плюх-плюх утконоса в заводи – все это казалось мне сладостным эликсиром в моем уголке, воплощавшем мечту какого-нибудь поэта, среди устланных мхом скал – розовых у основания, серых в вышине.
В ту пору я была олицетворением радости. Жизнь состояла из мелочей. У меня в кармане позвякивали монеты, и я могла тратить их по своему усмотрению. Это сущий пустяк, но сколько радости он мне приносил! Притом что для меня еда – не главное в жизни, но до чего же приятно было время от времени позволять себе любимое лакомство. Не могу сказать, что в родительском доме мы голодали, но, когда в жару питаешься только говядиной с хлебом, невольно начинаешь мечтать о фруктах и каких-нибудь прохладных кушаньях. Если подумать о бесчисленной армии тех, кто готов прозакладывать душу за самое необходимое, то мы – легкомысленные существа – должны благодарить Господа за то, что в награду за свою умеренность и бережливость получаем возможность всегда иметь горбушку на зубок да меховушку на холодок. Но сейчас речь не о благодарности: как говаривал отец, «повело меня не туда»… Я же начала говорить о поездках в Догтрэп за почтой по четвергам. Гарольд Бичем ни разу не упустил случая проводить меня оттуда домой, даже в сезон стрижки овец, когда у него, надо думать, своих дел хватало. Он ни разу не произнес слов любви – даже тех малозначащих признаний, какие сами собой слетают с языка у молодежи. Что заставляло его тратить силы и время на эти проводы – чисто джентльменское благородство или нечто иное, – оставалось для меня загадкой. Но мне не терпелось найти ответ, и потому в один прекрасный день я решила отправиться в Догтрэп не верхом, а в коляске, и узнать, что он скажет.
Бабушка не стала возражать против моей затеи. Конечно, отчего бы мне в виде исключения не взять в руки вожжи, если самочувствие не позволяет скакать верхом, но лошадей давно не запрягали, а потому они могли проявить излишнюю горячность. Надо непременно позвать в дорогу Фрэнка, а иначе того и гляди – шею сломаешь.
Я попыталась не допустить, чтобы меня сопровождал Фрэнк Хоуден. Он бы спутал мне все карты. Но спорить с бабушкой было бесполезно, а доказывать ей, что меня не отпугнет состояние лошадей, – и подавно: либо садись в кабриолет с Фрэнком, либо езжай верхом, либо из дому ни ногой. Я предпочла взять в руки вожжи. Отъевшихся лошадей запрягли в кабриолет, и после долгих наставлений о том, что ехать надо крайне осторожно и перед обратной дорогой не забыть почтовые отправления, мы выдвинулись в путь. Настроение мне портило только присутствие Фрэнка Хоудена, но я придумала, как от него избавиться.
Милях в четырех от дома нам предстояло миновать одну заставу. Фрэнк Хоуден пошел открывать ворота. Я проехала и, покуда он запирал ворота, хлестнула лошадей плеткой и рванула вперед. Он припустил следом, выкрикивая какие-то фразы, но я их не разбирала из-за грохота экипажа. Одна лошадь начала взбрыкивать, и, чтобы ее унять, я от души пустила всю упряжку в галоп, отчего любвеобильный ковбой вскоре превратился в отдаленную точку. Пыль вздымалась густыми тучами, бешено крутились колеса, разбрасывая камни, в воздухе стрекотали – чирр! чирр! – мириады цикад, и вся дорога сверкала под слепящим солнечным светом. Я наслаждалась поездкой и усмехалась, вспоминая, как перехитрила Фрэнка Хоудена. Розыгрыш удался на славу; я решила, что он стоит той взбучки, которую мне задаст бабушка.
Очень скоро я добралась до поселка Догтрэп, где, привязанный к шестифутовому забору из штакетника, окружавшему цветник, стоял любимец Гарольда Бичема – огромный подседельный вороной конь Уорригаль. Этот злобный великан повернул свою прекрасную голову с белой звездочкой и всхрапнул. На веранде появился его хозяин, который поднял свою мягкую шляпу-панаму и произнес:
– Глазам своим не верю! Никак одна явилась?
– Одна. Попросите, пожалуйста, миссис Батлер прямо сейчас вынести посылки и письма на имя моей бабушки. Не хочу задерживаться: поздновато уже. – (Он пошел выполнять мою просьбу и в ту же минуту вернулся.) – Мистер Бичем, вас не затруднит проверить упряжь Барни? Что-то с ним не то. Он всю дорогу взбрыкивал.
Проверяя упряжь, он заметил, что с лошадей струится пот, и сказал:
– Похоже, ты летела пулей. Барни ничто не беспокоит. А если он ломает комедию, то лишь потому, что слишком ретив и представляет для тебя опасность. Как это Джулиус отпустил тебя одну?
– Я ничего не боюсь, – ответила я.
– Оно и видно. Тебе дай пару диких слонов – ты и этих обуздать возьмешься, дело ясное, но не мешало бы вспомнить, что на облучке ты смотришься как воробей, и назад я тебя одну не отпущу.
– Вы не сможете мне помешать.
– Смогу.
– Нет.
– Да.
– Не сможете.
– Смогу.
– Каким же образом?
– Поеду с тобой, – заявил он.
– Не поедете.
– Поеду.
– Не поедете.
– Поеду.
– Не по-е-де-те.
– Поеду.
– Нет, не по-е-де-те.
– Вот буквально через пару минут будет видно, поеду или нет, – смешливо бросил он.
– Но, мистер Бичем, мне это не нужно. Я вполне могу за себя постоять; а кроме того, если я вернусь вместе с вами, меня никогда больше не отпустят в поездку одну, и мне это будет крайне неприятно.
Тут из дома вышла миссис Батлер с конвертами и пакетами; Гарольд перенес их в экипаж.
– Вы бы зашли на чашечку чая, мисс. Чайник уж закипел, да и стол у меня накрыт для вас двоих.
– Нет, спасибо, миссис Батлер, сегодня никак не смогу остаться, поздно уже. Мне надо поторапливаться. Всего доброго! До свидания, мистер Бичем.
Я с шиком развернула кабриолет. Не говоря ни слова, Гарольд одним прыжком поравнялся с лошадьми и выхватил у меня из рук вожжи. Потом он отвязал от забора своего жеребца и мигом подпряг его сбоку от Барни, а затем преспокойно шагнул в кабриолет, сдвинул меня, как малого ребенка, с кучерского места, молча подобрал вожжи, взял плетку, приподнял шляпу, прощаясь с миссис Батлер, которая понимающе улыбнулась, и рванул с места.
Я была в восторге от его действий, но виду не подавала; столь же горячо я бы стала презирать его за глупость, поддайся он на мои заверения. Отодвинувшись от него как можно дальше, я изобразила праведный гнев. Некоторое время Гарольд был полностью занят тем, что «приводил в чувство» Барни, и не обращал на меня никакого внимания, но через несколько минут огляделся с чрезвычайно обидной и любезной улыбкой.
– Я бы тебе рекомендовал выставить подбородок вперед. Он у тебя слишком округлый и мягкий, а потому сейчас выглядит так, будто неправильно приделан, – язвительно сказал он.
Я попыталась уничтожить его взглядом, но безуспешно.
– И советую вести себя прилично – у меня в руке плетка, – добавил он.
– В экипаже, принадлежащем моему дядюшке, оставляю за собой право вести себя так, как считаю нужным. А вы здесь на птичьих правах, так что это вам не мешало бы вести себя прилично.
Раскрыв зонтик-парасоль, я назло Гарольду заслонила дорогу. Причем зонтик я держала низко, чтобы даже лошадей не было видно. Тогда он стиснул мне запястье и на время отвел в сторону, а потом отпустил и сказал:
– А ну прекрати.
Я разбушевалась и чудом не повредила ему глаза и уши; он был вынужден придержать шляпу.
– Даю тебе три минуты, чтобы успокоиться, а потом высажу, – с напускной суровостью пригрозил он.
– Уж я-то веду себя как следует. – Мои бесчинства не прекращались.
Он натянул вожжи, обхватил меня одной рукой и с легкостью поставил на землю.
– Дальше – на своих двоих, покуда не пообещаешь вести себя по-христиански! – Лошадей он пустил шагом.
– Если вы хотите услышать мои обещания, то ждать вам придется до скончания века. Я могу и пешком дойти.
– В такую жару тебя надолго не хватит, да и ноги сотрешь этими тряпицами.
Под тряпицами он подразумевал мои парусиновые тапочки на тонкой подошве, совсем не предназначенные для восьмимильного марша по каменистой раскаленной дороге. Шагала я решительно, не удостаивая Гарольда взглядом, и тот до предела снизил скорость.
– Не надумала еще забраться на свое место? – осведомился он вскоре.
Я не отвечала. Через четверть мили он соскочил на дорогу, сгреб меня в охапку, оторвал от земли и со смехом сказал:
– Отчаянная, как видно, штучка, хлопот с такой не оберешься, но мала еще, особого вреда не причинишь.
На полпути к дому Барни вдруг резко дернулся в сторону, порвав пристяжь и кое-какие другие ремни. В мгновение ока мистер Бичем оказался у головы строптивого жеребца. Под ногами валялись обрывки сбруи.
– Пожалуй, все же лучше мне прогуляться пешком, – заметила я.
– Гуляй-гуляй, бабка тебя раздери! А эти жирные ленивые коняги на что? – не выдержал мистер Бичем.
В том, что касается тонкостей, мужчины – неуклюжие, тупые создания, но на своем законном месте эти существа чудо как хороши. Если коляска разобьется вдребезги, в одном из потайных карманов непременно отыщется нож и моток веревки, с помощью которых любая поломка тотчас же будет устранена.
В этом смысле Гарольд мог дать сто очков вперед любому умелому бушмену с таким же опытом, а потому вскоре мы уже катили вперед с ветерком, еще резвей, чем прежде.
Когда до Каддагата было уже рукой подать, он остановился, спрыгнул с облучка, отвязал Уорригаля, а мне передал вожжи, говоря:
– Думаю, отсюда ты спокойно доберешься до дому. Не будь такой злючкой: я опасался, как бы с тобой чего не случилось, если останешься одна. Не захочешь – не упоминай, что я тебя провожал. До свидания.
– До свидания, мистер Бичем. Спасибо за вашу назойливость, – сделала я последний выстрел.
– Старина Ник[37] тебя побери за твою неблагодарность, – ввернул он.
Старина Ник меня в любом случае настигнет, – подумала я и впотьмах продолжила путь домой. Стрекот цикад умолк; по дороге сновали и ныряли в папоротники десятки кроликов, которых выманила из нор вечерняя прохлада.