Ответы на них приходят в четверг вечером.
Мы с Миллисент сидим в клубе, на вечеринке по случаю ухода на пенсию кого-то из правления. Подобные вечеринки в клубе невероятно показушные, почти вульгарные. Столы ломятся от еды, вина в избытке, и все поздравляют друг друга с очередными успехами в рабочей и личной жизни.
Мы участвуем в них, потому что должны; налаживание деловых контактов – часть и моей работы, и работы Миллисент. Придя на эту вечеринку вместе, мы потом, по обычаю, разделяемся. Я направляюсь налево, она – направо. Мы кружим по залу, встречаемся в центре, снова разделяемся и кружим по залу и опять воссоединяемся у входа.
На Миллисент яркое желтое платье. Со своими рыжими волосами она походит в нем на ослепительный язык пламени. Жена постоянно передвигается в толпе, заговаривает то с одним, то с другим гостем, но ее желтый наряд ни на минуту не исчезает из моего поля зрения. И я постоянно ловлю на себе ее взгляды. Когда губы Миллисент шевелятся, я пытаюсь понять, что она говорит. Она ходит по залу с бокалом шампанского в руке, но не отпивает из него ни глоточка. Только этого никто не замечает.
Сегодня глаза моей жены сверкают светлее обычного – зеленью молодого листика под солнцем. Такими я их не видел давно. Вот эти глаза в очередной раз скашиваются на меня. Миллисент видит, что я на нее смотрю, и подмигивает мне.
Я выдыхаю и продолжаю налаживать свои деловые контакты.
Энди и Триста также здесь, с полными бокалами вина в руках. Энди поглаживает себя по животу и говорит, что ему нужно с ним что-то решать. Триста немногословна, но задерживает на мне взгляд дольше положенного, наверное, вспоминает наш разговор об Оуэне или какие-то отрывки из него.
Кекона тоже пришла на вечеринку с эскортом в виде молодого мужчины, которого она даже не удосуживается нам представить, зато обсуждает всех остальных гостей: кто выглядит хорошо, а кто не очень, кто уже не работает и кто ищет работу. Будучи одним из самых состоятельных членов клуба, Кекона может позволить себе говорить все, что ей хочется, и люди все равно будут ее принимать.
Мимо меня проходит с подносом клубная официантка Бет и предлагает мне выбрать напиток, сильный алабамский акцент придает ее голосу самоуверенной дерзости.
– Не сегодня, – мотаю я головой.
– Ладно, – говорит Бет.
Я подхожу к супругам Рейнхартам. Лиззи и Макс совсем недавно переселились в Хидден-Оукс. Моя жена продала им дом, и я уже успел с ними познакомиться: Макс играет в гольф, а Лиззи утверждает, что раньше играла в теннис и теперь подумывает заняться им снова. Ее мужу быстро надоедает разговор о спорте, и он переводит его на другую тему – маркетинг. Это его бизнес. Макс считает, что мог бы сделать много полезного для клуба Хидден-Оукса, хотя его официально об этом никто не просил.
Я устремляюсь дальше, наказав на прощание Лиззи позвонить мне, если она соберется снова играть в теннис. Лиззи обещает связаться со мной.
С Миллисент мы встречаемся на середине дистанции. Ее бокал все еще полон. Миллисент выливает половину шампанского в цветочный горшок.
– Ты как, нормально? – спрашивает она.
– Отлично.
– Тогда еще круг?
– Давай.
Мы опять разделяемся, и я обхожу другую часть зала, приветствуя всех, с кем еще не здоровался. Такое впечатление, будто я двигаюсь кругами, потому что по-другому не умею.
Оповещение населения производится до одиннадцатичасовых новостей. Я не знаю, кто первый обратил на него внимание, но я вижу, как люди начинают доставать свои телефоны. Слишком многие, чуть ли не все сразу.
Женщина рядом со мной шепчет:
– Это он.
Кто-то включает телеэкраны в баре. Перед нами всплывает Джош – на полпути к своему звездному часу. Сегодня вечером он не выглядит чересчур юным, возможно, из-за очков. Они у него новые.
– Я получил письмо чуть раньше на этой неделе. Посовещавшись и с полицией и с владельцем нашего канала, мы решили ради безопасности общества предать его содержание огласке.
Снимок письма высвечивается на экране. Мы все впиваемся в него глазами, внимательно читаем напечатанные слова, а репортер громко и отчетливо произносит их вслух. Когда Джош доходит до абзаца о женщине, которой предстоит исчезнуть в пятницу 13-го числа, из уст всех гостей вырывается дружный вздох. Я оглядываюсь по сторонам и нахожу ярко-желтое платье.
Миллисент смотрит на меня; на ее губах играет полуулыбка, одна бровь приподнята, словно задает мне вопрос.
Я молча подмигиваю жене.
– Бесподобно, – говорит она. – Ты бесподобный!
Миллисент лежит на кровати обнаженная, желтое платье валяется на кресле.
– Думаешь, теперь все поверят в возвращение Оуэна?
Я не сомневаюсь, что поверят. Просто хочу, чтобы это мне сказала моя жена.
– Конечно, поверят. Они уже поверили.
Я – тоже обнаженный – стою у изножья кровати и улыбаюсь так, словно захватил флаг.
Миллисент вытягивает вверх руки, вцепляется ими в изголовье.
Я падаю на кровать рядом с ней:
– Теперь они будут искать Оуэна.
– Да.
– И не станут больше никого подозревать.
Миллисент дотрагивается пальчиком до моего носа:
– Благодаря тебе.
– Да ладно…
– Это правда.
Я мотаю головой:
– Давай не будем злорадствовать.
– Завтра.
Последующие несколько дней проходят потрясающе. То, как Миллисент смотрит на меня, наполняет мое сердце счастьем. Я даже расправляю плечи.
Миллисент чувствует то же самое. На следующий день после вечеринки она присылает мне эсэмэску с подписью: «Пенни». Это единственное мое прозвище для Миллисент. Но я не употреблял его уже много лет.
Первый раз я назвал ее так во время свидания – до того, как мы поженились, но уже после того, как переспали. Ни у кого из нас не было денег, поэтому многие наши свидания проходили очень скромно. Мы долго гуляли, ходили на дешевые сеансы в кино и заглядывали в бары только в часы скидок. Поневоле мы стали изобретательнее. В ту самую ночь мы проехали двадцать миль, чтобы съесть дешевую пиццу и поиграть в видеоигры в старомодном пассаже. Я вышел победителем во всех спортивных играх, но Миллисент изрешетила мне пулями задницу в играх с огнестрельным оружием.
Через дорогу от пассажа находился небольшой парк с фонтаном. Миллисент вынула из кармана пенни, загадала желание и бросила монетку в фонтан. Мы проследили взглядами за тем, как она погрузилась на дно, упав поверх множества прочих монет. Вода в фонтане была настолько прозрачной, что я смог прочитать на ней два слова:
«Один цент».
– Вот как я буду тебя называть, – сказал я. – Пенни.
– Почему пении?
– Потому что Миллисент звучит почти как милли-цент[2].
– О Господи!
– К тому же у тебя рыжие волосы, – добавил я.
– Пенни? Ты серьезно?
– Пенни, – улыбнулся я.
Миллисент покрутила пальцем у виска.
Я был влюблен, беззаветно и безусловно. Но тогда я не признался ей в этом вслух. Вместо этого я окрестил ее «Пенни». В конце концов, мы сказали друг другу те самые, заветные слова, и я перестал называть Миллисент «Пенни». И вот теперь она сама воскресила это прозвище. А мне почему-то больше не хочется его произносить.
21
Понедельник 9-го, Аннабель на работе. День чудесный – солнечный, но не слишком жаркий. Воздух почти бодрящий. Аннабель припарковала свою машину в конце квартала и идет вниз по улице, проверяя номерные знаки и спидометры. Ее короткие волосы выбиваются из-под кепки, козырьком которой она прикрывает от солнца глаза. В правое ухо вставлен наушник, а вниз по груди, по рубашке, вьется белый шнурок, исчезающий в правом переднем кармане брюк. Голубая униформа Аннабель скроена в стиле унисекс. Я наблюдаю за ней, поджидая. Дойдя до зеленого автомобиля, Аннабель начинает нажимать кнопки своего ручного сканера.
Я бегу со всех ног по кварталу, останавливаюсь в нескольких футах от нее и поднимаю вверх руки, как будто прошу ее обождать.
Аннабель смотрит на меня как на сумасшедшего.
Я достаю свой телефон и передаю его ей.
«Извините, я не хотел вас напугать. Меня зовут Тобиас. Я глухой».
Аннабель читает мое сообщение. Ее плечи расслабляются, она кивает.
Я показываю на машину, потом на себя. Аннабель показывает на просроченный спидометр.
Я складываю домиком руки под подбородком – как будто умоляю. Или молюсь.
Она улыбается. У Аннабель замечательная улыбка.
Я тоже улыбаюсь, показывая ей свои ямочки.
Аннабель грозит мне пальчиком.
Я снова передаю ей свой мобильник:
«Обещаю, я никогда больше не буду так делать…»
Она вздыхает.
Я выиграл. Зеленый автомобиль не удостаивается штрафной квитанции.
Хотя это – не мой автомобиль.
И я сам даже в толк не возьму, зачем «заговорил» с Аннабель. Мне не следовало этого делать. Мне уже не нужно узнавать подробности ее жизни – где она живет, ждет ли ее кто-нибудь дома. Я уже получил ответы на эти вопросы. Но я все-таки вступаю с ней в свой «немой» диалог. Это – часть моего отборочного процесса.
В среду я встречусь с Аннабель снова. Но она этого не знает.
Портреты Оуэна повсюду. Компьютерные специалисты «состарили» его, постаравшись представить, как он должен выглядеть сейчас. Они даже прикинули, как он может маскироваться. И теперь эти образы бомбардируют меня со всех сторон – их показывают во всех новостных репортажах, печатают во всех газетах, размещают в Интернете. На телефонные столбы наклеены листовки. Оуэн с бородой, усами, темными волосами, лысый, толстый, худой. Оуэн с длинными волосами и короткой стрижкой, в очках и контактных линзах, с бакенбардами и козлиной бородкой. Оуэн, выглядящий как любой человек и как немужчина.
И сделал это я!
Ладно, это сделала Миллисент. Или начала. Но я тоже приложил руку.