Глава двадцать первая. И вновь – мое неженственное поведение
Наутро Джо Арчеру поручили доставить нас домой. Хозяин вышел с нами попрощаться (все еще с повязкой на глазу) и, улучив момент, шепотом подтвердил мне свой воскресный приезд в Каддагат.
В назначенный день, сразу после полудня, захватив с собой книжку, я прошла некоторое расстояние по дороге, залезла на раскидистую иву и стала его поджидать.
Вскоре он появился в пределах видимости, приближаясь энергичным кентером[39]. Заметить меня на дереве он не мог, но жеребец что-то учуял: стал упираться, бешено храпеть и пятиться. Гарольд его пришпорил, и конь ринулся вперед. Только тогда Гарольд меня разглядел и нараспев прокричал:
– Слушай, не надо его пугать, а то он меня сбросит вместе с седлом. На нем ни подхвостника, ни подперсья.
– Почему же? Ты держись крепче. Мне нравится наблюдать за тобой в такой ситуации.
Он спешился и набросил уздечку на столб забора.
– В нынешнее пекло решил обойтись подседельником, да и то затягивать туго не стал. Едва не грохнулся вместе с седлом. Моя гибель была бы на твоей совести, – добродушно сказал он.
– Зато судьба моя свершилась бы сама собой, – ответила я.
– Как это понимать? Умеешь ты сказать приятное.
– У меня бы отбою от женихов не было: каждый мечтал бы заполучить меня как великую истребительницу сорняков и вредителей.
Я пригласила его сесть рядом, и он с изящной легкостью мгновенно взлетел на тот же сук. Старая добрая ива радушно приняла под свою крону нас обоих.
Устроившись поудобней, мой компаньон сказал:
– Итак, Сиб, я готов тебя заполучить. Говори толком. Нет, погоди, у меня тут кое-что с собой есть, – надеюсь, тебе понравится.
Пока он шарил в карманах, я заметила, что глаз у него подживает, хотя на щеке по-прежнему краснела отметина. Он вручил мне маленький сафьяновый футлярчик, в котором обнаружилось дорогое кольцо. В ценах я разбираюсь как свинья в апельсинах. Но то кольцо стоило, по моим прикидкам, фунтов тридцать, если не все пятьдесят гиней. Очень массивное, с большим бриллиантом и двумя сапфирами по бокам в обрамлении множества мелких жемчужин.
– Дай-ка я посмотрю, подходит ли по размеру. – Он взял меня за руку, но я ее отдернула.
– Нет, не надо. Это сделает нашу помолвку необратимой.
– А разве мы не к этому стремимся? – удивленно спросил он.
– Пока нет; как раз об этом я и хочу поговорить. У нас будет трехмесячный испытательной срок, чтобы убедиться, подходим ли мы друг другу. В конце этого срока, если мы сумеем преодолеть его гладко, у нас все будет по-настоящему, а до той поры между нами все останется, как было.
– И чем же прикажешь мне себя занимать все это время? – Уголки его рта насмешливо изогнулись.
– «Занимать»! Да чем обычно, только без оказания мне особых знаков внимания, или я тут же разорву помолвку.
– Может, объяснишь?
– Не стоит выставлять себя дураками – мы ведь можем и передумать.
– Отлично, так тому и быть, – засмеялся он. – Мне надо было предвидеть, что ты обставишь свою помолвку совсем не так, как другие девушки. Но кольцо ты примешь и будешь носить, правда? Позволь, я надену его тебе на палец.
– Нет, я попрошу ко мне не прикасаться до истечения этих трех месяцев. А уж потом, если наше решение окажется бесповоротным, разрешу надеть его мне на палец, но до той поры не будем ни словом, ни жестом выдавать, что между нами есть некая договоренность. Кольцо могу принять – буду изредка надевать его.
Он вновь протянул мне кольцо; я примерила. Оказалось чуть велико. Гарольд забрал его и попытался надеть хоть на какой-нибудь свой палец. Кольцо налезло только на верхнюю фалангу мизинца. Мы дружно посмеялись над разницей в размере наших рук.
– Я приму твои условия, – сказал он. – Но все равно ты будешь помолвлена со мной всерьез.
– Да – при соблюдении этого уговора. Тогда, если между нами случится размолвка, это не будет иметь никакого значения. Мы просто расстанемся, и окружающие ничего не заподозрят.
Когда я предложила двигаться к дому, он, повиснув на ветке, спрыгнул с дерева и обернулся, чтобы мне помочь. Когда рядом никого не было, я с легкостью спускалась с этой ивы сама, но сейчас стала думать, что у меня получится неуклюже.
– Не тревожься! Уорригаль не потерпел бы таких фокусов. А я, возможно, пригожусь. Не думаю, что ты раздавишь меня своим весом, – ответил он, принял позу лягушки, и я скользнула ему на спину, а оттуда с легкостью спрыгнула на землю.
Когда я только выходила из дому, за мной увязался пес, который, после того как мне приспичило залезть на иву, побежал к ручью и стал гоняться за саламандрами. Одну он загнал на дерево и неистово лаял под ее убежищем. Это тявканье встревожило бабушку, которая читала на веранде; вооружившись зонтиком, она заспешила по дороге – узнать, что там за шум, и надо же было ей подоспеть аккурат тогда, когда я стояла на спине у Гарольда Бичема.
Бабушка частенько выказывала открытое недовольство моими, как она выражалась, безобразиями, но ни разу не приходила в такую ярость. Сложив зонтик, она бросилась ко мне:
– Позор! Позор! Ты доиграешься, бесстыжая, дерзкая, гадкая девчонка! Я обо всем напишу твоей матери. Марш домой, мисс, будете до завтра сидеть у себя в комнате без еды. Устройте себе пост и молите Господа, чтобы он вас образумил. Понять не могу, откуда у вас такая бесцеремонность с мужчинами. Ваша мать и тетушка никогда не доставляли мне таких неприятностей.
Она в сердцах оттолкнула меня; не говоря ни слова и не оглядываясь, я зашагала к дому.
Со времен моего младенчества никакие кары не оказывали на меня благотворного воздействия. Но бабушка, милая старушка, по своему разумению и в соответствии со своими принципами назначила мне срок наказания, ожидая, что я и впрямь запрусь у себя в комнате и буду лелеять в сердце благодарность за науку. Я сгорала со стыда. Неужели я и впрямь так дерзко и бесстыдно веду себя с мужчинами? К такому я стремилась меньше всего. В общении с мужчинами я никогда не предполагала, что такая чепуха, как разница полов, способна воздвигнуть между нами стену. О половых различиях я вообще не задумываюсь и с легкостью нахожу общий язык как с девушками, так и с мужчинами. Мужчины, в свою очередь, воспринимают такую легкость благосклонно и сами относятся ко мне сходным образом.
Вернувшись с прогулки, бабушка облагодетельствовала меня стопкой душеспасительных книг и предоставила мне возможность повиниться, чтобы занять свое обычное место среди домочадцев.
– Бабушка, я не могу просить прощения, потому как совесть меня нисколечко не укоряет. У меня и в мыслях не было ничего порочного… даже пренебрежения хорошими манерами; но мне очень жаль, если я тебя огорчила, – сказала я.
– Огорчить меня – не самый большой грех в этой истории. Меня наполняет страхом за твое будущее нечто совсем другое – то, что твое сердце не готово к раскаянию. А сейчас я тебя оставлю, чтобы ты могла поразмыслить наедине с собой. Единственное, что искупает твою вину, – ты не изображаешь раскаяния, когда его не чувствуешь.
Скорбно покачав головой, милая старушка вышла.
Вечер пролетел незаметно, поскольку в моем распоряжении были книги и восхитительное кольцо.
Я слышала, как семейство собирается к чаю, и думала, что Гарольд уехал, но до моего слуха долетело обращение к нему дяди Джей-Джея.
– Джо Арчер сказывал, ты после ипподрома налетел на бельевую веревку, и с этого момента матушка терзает нас по поводу нашей бечевы. Но у нас-то стойки высотой в сотню ярдов: кто не знает, подумает, что это телеграфные столбы для связи со святым Петром.
Хотелось бы мне уточнить, как отнесся Гарольд к заточению своей будущей жены, которую объявили «скверной девчонкой». Такое положение вещей забавляло меня сверх всякой меры.
Около девяти вечера он постучался ко мне в окно и сказал:
– Ничего страшного, Сиб. Я пытался тебя отстоять, но увы. Стариков часто одолевают нелепые, косные мысли. К завтрашнему дню все забудется.
Я не отвечала, и он стал удаляться – твердым, размеренным шагом; потом я слушала, как в темноте затихает цокот копыт его жеребца, – и вот уже захлопываются и запираются двери: домашние отходили ко сну.
В течение следующих двух недель мы не раз пересекались с Гарольдом на спортивных и не только событиях, будь то крикетный матч или заячья охота, но он меня словно не замечал. И даже бровью не повел, когда я флиртовала и дурачилась с парнями-ровесниками. Пылкая, ревнивая натура – это совсем не про него. Свирепея от его сдержанности и прозаичности, я мечтала только о том, чтобы назначенные три месяца как можно скорее канули в Лету, а вместе с ними и весь Гарольд Бичем целиком, – таким бесчувственным сухарем он себя показал.
Глава двадцать вторая. Сладкий возраст – семнадцать
Наступил понедельник – последний день ноября и мой семнадцатый день рождения, празднование которого удовлетворило меня во всех отношениях.
Как раз о ту пору в семнадцати милях к востоку от Каддагата на скотоводческой станции Куммабелла начался сезонный перегон скота, и туда в качестве дополнительной силы были направлены все наши работники. А в воскресенье, получив сообщение о том, что значительная часть поголовья помечена клеймом Боссье, поехал туда и дядя Джей-Джей для контроля за окончательным пересчетом голов. Так мы остались дома без мужского общества – даже Фрэнк Хоуден почти месяц пропадал в лечебнице Гул-Гула, восстанавливаясь после вывиха запястья.
Не прошло и часа после отъезда дяди, как явился погонщик и сообщил, что завтра через наши угодья пройдет двадцатитысячная отара овец. Молодая травка была на вес золота. А значит, требовалось следить за тем, чтобы стадо не разбредалось и не слишком задерживалось на одном месте, хотя гуртовщикам только этого и надо. В отсутствие мужчин у бабушки своих забот хватало, и я вызвалась помогать. Сначала она и слушать ничего не хотела, но в конце концов все-таки смягчилась. После многословной лекции о том, что мне следует держать себя в рамках приличий, я на рассвете понедельника выдвинулась в путь. В тонкой блузе, расклешенной юбке для верховой езды и широкополой соломенной шляпе, вооружившись длинным увесистым хлыстом, я восседала на крупной гнедой кобыле, а сопровождала нас умная овчарка. Лошадь шла легким галопом, я что-то напевала и щелкала в такт хлыстом, напрочь позабыв о манерах. Вскоре я уперлась в овечью отару, только что выведенную на дневной перегон; отару вел за собой чернокожий мальчишка, у которого я и выведала, кто здесь за старшего. Он указал на плетущегося за стадом пастуха в шляпе с потрепанными, будто жеванными ослом, полями. Я направилась к нему через овечий караван и поинтересовалась, действительно ли он старший погонщик. После его утвердительного ответа я сообщила, что прихожусь племянницей мистеру Боссье и уполномочена следить за перегоном, поскольку все мужчины заняты на вспомогательных работах.