о при любых условиях – и любить, и работать, и отдыхать. Вот для таких лето – это новые возможности. Новые открытия и приятные впечатления…
Входная дверь в очередной раз распахнулась, и появился Филипп. Тоже одетый в униформу – синие брюки и синюю рубашку с коротким рукавом, поверх ткани нашиты светоотражающие полосы.
Лицо Филиппа выражало и спокойствие, и одновременно усталость. Он мельком оглядел площадку перед отделением, затем по ступеням спустился вниз.
Филипп шел к Ольге, и в этот момент, пока мужчина направлялся прямо к ней, она ощущала какое-то незнакомое, неизведанное до сих пор чувство. Такой силы и яркости, что сравнить его было даже не с чем.
«Это любовь, – подумала Ольга с мистическим, мрачным ужасом. – Я люблю его. Я люблю его больше жизни, я люблю его так, что мне ничего для него не жалко…»
Теперь она хорошо понимала всех тех несчастных, которые убивали других и себя ради любви, которые жертвовали ради этого чувства всем, совершали невообразимые безумства и глупости.
– Привет, – сказал Филипп и буквально упал рядом с Ольгой на скамейку. Закинул ногу на ногу и чуть сполз вниз, запрокинул голову назад. Закрыл глаза.
– Ты как? – спросила Ольга.
– Ничего. Даже хорошо. Думаю, все обойдется. Вовремя домчались, – пробормотал он, верно, о чем-то своем. – Ты давай к делу. У меня не так много времени.
– Надя отвезла Луку к твоему отцу, а сейчас вернулась ко мне. К нам, – подумав, поправила себя Ольга.
– Я в курсе. Надя мне написала. Ты к делу, пожалуйста…
– Она эгоистка. Она ничем не собирается для тебя жертвовать.
– И не надо… Слушай, ну что за бред? – возмутился Филипп и сел уже нормально, повернувшись к Ольге лицом. – Если ты об этом, то…
– Она тебя бросила, – перебила его Ольга, чувствуя, как у нее раздуваются ноздри. – Я не собираюсь говорить про свою подругу гадости, я к Надюше очень хорошо отношусь, воспринимаю ее такой, какая она есть, и не осуждаю.
– Она меня не бросала.
– Формально, может, и нет, но не все способны сказать правду в глаза. Ей со мной удобнее. Она не любит сложностей. И она всегда и всем об этом говорила – что не выносит их. Она из тех людей, кто хочет жить легко и весело, и она имеет право на это.
– Да и я такой же, – пожал плечами Филипп.
– Нет. Ты у нас спаситель. Для всех страждущих и больных. Для своего отца-паразита. Для нагулянного не пойми от кого мальчика Луки… Ты, как я поняла, и Лоре намереваешься каким-то образом помочь!
– Ну ты преувеличиваешь, – серьезно произнес Филипп. – Родного отца я не могу бросить, это так, но судьба Лоры мне до лампочки. С Лукой, думаю, разберемся…
– Надя уже разобралась. Отправила мальчика к Петру Васильевичу.
– Ну да, я сказал ей адрес… Мы уже по второму кругу с тобой пошли… Слушай, а что ты во все это вдруг решила влезть? – возмутился Филипп. – Это не твое дело, Оль.
– Я хочу тебе помочь. Я не хочу, чтобы ты опять испытал боль от предательства…
– Оль, ты точно бредишь. Я уже взрослый дяденька, я сам в состоянии о себе позаботиться.
– Надя не любит трудностей, вообще, ты меня хоть слышишь?!.. Ты со своей работой, со своей родней, обязанностями скоро станешь ей как кость в горле. Она Никиту бросила и тебя тоже ждет эта участь. Она – не-на-деж-ная, твоя Надежда.
– А кто надежный? Ты?
– Я, – кивнула Ольга.
– Так я и знал… – выдохнул Филипп. – Все, Оль, больше не звони мне и не пиши, ладно? Ни говорить с тобой, ни встречаться я не стану больше.
– Ладно. Только помни – у тебя есть я…
– У меня нет тебя, – отмахнулся он. – Ты все время мне себя подставляешь, суешь себя мне в руки – на, на, возьми! – но я тебя не беру. Да и не нужна мне никакая надежность или преданность… Ну вот как будто сейчас война, и мне надо в разведку, и я выбираю напарника, чтобы пойти с ним в бой, чтобы было кому прикрыть мне спину. А жизнь – это не война, это не тяготы и испытания, жизнь – это радость и удовольствие…
– И это говоришь ты?! – всплеснула руками Ольга. – Ты, который видит вокруг себя кровь, грязь и смерть? Ты, который двадцать лет не может в себя прийти после предательства любимой девушки?
– Да, я, – флегматично согласился Филипп. – Ты знаешь, я уже другой, и мир изменился. Это раньше надо было выживать во всех этих войнах, революциях и катастрофах… Когда голод и холод и в любой момент можно оказаться без крыши над головой. Сейчас этого нет. От ожирения и его последствий гибнут больше, чем от голода. Цивилизация стала настолько развитой, что, потеряв даже все, практически невозможно умереть на улице, если остатки разума еще сохранились… Это я как врач «Скорой помощи» тебе говорю. Даже последнему бомжу окажут лечение, накормят бесплатной едой и предоставят крышу над головой. Помогут восстановить документы, если есть желание вернуть потерянное. Волонтеры, то-се… Государство защищает слабых: мам с детьми, стариков… Не шибко сильно, но помощь всегда есть, пропасть сложно в наше время. За деньги вообще можно купить любую услугу, необязательно ждать помощи от супруга или друзей, как раньше. Специально нанятые люди построят тебе дом, починят машину, и не надо требовать это от мужа, типа – мужик, значит, руки должны быть для дела… А еще – привезут на дом горячий обед, все постирают и погладят. Хозяйственные качества жены тоже сейчас необязательны. Больше того, и жена не нужна, если вдруг мечтаешь о ребенке, но любимой женщины нет. Не надо, не надо напрягать другого человека, предлагая ему руку и сердце, а по сути, предлагая ему стать твоей служанкой. Сейчас есть возможность найти суррогатную маму, за денежку. Я, вообще, против этого, но всякое бывает. По мне, еще хуже – делать из жены сурмаму. Не любя ее, используя ее тело как некий сосуд, лишь для зачатия.
– Так ты против семьи? – Ольга ощутила нечто вроде шока.
– Нет, я против того, чтобы делать из супруга или супруги бесплатную помощь для себя. Видеть в другом человеке только костыли или тугой кошелек. Охранника там или ремонтника. Я за любовь, Оленька, я – за радость. Ты называешь Надю ненадежной? Ну пусть. Я ее не за это люблю.
– А за что? – шепотом спросила Ольга.
– За веснушки! – убежденно произнес Филипп. – За смех. Знаешь, она умеет так звонко, заливисто смеяться!.. От нее еще свет идет. Она как солнце для меня!
– Ты шутишь? Нет, ты бредишь! А вдруг и правда ты заболеешь, серьезно и надолго? Она не станет за тобой ухаживать, учти. А если из-за каких-то мошенников потеряешь все свои финансы? Она тоже не помчится тебя поддерживать. Да мало ли ужасов вокруг творится… Ты, ты, ты же собственными глазами это все видел и видишь! Это какой-то идеализм – утверждать, что сейчас все хорошо и благостно, пропасть невозможно…
– Ладно, я пошел. Пора. И вообще… Оля, блин, нельзя строить свою жизнь в расчете на одни страдания и неприятности. Кому нужна такая жизнь?! Да свихнешься быстрее, воображая грядущие неприятности. И жизнь прекрасна, Оля, все равно прекрасна! Я хочу думать о том, что впереди – самое лучшее, а не боль, кровь и потери. Да, возможно, они будут, но они не властны надо мной. Не они руководят моей жизнью. Не о них я думаю все время.
– Еще минутку, – Ольга схватила его за руку. – Ну тогда чего бы тебе не вернуться к Лоре? Ты ведь ее именно так и любил, тоже как солнце… Наплевал бы на ее предательство и вернул бы себе.
– Оля. Ну ты чудная, – отцепив ее руку, с укоризной вздохнул Филипп. – Я уж сто лет как ее разлюбил, эту Лору.
Он встал со скамейки и пошел прочь – невысокий и какой-то удивительно ладный, красивый. В нем Ольге нравилось все абсолютно. И тело, и лицо, и волосы, и душа. И даже эти странные мысли, что, оказывается, бродили в голове у Филиппа, тоже ей нравились. Пугали, смущали, но завораживали своей странной, парадоксальной логикой.
Надо же. Все должно быть только для радости.
И любить, как выясняется, можно не за надежность, а за веснушки. Впрочем, если подумать, то и Оля тоже любила Филиппа за какую-то несущественную ерунду. Да, точно. Ведь от его кожи пахло абрикосом! И это оказалось важнее всего, важнее всех прочих мужских и человеческих достоинств Филиппа.
Ольга поднялась, побрела прочь.
Она плакала и улыбалась. Слез не вытирала – они градом текли по ее щекам. Солнце ласково гладило ей затылок.
Она оказалась за пределами территории больницы, не сразу смогла сообразить, куда надо идти. И вдруг увидела трамвай, почти бесшумно катящийся мимо. Сбоку, на табличке, были написаны номер маршрута и конечная остановка. Название улицы показалось Ольге знакомым. Но откуда? «Так это там живет Петр Васильевич! Это знак, точно знак!»
Ольга сорвалась с места вслед за трамваем, бежала с такой скоростью, словно пыталась догнать свою мечту. Успела в последний момент, к тому же водитель решил подождать ее.
– Спасибо… – Ольга, ворвавшись в салон, бухнулась на свободное кресло, смахнула слезы с глаз.
Трамвай ехал долго, почти час, наверное, медленно и осторожно преодолевая повороты рельс, зависая на каждой остановке, впуская и выпуская пассажиров, которых становилось все больше. Наконец, трамвай остановился, водитель по громкой связи объявил, что это конечная.
Ольга спустилась по ступеням на мостовую, мысленно твердя адрес, по которому жил отец Филиппа, Петр Васильевич.
К чему он Ольге, этот человек, чем знакомство с ним может ей помочь, она сама пока не знала. Раньше, наверное, будучи другой Ольгой, она бы пилила себя: зачем, да почему, какой смысл, неудобно, неприлично, глупо – безо всякой цели отправляться к незнакомому человеку, но сейчас подобные мысли уже не одолевали ее.
Ибо ответ на все один: там видно будет.
И вообще, оказывается, в силах каждого человека изменить этот мир. Не надо сидеть и ждать, надо стучаться во все двери, трясти руками решетки на окнах, кричать и звать. Вот если расшатать все вокруг, завести всех окружающих, саму ситуацию скрутить в тугую пружину – потом непременно должно что-то случиться. Рухнут каменные стены, разлетятся в разные стороны кирпичи, раскричатся, рассорятся все! И кто знает, может быть, все сложится именно так, как и требовалось изначально.