– Надо думать, вы сказали нечто такое, отчего Гарри стал чуточку приветливей, чем сегодня днем, – сказал мне Гудчем.
Затем последовало:
– Доброй ночи, миссис Боссье! Доброй ночи, Гарри! Доброй ночи, Арчи! Доброй ночи, мистер Гудчем! До свидания, мисс Крэддок! Пока, мисс Мелвин! Всех благ, Джей-Джей! До свидания, миссис Белл! До свидания, мисс Гуджей! Доброй ночи, мисс Мелвин! Доброй ночи, мистер Гуджей! Доброй ночи, миссис Боссье! До свидания, мисс Мелвин! Доброй ночи всем!
В ту ночь я долго сидела за письменным столом, погруженная в длинные-длинные размышления: дурацкие, печальные, веселые, извечные и чудесные, чудесные мысли о любви и юности. И додумалась до того, что мужчины не так уж непобедимы и неуязвимы, как мне всегда представлялось; оказывается, у них, по большому счету, есть чувства и привязанности.
У меня вырвался тихий радостный смешок, и со словами: «Мы квиты, Гэл» – я стала раздеваться на ночь и обнаружила у себя на нежных, белых, уязвимых плечах и руках множество черных отметин.
Для меня это был очень счастливый день.
Глава двадцать четвертая. Не знаешь, что́ родит тот день[47]
В следующий раз мы встретились с Гарольдом Бичемом в воскресенье, тринадцатого декабря. Между двумя деревьями в укромном местечке, наполовину отгороженном от дороги кустарником и частично – фруктовым садом и огородом, висел гамак. В нем я тихонько покачивалась туда-сюда, смакуя интересную книжку и вкуснейший крыжовник, но, когда заметила приближение Гарольда, прикинулась спящей – хотела, чтобы он меня поцеловал. Затея моя не удалась: то был человек совершенно иного склада. Привязав лошадь к столбу и перемахнув забор, он потряс меня за плечо и сообщил, что я сплю как бревно – не добудиться.
Волосы у меня разлохматились. Я обвинила его в том, что это он их растрепал, и велела привести мою голову в порядок. Он даже не сразу понял, чего, собственно, от него требуют, и сказал только, что, мол, да, «видок слегка придурковатый».
– Мужчины – странные создания, – заметила я. – В чем-то мужские мозги работают так, что комар носу не подточит, однако в мелочах ваш брат глуп как пень. Освоить геологию, минералогию, анатомию и прочие науки – от одних названий у меня раскалывается голова – это пожалуйста. Они разбираются в политике, запросто читают мудреные чертежи гигантских водохранилищ и способны управлять пятью фермами сразу, но даже под угрозой смертной казни не смогут пришить пуговицу или поправить кому-нибудь прическу.
Не представляю, как получилось, что я так долго оставалась в неведении: история, которой Гарольд Бичем и поразил, и растревожил меня в тот долгий, жаркий послеполуденный час, уже довольно давно была у всех на устах.
В Каддагат он приехал с единственной целью – ознакомить меня с состоянием своих дел – и сказал, что тянул до последнего, рассчитывая на перемены к лучшему.
По мне, бизнес – это темный лес, и углубляться туда я не имею ни малейшего желания. У меня для этого не хватает мозгов, поэтому не буду даже пытаться воспроизвести от начала до конца ту историю, что в этот предзакатный час поведал мне Гарольд Бичем, прислонившись к дереву и глядя сверху вниз на меня, полулежащую в гамаке.
В ней было множество таких терминов, как «фальшивые гарантии», «неудовлетворительное инвестирование», «денежные обязательства» и «активы», «движимое имущество» и какой-то «управляющий конкурсной массой» (уж не знаю, с чем это едят), «добровольное банкротство» – все эти словеса звучали сплошной тарабарщиной, способной запутать даже адвоката из Барку[48].
Суть дела, как я поняла, заключалась в следующем: Гарольд Бичем, которому все завидовали (еще бы – удачлив, баловень судьбы…) столкнулся с невиданной чередой сокрушительных невзгод. Оказалось, он был не столь богат и не так твердо стоял на ногах, как считали окружающие. Пару лет назад его изрядно потрепал банковский кризис. Падеж скота от нашествия клещей больно ударил по его собственности в Квинсленде, а засуха привела к почти таким же роковым последствиям в Новом Южном Уэльсе. Пожар, в прошлом году уничтоживший его настриг шерсти, и головотяпы-агенты, отвечавшие за сохранность руна, еще ближе подтолкнули его к трясине, а недавний финансовый крах строительной компании (других активов у него не осталось) окончательно посадил его на мель.
Он секвестрировал[49] свое имение и при первом же удобном случае собирался запустить судебную процедуру для объявления себя банкротом. Движимое имущество, оставшееся от обломков его состояния, он намеревался отписать своим тетушкам в надежде покрыть расходы на их содержание. У него самого перспективы были не лучше, чем у объездчиков в Полтинных Дюнах.
Я не нашлась что сказать. Не то чтобы такого человека, как Гарольд, стоило сильно жалеть на фоне судеб миллионов соотечественников, не менее достойных, чем он сам; но в то же время если учесть, что он с рождения жил в достатке и вдруг сравнялся с чернорабочим, то это было слишком жестко.
– Ох, Гарольд, сочувствую! – только и смогла выдавить я.
– За меня не тревожься. Есть множество бедолаг, увечных и больных, которые купаются в миллионах, но готовы отдать все свое состояние, лишь бы поменяться со мной местами, – сказал он, распрямляя свою великолепную фигуру в полный рост и сохраняя выражение горделивой суровости.
Гарольд Бичем не умел скулить. В нынешнем положении он никогда и никому не открыл бы своих истинных чувств; но такой неожиданный разворот фортуны, лишивший его даже крыши над головой, стал для него, надо думать, жестоким ударом.
– Сиб, это витало в воздухе не один год; теперь, когда грянул гром, я даже испытал, так сказать, мрачное облегчение. Но хуже всего то, что мне пришлось отказаться от любой надежды сделать тебя своей. Это самое скверное. Если уж ты была ко мне равнодушна в ту пору, когда все думали, будто я могу дать тебе все, чем дорожат девушки, то теперь, когда я нищ, ты даже не посмотришь в мою сторону. Я только надеюсь, что ты повстречаешь человека, способного дать тебе столько счастья, сколько постарался бы дать я, если бы мне было дозволено.
Я сидела и удивлялась поразительному самообладанию стоящего передо мной мужчины. Подумать только, какие терзания выпали на его долю в преддверии неминуемого краха! Но ни разу на его челе не промелькнуло и тени грядущей беды.
– Прощай, Сиб, – сказал он. – Я теперь никто, но, если когда-нибудь смогу быть тебе полезен, обращайся без колебаний.
Помню, как он сжал мою безвольную, машинально протянутую руку, а затем медленно перебрался через забор. Столь же медленно и понуро удаляясь верхом на лошади, он всколыхнул все мои чувства. Меня настолько поглотили вести о невзгодах Гарольда, что мне даже в голову не пришло, как горячо он тревожится обо мне, а ведь как раз это он и сказал, не имея привычки размениваться на праздную чепуху.
Я играла его мужской любовью, пока к нему благоволила удача, но, когда удача от него отвернулась, я позволила ему уйти, не поддержав даже словом дружбы. Бедность и меня не обошла стороной – я могла представить, что ждет его в этом мире. Он сам увидит: кто более всех перед ним пресмыкался, тот первым повернется к нему спиной. Он жестоко разуверится в сказках о любви и дружбе, станет циничным, озлобленным и желчным, не находя в человеческой природе ни капли бескорыстия и доброты. Познав холодную сердечную тоску, я страстно желала любой ценой избавить Гарольда от подобной участи. Прискорбно было бы видеть, как может ожесточиться мужчина в самом расцвете лет.
Через выпасы я могла бы срезать путь до того места, где к нему примыкает дорога, и с этой мыслью, с непокрытой головой и развевающимися волосами я бросилась туда со всех ног, чтобы, едва дыша, вскарабкаться на забор в ту минуту, когда мимо проезжал Гарольд Бичем.
– Гэл, Гэл! – окликнула я. – Вернись, вернись! У меня к тебе дело.
Он медленно развернул лошадь.
– Ну что еще, Сиб?
– Гэл, милый Гэл! Я слишком глубоко задумалась и ничего не сказала, но ты ведь меня знаешь: я не столь корыстна, чтобы прикидывать в уме, насколько ты богат или беден. Если ты на самом деле того желаешь, я выйду за тебя, как только мне исполнится двадцать один год, даже если ты останешься без гроша.
– Слишком хорошо, чтобы быть правдой. Я думал, ты ко мне охладела. Итак, Сибилла, что ты хочешь сказать?
– Только то, что говорю, – ответила я и, без дальнейших объяснений соскочив с забора, бросилась назад так же стремительно, как прибежала.
Ближе к дому я обернулась, увидела, как Гарольд щеголевато удаляется по дороге легким галопом, и даже услышала, что он насвистывает веселый мотив.
В чем-то мужчины все же очень слабы и наивны.
Я долго и язвительно смеялась, обращаясь к себе со следующими словами: «Сибилла Пенелопа Мелвин, твое самомнение непостижимо и беспримерно! Итак, ты в самом деле вообразила себя достаточно важной персоной, чтобы оказывать помощь мужчине на протяжении всей его жизни – мужчине сильному, здоровому и молодому, ростом шесть футов три с половиной дюйма, здравомыслящему бизнесмену с обширными связями, безупречным характером и влиятельными друзьями, опытному австралийскому фермеру, человеку благоразумному и, прежде всего, мужчине – мужчине! Этот мир создан для мужчин. Ха-ха! Это ты, Сибилла, так считаешь! Ты, девчонка, которой нет еще двадцати, бедная, бесполезная пустяковая щепотка человеческой плоти, и в первую очередь, более всего… точнее, менее всего – женщина, всего лишь женщина! Только порочному и всеми отвергнутому мужчине понадобится твоя поддержка и опора! Ха-ха! Ну и самомнение!»
Глава двадцать пятая. Потому что?
Бичемы почти сразу – до наступления Рождества – оставили Полтинные Дюны. Бабушка, тетя Элен и дядя Джей-Джей поехали попрощаться с дамами, которые были убиты горем оттого, что их сгоняют с обжитого места, но одобряли решение племянника незамедлительно уладить все вопросы и начать сызнова. Они рассчитывали поселиться («спрятаться», как они выражались) в Мельбурне. Гарольд на некоторое время планировал задержаться в Сиднее для завершения дел, после чего присмотреть для себя какое-нибудь подходящее место. Облеченные властью лица предложили ему должность управляющего Полтинными, но он не мог заставить себя стать наемным работником там, где прежде был хозяином. Теперь, когда Полтинные больше ему не принадлежали, его горячим желанием было оказаться как можно дальше от старых привязаннос