Я не совершил ничего неординарного. Но из-за меня теперь все ищут Оуэна Оливера Рили.
Я всегда хотел выделяться из массы. Быть выше среднего уровня.
Сначала – в теннисе. Мой отец играл в теннис, мать делала вид, что играла, и в семь лет я забил свой первый теннисный мяч. Это был первый вид спорта, которым я заинтересовался. И родители обеспечили мне старт – купили мне мою первую ракетку и наняли тренера. За несколько лет я стал лучшим юным игроком в клубе. Но так и не удостоился родительского внимания – того, которого желал. Впрочем, мне от этого стало только лучше. Я не представлял себе, сколько во мне копилось злости, пока не ударил по этому маленькому желтому мячику.
Тогда я не был «середнячком», не был разочарованием ни для кого, кроме собственных родителей. Я был в теннисе лучше всех остальных, пока не перестал таким быть. Но, как дальше жить «середнячком», я не знал. И подался за океан, подальше от родителей, в поисках места, где я мог бы быть лучше других и никого не разочаровывать. С Миллисент я этого добился.
Ужасно так говорить, но моя жизнь стала намного лучше после кончины родителей. И после того, как в нее вошла Миллисент. Она позволила мне ощущать себя выше, лучше других.
И она так впечатлена моим письмом, что даже в постели заговаривает о нем:
– Как бы мне хотелось вырезать его и наклеить на холодильник!
Я смеюсь и глажу ее ногу. Она лениво закидывается на мою.
– Дети бы сочли это странным, – бормочу я.
– Они бы даже не заметили.
Миллисент права. Наш холодильник сплошь оклеен фотографиями, составляющими своеобразный семейный альбом. Они настолько размыты, что ни одна не выделяется из общей массы.
– Ты права, – говорю я. – Они бы не заметили.
Миллисент перекатывается и прижимается лицом к моему лицу.
– Я хочу раскрыть тебе свой секрет, – шепчет она.
Мое сердце слегка подскакивает в груди. Мне вдруг становится не по себе.
– Что за секрет? – спрашиваю я. В голос, не шепотом.
– Я наблюдала за ней.
– За кем?
– За Аннабель, – беззвучно, одними губами артикулирует это имя Миллисент.
Сердце немного успокаивается.
Мы делали так и раньше. Мы наблюдали за Линдси и обменивались впечатлениями.
– И? – интересуюсь я.
– Она будет прекрасно смотреться на телеэкране.
Свет в нашей комнате не горит, но кромешной темноты в ней нет. Наша спальня находится на втором этаже и выходит окнами на улицу. И блики фонарей поблескивают вокруг занавесок. Я много раз наблюдал за ними после нашего переезда в этот дом. Их золотое свечение кажется таким неестественным.
– Пенни, – говорю я.
Миллисент смеется:
– Что?
– Я люблю тебя.
– И я тебя люблю.
Я закрываю глаза.
Иногда я первым произношу эти слова. Иногда их первой произносит Миллисент. Мне это нравится – так мы на равных. Но это сейчас. А тогда, в молодости, первой призналась мне в своих чувствах Миллисент. Она первой сказала, что любит меня. Прошло три месяца. Три месяца с нашего знакомства в самолете до ее признания. Я любил Миллисент, по меньшей мере, два с половиной месяца из тех трех, но не говорил ей об этом. Пока она не сказала мне о своей любви. Когда это произошло, мы сидели на дереве. Мы были молодыми, бедными и в поиске развлечений залезли на дерево.
В Вудвью полно деревьев. У нас имеется парк с огромными, раскидистыми дубами, идеально подходящими для лазанья. Но в тот день мы с Миллисент сидели на клене. Мне следовало догадаться, что, пожелав забраться на дерево, Миллисент выберет не доступный дуб в общественном парке, а этот клен, из-за которого нам придется прегрешить – нарушить границы частного владения.
Клен рос перед домом, стоявшим в нескольких сотнях ярдов от дороги. И между дорогой и его входной дверью находилась только гладкая зеленая лужайка, да этот гигантский клен.
Дело было в середине августа, на пике летней жары. И некоторое время мы просто смотрели на клен из моего авто, оснащенного кондиционером. Мы припарковались ниже по дороге, выбрав место, с которого открывался прекрасный обзор на все окрестности. Мы сидели в машине и ждали, пока дом погрузится во тьму. Свет продолжал гореть только в одной комнате – на втором этаже справа. Миллисент сжимала мою руку так, словно была на грани.
– Ты действительно хочешь залезть на это дерево? – спросил ее я.
Она повернулась ко мне, сверкнула глазами:
– А ты не хочешь?
– Я как-то не думал об этом раньше.
– А сейчас?
– А сейчас я действительно хочу залезть на это чертово дерево.
Миллисент улыбнулась. Я тоже улыбнулся. Свет в доме, наконец, погас.
Я повернул ключ, выключив кондиционер. В салоне машины сразу же стало душно. Миллисент вылезла из нее первой. Придержав дверь за ручку, чтобы не хлопнуть ею. Я вылез следом и тоже очень аккуратно закрыл свою дверцу.
А затем перевел взгляд на клен. Внезапно он показался мне слишком открытым для посторонних глаз. «Интересно, грозит ли тюремное заключение нарушителям частных границ?» – промелькнуло в моей голове.
Миллисент бросилась бежать. Она пронеслась по улице, через лужайку и исчезла за кленовым стволом. Скажи она или даже крикни что-нибудь, я бы ее не услышал.
Я побежал за ней следом, тем же путем. Мои ноги почему-то отяжелели. Казалось, каждый мой шаг отдавался гулким стуком по округе. Но я продолжал бежать до тех пор, пока не добрался до Миллисент. Едва я приблизился к дереву, как она притянула меня к себе и поцеловала в губы. Крепко. Я чуть не задохнулся.
– Ну что, ты готов забраться на дерево? – спросила Миллисент.
И не успел я ответить, как она вскочила на большущий наплыв на стволе, дотянулась оттуда до самой нижней ветви, схватилась за нее и поднялась выше. Я наблюдал за ней, опасаясь, что в доме зажжется свет или она упадет с дерева и мне придется ее ловить. Но ни того ни другого не произошло.
– Давай, – прошептала Миллисент.
Она уже сидела не верхней ветке и смотрела оттуда вниз, на меня. Лунный свет превратил ее в размытый силуэт. Я различал лишь длинные волосы, колыхавшиеся на ветру, и ноги, свисавшие по обе стороны ветки. Все остальное казалось неясной тенью.
Я залез на дерево. Правда, это оказалось гораздо труднее, чем я ожидал, и кряхтел я достаточно громко, чтобы разбудить любого в радиусе десяти милей. И все-таки семейство в доме вблизи нас продолжало спать. Окна в их комнатах оставались темными.
Пока я долез до Миллисент, с меня сошло десять потов. Мне стало жарко. Воздух среди ветвей дерева был гуще. И пах корой, мхом и потом.
Миллисент схватила мою футболку, притянула меня к себе близко-близко и впилась губами в мои губы. Клянусь, она пахла кленовым сиропом.
Миллисент прижалась лицом к моей шее, и ее горячее дыхание обожгло мою кожу.
– Эй, – окликнул я подругу.
Она подняла голову и посмотрела на меня. Влажная прядка волос прилипла к ее щеке.
– Я люблю тебя, – сказала Миллисент.
– И я тебя люблю.
– Любишь? Правда?
– Конечно, люблю.
Миллисент прикоснулась рукой к моей щеке:
– Поклянись.
– Клянусь.
22
Автоматические кофемашины – одно из самых удобных изобретений человечества за все времена. Никаких барист, никакого жирного молока вместо двухпроцентного, никаких нежелательных привкусов. Все, что мне нужно сделать, – это выбрать сорт кофе, молоко, вкус и даже температуру варки, а затем нажать на зеленую кнопочку «включить». И мой кофе наливается в стаканчик. К тому же это довольно дешевое удовольствие.
В деловой части города такие удобные, но простые кофемашины доступны только в мини-маркетах на автозаправочных станциях. В настоящих кофейнях автоматов нет. Мой любимый автомат находится в магазинчике при заправке в двух милях от Оукса. Я заезжаю туда, даже когда ограничен во времени. Кассиршей там работает красивая девушка по имени Джессика. Она из тех, кто всегда улыбается и находит доброе словцо для любого человека. Может быть, отчасти я именно из-за нее проезжаю две лишние мили до заправки. Но, по сути, пить там кофе вошло в мой жизненный уклад. У каждого имеется свой жизненный уклад.
И у Аннабель, естественно, тоже.
Каждую среду вечером она ужинает со своими родителями в одном и том же итальянском ресторане. Мне кажется, они заказывают там все время одни и те же блюда, одни и те же напитки и даже один и тот же десерт. Ужин начинается в половине седьмого и заканчивается к восьми. Аннабель уходит из ресторана домой. На то, чтобы добраться пешком до своей квартиры, ей требуется одиннадцать минут. Если она не заглядывает по дороге в какой-нибудь магазин, не отвечает на телефонный звонок и не натыкается на какого-нибудь знакомого. Типа меня.
Пока Аннабель смотрит на свой телефон, я врезаюсь в нее.
Она вскидывает на меня глаза в удивлении. Узнала!
– Привет, – говорит Аннабель.
Сейчас она накрашена сильнее, чем бывает днем. Губная помада темнее, глаза подведены. Коротко постриженные волосы делают ее лицо даже более привлекательным.
Я достаю свой мобильник.
«Неужто это самая прекрасная контролерша в городе?☻»
Аннабель поводит глазами:
– Как ваши дела?
Я киваю и указываю на нее.
Она поднимает большой палец вверх.
«Что вы тут делаете одна? Разве вы не знаете, что в городе объявился серийный убийца?»
Аннабель улыбается, пока читает мои вопросы.
– Я прямо сейчас направляюсь домой.
«А, может, выпьем чего-нибудь сначала?»
Аннабель колеблется.
Я показываю на бар ниже по улице.
Она смотрит на часы. И я искренне удивляюсь, когда она произносит: «Да». Ей следовало сказать: «Нет». Хотя бы из-за всей этой истории с Оуэном Оливером. Похоже, Аннабель еще более одинока, чем я думал.
Бариста Эрик приветствует меня взмахом руки. Я уже приходил в этот бар несколько раз – всегда один, всегда в ожидании, когда Аннабель пойдет домой после ужина с родителями. Эрик думает, что меня зовут Тобиас. Я научил его всем известным мне азам языка жестов. И теперь он может «прои