– Что будем делать? – спросила бабушка.
– Не знаю. Надо быстро решить. Траву жалко – пропадет, а я ее уже обещал совхозу, – ответил Алан.
– Алик, что ты предлагаешь по кадру?
– Ну, этих в противогазах оставляем, детей можно выстроить в колонну по парам, еще группу положить лицом в землю. Пусть голову прикрывают.
– Это же не бомбежка, а химическая атака, – напомнила бабушка, – и райсовет требует лиц.
Алик выдал матерную реплику и извинился. Алан выпил залпом коньяк и налил еще.
– Ладно, завтра утром, пока трава не пожелтела, выведем людей на поле. Будем импровизировать. Алик, идея с детьми в колоннах мне нравится. Снимем все варианты. Дети идут строем, кстати, куда они могут идти? В бомбоубежище? Надо уточнить, где спасаются от химических атак, чтобы сделать подпись к фото. Нет, бомбоубежище не подходит – у нас его нет. Надо придумать, куда вести детей. Следующий кадр – люди надевают противогазы. Подумай, что еще сделать с людьми. В любом случае снимаем завтра. Даже если мы потеряем работу, хоть скотина не будет голодная и трава не пропадет. И да, Алан, проследи, чтобы военком был на месте. Алик, сделай его отдельное фото.
Наутро был объявлен общий сбор по селу. Пришли все – женщины, старики, дети. Некоторых детей родители нарядили в парадную форму и прицепили белые банты, как делали всегда, когда устраивался общий сельский сбор. Детей выстроили в колонну. Женщин отвели к старикам, чтобы каждая делала вид, что помогает увести пожилого человека. Все были злые, нервные, дети выпадали из колонны, молодежь уже с ненавистью смотрела на противогазы. Старики норовили присесть на лавочку, женщины искали тень и обсуждали недостиранное белье, недоваренное варенье и прочие хозяйственные дела.
Алик бегал по полю и пытался что-то снять. Алан делал попытки удержать в более или менее стоячем виде военкома, которого доставил водитель Эльбрус часом раньше, вытащив из-за стола.
И вдруг раздался шум. Все задрали головы и уставились в небо. Над головами пролетел самолет-кукурузник. Сделал круг и зашел на новый. Кукурузник летел так низко, что дети невольно присели. Женщины кинулись к детям.
– Что случилось? – кричали все.
Никто не знал, откуда над полем появился кукурузник и почему не улетает.
Зайдя на третий круг, кукурузник выпустил нечто, похожее на облако. Дети закашлялись, женщины стали хватать детей и стариков и уводить их с поля, молодые парни нацепили противогазы. Алик снимал. Военком глотнул из фляжки. Лица испуганных детей, ополоумевших от ужаса женщин, стариков, которые смотрели в небо и никуда не бежали. Они принимали судьбу в любых ее проявлениях, пусть даже в полете кукурузника. Бабушка пыталась призвать всех к спокойствию, что было бесполезно. Она кричала, что это кукурузник и бояться нечего. Ну залетел не туда, с кем не бывает? Алан с военруком пили коньяк, как в последний раз.
Кукурузник зашел еще на один круг и снова выпустил облако. Нет, на поле не началась паника. Дети сами выстроились в колонны и послушно пошли. Женщины под руки выводили стариков. Молодые ребята сорвали с себя противогазы, отдали их детям и бросились помогать женщинам. Бабушка стояла посреди поля. Она была в ужасе. От того, что люди ее не слышали. Она кричала, что это кукурузник, что никакой химической атаки нет, но люди… им было страшно.
Алик продолжал щелкать затвором.
Варжетхан в сопровождении врачей местной больницы оказывала первую помощь – дети кашляли, матери хватались за сердце.
Уже поздно вечером Алик, бабушка, Алан и Варжетхан, которая весь день бегала по селу со своими настойками и помогала в местной больнице, собрались в редакции. Алик выложил на стол фотографии, которые успел проявить и напечатать, чтобы выбрать одну и отправить на согласование в горсовет. Все молчали. Никто не знал, что сказать. Алик все-таки был гениальным фотографом. Он снял все – страх, ужас, горе, обреченность, героизм, панику, самопожертвование. Бабушка в парадном костюме и в орденах посреди поля. Кричит куда-то в небо. Военком, застывший на месте как вкопанный. Варжетхан, склонившаяся над стариком. Что просил райсовет? Лица? Лиц было много. Все молчали, разглядывая фотографии. Зашла Альбина и принесла еду – никто с раннего утра ничего не ел. Она смотрела на фото, разложенные на столе, и плакала. Тихо и беззвучно. Как плачут женщины в моменты настоящего горя. Все ждали, что скажет бабушка.
– Так, мы ничего отправлять не будем, – наконец, произнесла она. – Мы дадим фото на первой полосе. Без текста. Только фотографию. Под заголовком про возможную химическую атаку. И все остальные фото на развороте. Без подписей. Алик, выбери на свой вкус. На свой, – подчеркнула бабушка. – Узнаю, кто там летал, лично убью.
Газета вышла с фотографиями, которые не прошли согласование. Номер разошелся по соседним селам. Газету передавали соседям, плакали. Черно-белые фотографии. Лица. Изрытое поле. Лица стариков, детей. Противогаз с сорванным шлангом. Ужас в глазах парня, которому достался противогаз без стекол. Женщины, которые выводят стариков и детей. Ребенок, которому молодой парень пытается надеть противогаз. Вся газета была посвящена угрозе химической атаки.
– Нас всех уволят, – сказал Алан.
– Ну и пусть, – ответила бабушка, любуясь номером и складывая газету в отдельную папку, в которую попадали только те номера, которые ей были по-настоящему дороги.
– Что делать с Тенгизом? – спросил Алан.
– А что ты с ним сделаешь?
Бабушка выяснила, что в тот день над полем летал Тенгиз – главный пилот кукурузника. И единственный. Надо было опрыскать поле, но Тенгиз накануне гулял на свадьбе брата и очень за брата радовался. Так радовался, что поутру свернул не туда. Ошибся направлением. Когда он пролетал над полем, то удивился – откуда столько людей? И почему поле стало зеленым? Сделал еще один круг, чтобы рассмотреть поподробнее – дети, женщины, парни выстроены. Пока разворачивался, случайно нажал на кнопку сброса удобрений. Не специально же! Просто свадьба у брата, так радовался за брата, так хорошо отмечали! Когда он понял, что удобрения уже сбросил, то вернулся на базу – поле назначения опрыскивать было уже нечем. Свадьба продолжала гулять, Тенгиз снова радовался за брата, который так хорошо женился – на такой красивой девушке, из такой хорошей семьи! Про удобрения он и не вспоминал. Собирался позже расспросить, что там на поле происходило – может, праздник какой. Но не до этого было – Тенгиз то тосты произносил, то танцевал. Бабушка нашла его на этой самой свадьбе и чуть не убила. Она вытащила его из-за стола, протащила к колодцу, вылила на него ведро воды и устроила допрос. Потом опять чуть не убила. И еще три раза пыталась убить. Тенгиз обещал больше не пить, никогда, опрыскать поля за свой счет, устроить детям экскурсию по кукурузнику и вести в местной школе кружок авиации. Еще бабушка потребовала у Тенгиза пройти по всем домам и объяснить перепуганным жителям, что никакой химической атаки не было. Что это он, с похмелья, распылил не туда удобрения. И извиниться. И быть готовым к тому, что его убьют перепуганные женщины. Много раз. Тенгиз не хотел ходить по домам, но бабушка его заставила. Она шла позади и пихала его своим наградным пистолетом в очередные ворота. Тенгиз знал, что бабушка, главный редактор газеты, просто так размахивать наградным пистолетом не станет. Так что покорно шел, извинялся.
Из райсовета позвонили через два дня, хотя бабушка сидела в кабинете безвылазно. Она хотела принять удар на себя.
– Ну вы… зачем же так… как же это… вы же… – сказал райсовет и положил трубку.
Алика за тот репортаж наградили премией, съемку признали лучшей. Подарили новый фотоаппарат и иностранную пленку, к которой он даже прикоснуться не мог от восторга и ужаса. Алану как председателю сельсовета выделили комбикорм на целый год. Бабушку наградили почетной грамотой. Местную больницу завалили препаратами.
Все расходились молча. Бабушка осталась сидеть в кабинете.
– Ну что ты? Все же хорошо… – подошла к ней верная подруга Варжетхан.
– Страшно. Мне было по-настоящему страшно. Как на войне, – ответила бабушка и заплакала.
При чем здесь спички?
Бабушка в осетинском селе считалась странной по многим причинам. Во-первых, она была русской, которая прекрасно писала и читала по-осетински, но не говорила, хотя все понимала. Во-вторых, она дружила с местной гадалкой, ворожеей, знахаркой и страхом всего села Варжетхан. В-третьих, моя бабушка – женщина – стала главным редактором местной газеты районного масштаба, что считалось даже не чудом, а чем-то невероятным. Продолжать можно долго. Бабушка выходила замуж тогда, когда хотела, рожала детей от того, от кого хотела. Ее дочь, Ольгу, мою маму, должны были много раз сбросить в Терек как сбежавшую невесту и опозорившую род девушку, но она уехала в Москву. Бабушка имела связи везде – от глухого аула до Москвы. Ее знали все. Ей писали письма: «Северная Осетия. Редактору Марии» или «Северная Осетия. В газету. Марии», и письма всегда доходили. Она могла достать луну с неба и погасить солнце. При этом она не умела готовить, вязать, шить и делать все то, что делают осетинские женщины. Бабушка говорила с мужчинами на равных, на всех торжествах сидела за мужским столом. Она, православная, крещеная, похоронена на старом мусульманском кладбище, среди стел стоит обычный строгий камень с пятиконечной звездой – знак ветерана войны.
Бабушку уважали в селе. Ее берегли, хранили. Главной хранительницей была, конечно, Варжетхан. Меня любили всем селом, потому что я была единственной внучкой бабушки. И меня тоже оберегали, хранили и кормили всем селом.
Если бабушка делала что-то странное, соседки собирались и обсуждали – надо ли вмешаться или не стоит? Она это делает, потому что Лермонтов или потому что плохо себя чувствует? Потом все шли к Варжетхан, и та выносила вердикт – вмешиваться или нет. Бабушку все считали немного сумасшедшей. Никто не удивлялся, если у нее в доме по ночам горел свет. Если свет горел в другом доме, то соседи обязательно бы зашли, спросили, что случилось.