясный голос и такая превосходная дикция, что его можно было слышать и понимать на большом расстоянии, тем более что его многочисленные слушатели всегда соблюдали полнейшую тишину. Однажды вечером он проповедовал с верхних ступеней здания суда, находящегося на перекрестке Маркит-стрит и Секонд-стрит. Обе улицы были переполнены слушателями. Я стоял в задних рядах на улице Маркит; из любопытства мне захотелось проверить, на каком расстоянии его можно слушать, и я стал отступать вниз по улице к реке: я отчетливо слушал его голос все время, пока не дошел до Франт-стрит, где уличный шум заглушил его. Мысленно построив полукруг, заполненный слушателями, на каждого из которых я отвел по два квадратных фута, с радиусом, равным расстоянию до меня, я подсчитал, что его могут хорошо слышать более тридцати тысяч человек. Это примирило меня с газетными отчетами, в которых говорилось, что его слушало за городом двадцать пять тысяч человек, и с рассказами древних о генералах, обращавшихся с речами к целым армиям, в чем я иногда сомневался.
Часто слушая его, я научился легко отличать недавно сочиненные проповеди от тех, которые он неоднократно произносил во время своих путешествий. Чтение последних было доведено частым повторением до высокого совершенства; каждый звук, каждое ударение, каждая модуляция голоса были так хорошо отработаны и расставлены, что, даже не интересуясь темой, нельзя было не получить от речи удовольствия, подобного тому, которое мы получаем от прекрасной музыки. Странствующие проповедники имеют это преимущество перед проживающими на одном месте, ибо последние не могут совершенствовать чтение своих проповедей столь частым повторением.
То, что он писал и печатал, время от времени давало сильное оружие в руки его врагов; неосторожные выражения и даже ошибочные мнения, высказанные в устной проповеди, могут быть впоследствии объяснены или смягчены ссылкой на другие высказывания в той же проповеди, от них можно даже отречься, но litera scripta manet (написанное остается. – Ред.). Критики яростно нападали на его произведения, и их аргументация казалась настолько убедительной, что им удалось уменьшить число его приверженцев и прекратить их возрастание. И я убежден, что если бы он никогда ничего не писал, то оставил бы после себя гораздо более многочисленную и влиятельную секту, и его слава все больше возрастала бы после его смерти; ибо критика, не имея возможности сослаться на его писания, не могла бы его унизить, а его восторженные прозелиты могли бы свободно приписывать ему всевозможные замечательные качества.
Мое коммерческое предприятие все более разрасталось, и дела шли с каждым днем лучше, ибо моя газета, которая одно время была чуть ли не единственной в нашей и соседних провинциях, приносила большой доход. К тому же я на себе испытал всю справедливость поговорки: «После того как добыта первая сотня фунтов, гораздо легче добыть вторую», ибо по самой своей природе одни деньги притягивают другие.
Компаньонство в Каролине оказалось успешным, и это побудило меня вступить в другие товарищества. Я повысил нескольких моих рабочих хорошего поведения, поручив им заведование типографиями в различных колониях на тех же условиях, что и в Каролине. Многие из них разбогатели и смогли по истечении срока договора (6 лет) купить у меня шрифты и повести дело самостоятельно; таким образом, несколько семей значительно улучшили свое положение. Компаньонство часто кончается ссорами, но я был счастлив в этом отношении; наши дела всегда велись успешно и кончались дружески; думаю, одной из основных причин этого было то, что в наших контрактах всегда очень точно предусматривались обязанности каждого партнера, так что спорить было не о чем. Такую предосторожность я рекомендую всем, кто вступает в товарищество, ибо, как бы ни было велико уважение и доверие партнеров друг к другу в момент заключения контракта, впоследствии всегда могут возникнуть из-за каких-нибудь мелочей ревнивые и недружелюбные чувства, мысли о неравном распределении тягот и забот, паев и т. д., что часто сопровождается разрывом дружбы и прекращением всяких отношений, а иногда даже судебными процессами и другими неприятными последствиями.
В общем у меня было достаточно причин быть довольным тем, что я обосновался в Пенсильвании. Но все-таки два обстоятельства вызывали мое недовольство: в Пенсильвании не было средств ни для защиты населения, ни для законченного образования молодежи: ни милиции, ни какого-либо колледжа. Поэтому в 1743 году я выдвинул предложение основать академию и, считая достопочтенного мистера Петерса, бывшего в то время не у дел, подходящим лицом для надзора над такого рода учреждением, сообщил ему свой план. Но он имел более благоприятные виды (впоследствии осуществившиеся) на службу у собственников и потому отклонил это предложение; не зная в то время другого лица, подходящего для попечительства, я отложил на некоторое время осуществление своего плана. Больший успех я имел в следующем, 1744 году, когда я предложил и основал философское общество. Статью, написанную с этой целью, можно найти в моих бумагах, если только она не затерялась.
Что касается защиты, то мы оказались вовлеченными в большую опасность, ибо к Испании, уже несколько лет воевавшей против Великобритании, присоединилась и Франция, а упорные и долгие старания нашего губернатора Томаса убедить собрание, состоявшее из квакеров, принять закон о милиции и осуществить другие меры но обеспечению безопасности провинции, оказались бесплодными; поэтому я решил попробовать, к чему может привести добровольная подписка населения. Сначала, чтобы подготовить почву, я написал и опубликовал статью, озаглавленную «Простая истина», где в энергичных выражениях изобразил наше беспомощное положение, доказывая необходимость объединения и дисциплины для защиты, и обещал через несколько дней предложить на общую подпись план создания ополчения для этой цели. Статья имела неожиданный бурный успех. Мне было предложено создать это ополчение. Разработав план с несколькими друзьями, я назначил собрание граждан в упоминавшемся раньше большом здании. Помещение было переполнено; я заготовил определенное количество печатных копий своего плана и позаботился о том, чтобы по всей комнате в разных местах имелись чернила и перья. Я обратился к собравшимся с небольшой речью, зачитал бумагу, объяснил ее, а затем роздал копии, которые без всяких возражений с энтузиазмом были подписаны.
Когда все разошлись и бумаги были собраны, по подсчете оказалось около тысячи двухсот подписей, а так как другие копии были разосланы по всей провинции, число записавшихся составило в конечном счете более десяти тысяч. Все они обзавелись, как только смогли, оружием, объединились в роты и полки, избрали офицеров и собирались каждую неделю, чтобы обучаться ружейным приемам и другим видам военной подготовки. Женщины по подписке между собой изготовили шелковые знамена, украшенные предложенными мною эмблемами и девизами, которые они подарили ротам.
Офицеры рот, входивших в филадельфийский полк, избрали меня на своем собрании полковником; но я, считая себя не подходящим для этого поста, отказался и рекомендовал мистера Лоуренса, превосходного человека, пользовавшегося большим влиянием, который и был назначен. Затем я предложил провести лотерею, чтобы оплатить расходы по возведению батареи за городом и приобретению для нее орудий. Сборы поступили быстро, и вскоре была возведена батарея с зубцами, обложенными бревнами и заполненными землей. В Бостоне мы купили несколько старых пушек, но так как этого было недостаточно, мы написали в Англию, прося прислать еще, и в то же время обратились, хотя и без особой надежды, за помощью к нашим собственникам.
Тем временем ополченцы послали полковника Лоуренса, Вильяма Аллена, Абрахама Тейлора и меня в Нью-Йорк с поручением одолжить несколько пушек у губернатора Клинтона. Сначала он решительно нам отказал, но на обеде с его советниками, где по местному обычаю было выпито много мадеры, он постепенно смягчился и сказал, что одолжит нам шесть пушек. Еще несколько бокалов – и он дошел до десяти; наконец, он настолько смилостивился, что согласился дать восемнадцать. Эти прекрасные восемнадцатифунтовые орудия с лафетами были вскоре перевезены и установлены на нашей батарее, где ополченцы несли ночную вахту все время, пока продолжалась война; я в числе прочих регулярно заступал свою очередь как простой солдат.
Губернатор и совет одобрительно отнеслись к моей деятельности и, посвятив меня в свои дела, советовались со мной по поводу каждой меры, где их содействие могло бы быть полезным для ополчения. Я предложил им опереться на помощь религии и объявить пост, чтобы возбудить религиозные чувства и призвать благословение неба на наше предприятие. Они согласились с этим, но секретарь не имел прецедента, на основе которого он мог бы составить обращение, так как это должен был быть первый пост во всей провинции. То, что я получил образование в Новой Англии, где пост объявляется каждый год, оказалось здесь известным преимуществом; я составил обращение в обычном стиле, оно было переведено на немецкий язык, напечатано на немецком и английском языках и распространено по провинции. Таким образом, духовенство различных сект получило возможность побуждать свою паству присоединиться к ополчению, и оно, возможно, стало бы всеобщим (исключая квакеров), если бы всему этому вскоре не положило конец заключение мира.
Некоторые мои друзья считали, что моя деятельность по созданию ополчения оскорбит секту квакеров и, следовательно, повредит моим интересам в собрании провинции, где они составляли подавляющее большинство. Один молодой человек, также имевший друзей в собрании и желавший заменить меня на посту секретаря, сообщил мне, что меня решено сместить на следующих выборах, и благожелательно посоветовал мне самому уйти в отставку, что было бы более почетно, чем быть отставленным. Я ответил ему, что я где-то читал или слышал об одном общественном деятеле, принявшем за правило никогда не просить о должности и никогда не отказываться от той, которую ему предлагали. «Я одобряю это правило, – сказал я, – и буду придерживаться его с небольшим добавлением: я никогда не буду