Похороны прошли достойно. Пустой гроб захоронили согласно традициям. Алина не кидалась на него, а стояла – красивая, немного бледная, рядом с сыновьями, и все женщины восхитились ее выдержкой и достоинством, с которым она проводила мужа. Можно сказать, Алина стала законодательницей новой моды – как вести себя на похоронах. Киданием на гроб уже никого нельзя было удивить, а проводить мужа, выглядя при этом так хорошо, и с таким хладнокровием… Так себя вести в горе, в самый тяжелый день в жизни – разве это не настоящий женский кавказский характер и образец для подражания? Даже мужчины восхитились. Ведь проявление эмоций никогда не считалось женским достоинством, а чтобы вдова себя так держала… Да любой покойник мечтал бы о такой вдове. И только бабушка, Варжетхан и сыновья Алины знали, что она уже находится не здесь, на кладбище, а там, на обрыве, с которого был развеян прах.
Зарина же покорно шла среди женщин, положила цветы, немного всплакнула, помогала накрывать на стол. Через четыре часа Варжетхан влила в нее еще порцию отвара. И Зарина вдруг превратилась в идеальную женщину – кивала, молчала, снова кивала. Не сразу реагировала, если к ней обращались, но потом усердно мыла посуду в тазу. И продолжала улыбаться.
Георгий несколько раз подходил к жене, которую не узнавал, и спрашивал, как она себя чувствует.
– Все хорошо, – отвечала Зарина и смотрела на мужа глазами подбитой лани.
Где-то часов через шесть Георгий заподозрил неладное. Как раз тогда, когда увидел свою жену, отмывающую в тазу грязные тарелки. Георгий, который был давно знаком с моей бабушкой, подошел к ней.
– Что ты с ней сделала? – спросил он.
– Это не я, – честно ответила бабушка.
– Скажи, что, – потребовал Георгий.
– Отвар ей дали, от головной боли, больше ничего. Ты недоволен? Нам ничего не оставалось, она собиралась устроить скандал. Разве Тимур захотел бы скандал на собственных похоронах?
– Мне нужен этот отвар. Много, – заявил Георгий.
– Я не знаю. Это редкие травы. А твоя Зарина мелкие купюры в конверт положила. Даже не хватит за пироги заплатить.
– Я так и знал. Опять она меня опозорила. Она на свадьбу внучки моего друга тоже мелкие купюры положила. Я чуть друга не потерял. Потом приехал, без Зарины, гарнитур золотой девочке подарил.
– Она сказала, что ты мало зарабатываешь.
– Ей все мало. Она жадная стала. Я говорю – ты для кого собираешь? У нас нет детей, так пусть дети и внуки друзей будут довольны. Ты дашь мне это снадобье? Что нужно вдове? Я вижу, гараж надо достроить. И за сына младшего я заплачу. Тимур мне говорил, что мальчику нужно учиться.
– Почему ты с ней живешь?
– Она болеет. Все время на голову жалуется. А сейчас ей хорошо.
– Ты к врачам ее водил?
– Водил, конечно. Они таблетки прописывают, а она не пьет. Знаешь, она ведь меня после госпиталя выхаживала, учила заново ходить, как с младенцем со мной носилась – кормила с ложечки. Я для нее и муж, и ребенок, и друг. У нее никого нет. Родственники, когда узнали, что она родить не может, отвернулись. Один врач сказал, что у нее мигрень и это от нервов. Что ее характер – это не она, а ее болезнь. Ее надо лечить. Как я могу ее лечить, если не знаю таких слов?
– Варжетхан знает.
– Она другой была. Веселая, все время смеялась. Троих детей она вынашивала и так ни одного не родила. Всех потеряла. Сначала меня винила, потом себя, а потом совсем злая стала. Все мои родственники говорят, чтобы я себе другую жену нашел. Она со всеми поругалась. Ты не думай, Зарина хорошая, просто забыла об этом, – признался Георгий.
– Я попрошу Варжетхан. Она сможет ей помочь, – пообещала бабушка.
Георгий с Зариной не уехали после похорон. Они остались на время жить у Алины. Бабушка договорилась об обследовании в городе. Варжетхан подбирала травы, в которые так верила Зарина. Дело было в гормонах, в функциях щитовидной железы. Зарина, как оказалось, панически боялась таблеток, и Варжетхан смалывала их в пыль, подмешивала в свои травы и раскладывала по маленьким кулечкам, которые скручивала из пергаментной бумаги. Зарина менялась на глазах. Она даже подружилась с Алиной. Георгий возился с крышей гаража, менял забор, а Зарина помогала по хозяйству.
– Скажи мне, откуда эта коробка? – спросила она однажды.
– Тимур завещал его кремировать, – призналась Алина. – Это когда тело сжигают, а прах развеивают. Он не хотел лежать в земле. Мы все сделали так, как он просил. Похоронили пустой гроб. А Тимур теперь над Тереком. Там, где обрыв. Хочешь, я покажу тебе это место?
Они пошли на обрыв, и Зарина долго стояла на самом краю, глядя на бурлящую внизу реку, на камни, стремительно заходящее солнце.
– Я тоже хочу так же. Чтобы как Тимур. Пусть меня сожгут, и я буду летать над Тереком. Это такое счастье, – сказала Зарина.
– Тебе еще рано над Тереком летать, – рассмеялась Алина. – Если за тебя взялась Варжетхан, тебе еще рожать придется.
Зарина заплакала. Потом она часто плакала, но уже от счастья. Она не только смогла забеременеть, но и родить сына. Зарина считалась чуть ли не старухой. В ее возрасте уже внуков нянчили, а не детей рожали. Ей был всего сорок один год. Варжетхан очень гордилась своей работой, а ее слава колдуньи, которая даже сухую ветку заставит плодоносить, после этого разнеслась с новой силой.
Телеграфный стиль в хозяйстве
Бабушка не оставляла попыток заняться обычными женскими делами, которые у нее никак не получались, – копаться в саду, готовить, шить, вязать, закатывать банки, рукодельничать. Меня, внучку Лермонтова, соседки всячески опекали, поскольку считалось, что бабушка скорее потеряет ребенка, чем уследит за ним. И все в селе пытались научить меня готовить, вязать и вести хозяйство, чтобы я выросла обычной женщиной, а не Лермонтовым.
Почему бабушка стала Лермонтовым? То ли она от природы была безразлична к быту, то ли сказалось влияние военных лет, то ли ее способность к домохозяйству отняла профессия, которая была важнее всех детей, мужей и супов, вместе взятых.
Я прекрасно помню, как бабушка шла к Альбине в ее «кафэ» и приносила оттуда ведро бульона. Обычное белое эмалированное ведро, но с бульоном, налитым по самый край.
Альбина, как и бабушка, хранила и переносила продукты в неподходящих емкостях. И это ни у кого не вызывало удивления. Если в эмалированных ведрах хранился бульон, то араку – местный вариант водки – Альбина предпочитала держать в здоровенных алюминиевых флягах для молока. Если Альбина катила в чей-то дом флягу, а она отчего-то сама их катала, не позволяя никому помочь ей, то жди очередного праздника. В кувшинах для вина хозяйка «кафэ» переносила соус цахтон для отварной картошки, а томатный соус для мяса требовал непременно бельевого тазика. Творог и сыр она и вовсе носила в наволочке. Хотя нет, последнее совсем неудивительно, в наволочках вообще много чего хранилось – от сушеных трав до запасов гречки. Девочек на уроках труда первым делом учили шить не фартуки, а наволочки.
Бульон Альбина отливала специально для бабушки, чтобы она могла сама поесть и меня накормить. К бульону прилагались лепешки из кукурузной муки, которые в грузинской кухне называются мчади, а у нас в селе – чади. Чади пекла лично Альбина. И таких чади я больше нигде никогда не ела.
– Ты опять Машу кормишь бульоном из ведра? – спрашивала мама, когда вызывала бабушку на переговоры на почту. Конечно, это звучало как упрек, и бабушка обижалась.
Лермонтов очень хотела стать как все – варить варенье, закатывать огурцы (обычно она забывала положить соль). Банки у нее взрывались все по очереди или одновременно. Если из подвала доносилась канонада, соседки не волновались – у Марии банки опять взорвались. Бабушка мечтала научиться готовить мясо так, чтобы оно было мягким, отваливалось от костей, печь пироги так, чтобы тесто просвечивало сочной начинкой, и варить бульон, чтобы хотя бы отдаленно он был похож на Альбинин. Но бабушку все время отвлекала работа – не было времени стоять над кастрюлями. Надо было бежать в редакцию, ехать в соседнее село, брать интервью, верстать номер. Бабушка с облегчением и даже радостью выливала кошкам недоваренный суп, накрошив туда хлеба. Да, больше всего на свете она любила горбушку серого хлеба-кирпича, натертую чесноком. Лук, репчатый, могла есть просто так, откусывая большими кусками. И даже не морщилась. Еще она любила какао, могла пить его литрами. А кофе не любила и не умела варить. Альбина, приходившая к бабушке неожиданно, каждый раз закатывала глаза и хваталась за сердце.
– Что ты ешь? – ахала она и пыталась вырвать из бабушкиной руки кусок засохшей горбушки. – Разве я плохо готовлю, чтобы ты так ела? Разве тебе не стыдно?
Бабушка показывала Альбине результат своих попыток испечь пирог. Альбина брала кусок и била им об стол. Звук раздавался громкий.
– Зачем продукты испортила? – возмущалась повариха. – Зачем меня позоришь?
– Ты-то тут при чем? – не понимала бабушка.
– А кто тебе рецепт дал?
– Ну, может, он вкусный, – обижалась бабушка.
Альбина, перестав тарабанить по столу тестом, отрывала кусок и с отчетливо выраженным на лице презрением и даже ужасом клала в рот. Потом морщилась и выплевывала.
– Что ты туда положила?
– Соду, кажется.
– Содой стаканы чистят, зачем в пирог класть?
В этот момент я выносила во двор свое произведение домоводства – очередную наволочку.
– Дидина, девочка, – умилялась Альбина, – дай бог тебе мужа богатого! Какое счастье, что девочка пошла…
Тут Альбина запиналась, поскольку никто не знал, в кого я пошла. Точно не в маму и не в бабушку. Всегда можно было сказать, что девочка пошла в тетку, в троюродную бабку, свекровь, сестру свекрови или племянницу свекрови, но не в нашем случае. У меня и отца-то не было.
– Ох, бедная девочка, – тут же начинала жалеть меня Альбина, – сиротка. Ничего, я тебя всему научу. Будешь такое тесто делать, что твой будущий муж станет толстым и уважаемым.