– Нет, я не считала это флиртом, но мне казалось, что именно так вы бы сами выразились, открывая Герти свои чувства.
– Герти! Прелестная малышка Герти! Для меня это дитя всегда было только твоей сестренкой, а значит, и моей тоже. Она совсем ребенок.
– Ребенок! Ей стукнуло восемнадцать. Она на год с лишним старше, чем была я, когда вы впервые затронули тему брака, да к тому же очень хороша собой и в двадцать раз добрее и милее меня, даже когда я проявляю себя наилучшим образом.
– Да, я знаю твой нежный возраст, но в тебе нет ничего детского. Что же касается красоты, то это пустое. Если бы мужчина довольствовался одной красотой, он мог бы, набив карманы, завести себе целый гарем и пользоваться им в любой день. А мне нужна подлинность.
– Под солнцем властвуют безумие и грех.
Любовь крепка лишь только там, где тень.
Та красота, что на виду, – всегда для всех,
А вот любовь даруют нам не каждый день, —
процитировала я Оуэна Мередита[68].
– Верно, – сказал он, – именно поэтому мне нужна ты. Подумай немного, не говори «нет». Ты ведь не будешь на меня досадовать, правда, Сиб?
– Досадовать, Гэл?! Вряд ли я настолько бесчеловечна, чтобы кусать локти оттого, что меня любят.
Ах, почему я не любила его так, как умею любить! Почему он напускал на себя такое несносное смирение? Я проявила слабость… увы… презренную слабость! Мне хотелось, чтобы рядом был мужчина властный и сильный, способный провести меня сквозь житейские невзгоды, не перемолотый жерновами судьбы, – тот, кто страдал, кто понимал. Нет, я никогда не смогла бы выйти за Гарольда Бичема.
– Ну, Сиб, дружочек, что ты можешь сказать?
– Что тут сказать! – каждое слово вырывалось у меня с горечью. – Я скажу так: оставьте меня, ступайте и женитесь на той, на которой должны жениться. На той, которая нравится всем мужчинам. На хорошей, добропорядочной женщине, которая будет делать то, что должна, причем в нужное время. А меня оставьте.
Его взволнованное лицо исказила боль.
– Не говори так, Сиб; некогда я был мерзким грубияном, но теперь с меня сбили спесь.
– Грубиянка – это про меня, – ответила я. – Наговорила каких-то мерзостей, совсем не по-женски; жаль, что не придержала язык. Я недостойна стать вашей женой, Гэл, равно как и женой любого другого мужчины. Поверьте, Гэл, я никогда вас не обманывала! В мире есть десятки добродетельных, благородных женщин, которые с готовностью свяжут с вами свою судьбу. Обвенчайтесь с одной из них.
– Нет, Сиб, мне нужна ты. Ты самая лучшая и самая искренняя девушка на свете.
– Так-так! Кто-то усердно натирает камень лести, – игриво сказала я.
В нем боролись досада и веселость; он ответил:
– Ты самая странная девушка на свете. То щелкаешь парня по носу, то смешишь, то изображаешь его мать – серьезную и суровую.
– Да, я странная. Будь у вас хоть капля здравого смысла, вы бы держались от меня подальше. Вы еще не знаете, насколько я странная. Я склонна творить такое, чего мужчина никогда не простит женщине. Услышав подробности, вы отпрянете от меня, как от змеи.
– Ты о чем?
– Я склонна писать рассказы, и литераторы прочат мне писательскую карьеру.
Он рассмеялся своим негромким, выразительным смехом.
– Это мне только на руку. Я скорее буду вкалывать круглые сутки, чем напишу самое короткое письмецо; если ты изредка будешь мне помогать, то сочиняй сколько душе угодно. Я тебе отведу рабочий кабинет и закажу целый грузовик письменных принадлежностей. Это единственный ужас, который ты хотела мне поведать?
Я кивнула.
– Значит, теперь я уж точно тебя заполучу, – мягко сказал он, обнимая меня с таким бережным почтением, что я вскрикнула, как от боли:
– Нет, Гэл, не надо, не надо! – и высвободилась.
Мне было совестно; я знала, что этого недостойна.
Гарольд побагровел.
– Неужели я настолько тебе ненавистен, что ты не выносишь моего прикосновения? – спросил он с тоской, смешанной с гневом.
– Нет-нет, не в этом дело. Я действительно очень хорошо к вам отношусь, вы должны это понимать.
Отчасти я обращалась к себе.
– «Понимать!» Если я тебе небезразличен, то это единственное, что я должен понимать. Я люблю тебя, и у меня полно денег. Нас ничто не разлучит. Теперь, когда мне понятно, что я тебе небезразличен, я заполучу тебя во что бы то ни стало, сам дьявол мне не помеха.
– Между вами назревает нешуточное соперничество, – лукаво сказала я, посмеиваясь над ним. – Тебе он, может, и не помеха, но меня держит мертвой хваткой и наверняка будет оспаривать твое право.
Чувство юмора Гарольда никак не вязалось с его физической мощью: до него так и не дошло, к чему это было сказано.
Он стиснул мне руки в страстной мольбе, как два года назад – в гневе ревности. И привлек меня к себе. Его умоляющие глаза потемнели, голос сделался хриплым.
– Сиб, милая крошка Сиб, бедняжка, я никогда тебя не обижу. У тебя будет все, что пожелаешь. Сейчас ты говоришь «нет», но не отдаешь себе отчета, что за этим стоит.
Нет, я не собиралась уступать. Он предлагал мне все, кроме контроля. Такие люди, как он, всегда говорят всерьез. Сгоряча разбрасываться пустыми обещаниями было не в его правилах. Но нет, нет и еще раз нет: он был не создан для меня. Моя любовь должна устояться, должна выстрадать, должна понять.
– Сиб, ты не отвечаешь. Могу я назвать тебя своей? Ты должна сказать свое слово, должна, должна!
Мою щеку обдало его горячим дыханием. Красивый, открытый, мужественный лик был совсем близко – опасно близко. Меня захлестнуло упоение его любовью. Я доверилась ему без колебаний. Он ни в чем не внушал мне неприязни. Какой смысл ждать другого – который усвоил, выстрадал, постиг? Еще неизвестно, найдется ли другой такой, а если найдется, то на девяносто девять процентов из ста я буду ему безразлична.
– Сиб, Сиб, неужели ты не способна хоть немного меня полюбить?
Меня пленяло его обаяние. Природа щедро наделила его мужской привлекательностью. От моей трудной, беспросветной жизни я лишилась стойкости. Меня влекло к нему, он был неотразим. Да, я стану его женой. В глазах потемнело, я резко запрокинула голову и сделала долгий, прерывистый вдох, потом еще и еще – глоток за глотком этого свежего, прохладного воздуха, напоминающего о бескрайнем первозданном море, скрипе швартовых, о житейской суете и борьбе. Во мне проснулся мой прежний дух, и минутная слабость улетучилась. Нужно было думать не только о себе, но и о Гарольде. В руках мастера я бы никому не причинила вреда, но рядом с этим человеком уподобилась бы обоюдоострой сабле в руке новичка: при каждом движении резала бы ему пальцы и в конце концов пронзила его честное сердце.
Внушить, что мой отказ пойдет ему во благо, было невозможно. Он, как обласканный ребенок, умолял отдать ему опасную игрушку. Я и хотела бы его порадовать, но на меня давил груз ответственности.
– Гэл, этому не бывать.
Уронив мои руки, он выпрямился.
– Я не приму твой отказ до утра. Почему ты меня отвергаешь? Из-за моего характера? Тебе нечего бояться. Вряд ли от меня будет тебе какой-нибудь вред: я не пью, не курю и не сквернословлю, я не опорочил ни одного женского имени. Будь ты такой, как все, я не стал бы настаивать, но ты – малышка со странностями, поэтому я опасаюсь, как бы ты не уцепилась за какую-нибудь смехотворную мелочь, не стоящую внимания.
– Да, это всего лишь мелочь. Но если ею пренебречь, то рухнет вся конструкция, потому что эта мелочь – я. Я вам не подхожу. Жениться на мне было бы неразумно.
– Но я – единственный человек, которого это касается. Если ты не боишься за себя, то меня все устраивает.
Мы огляделись и в полном молчании зашагали к дому, настолько взволнованные, что, вопреки своему обыкновению, даже не стали жевать на ходу съедобные листья кустарника.
Я много думала той ночью, когда все в доме легли спать. Искушение было велико. Гарольд относился бы ко мне по-доброму, переместил бы меня из этой ненавистной нищенской жизни в жизнь легкую. А останься я здесь до гробовой доски – мне бы не светило ничего, кроме нынешней жизни; единственный шанс подняться выше – это замужество, а такой шанс, как предложение Гарольда Бичема, выпадает только раз. Возможно, он сумеет меня укротить. Да, мне лучше выйти за него замуж.
И вообще, я верю в брак, то есть считаю его самым разумным и респектабельным механизмом пополнения нации. Но брак – это серьезнейший вопрос всей жизни. Как и большинство моих ровесниц, я вполне годилась для брака, но только при наличии выдающегося наставника, а Гарольд таковым не был. Моя скрытая женская сущность заявила об этом так ясно, что я, схватив перо, написала:
Дорогой Гарольд,
у меня не будет возможности переговорить с Вами утром, поэтому пишу. Никогда больше не заговаривайте со мной о браке. Я твердо решила: ответом неизбежно будет «нет». В будущем я всегда смогу утешаться мыслью о том, что меня когда-то любили – пусть всего несколько часов. Дело не в том, что Вы мне безразличны: нет, Вы нравитесь мне больше всех знакомых мужчин, но замужество просто не входит в мои планы. Когда Вы потеряли все свое состояние, я была готова принять Ваше предложение, поскольку думала, что Вы во мне нуждаетесь; но теперь, когда Вы снова богаты, я Вам не нужна. Я не вполне достойна быть Вашей женой, ведь Вы добрый человек, и даже лучше, потому что сами не знаете, насколько Вы добры. Возможно, какое-то время Вы будете чувствовать себя неловко или одиноко, потому что, единожды что-то задумав, Вы не останавливаетесь, но сами увидите – Ваше увлечение мною скоро пройдет. Это всего лишь прихоть, Гэл. Посмотрите в зеркало: Вы увидите там крепко сбитого человека, исключительно мужественного, не обладающего ни малейшими признаками слабого пола, а значит, Ваша любовь – это мимолетное пламя. Я не упрекаю Вас в непостоянстве, а лишь указываю на мужские качества, на то, что Вы – настоящий мужчина. Оглянитесь вокруг и из множества добропорядочных женщин, которых можно найти повсюду, выберите ту, которая станет Вам лучшей помощницей, чем я, и более традиционной спутницей жизни. Благодарю Вас за неоценимую честь, но оставьте ее при себе, пока не встретите ту, что Вас достойна. В конце концов, Вы будете только рады, что я Вас освободила.