Просто жуть, как все быстро случилось.
С другими было иначе – особенно с Холли. Ее никто не искал. Ведь никто не заявлял в полицию об ее исчезновении.
Мы с Миллисент приняли решение вместе. И мы никогда не обсуждали его после того, как Холли не стало. Мне это даже в голову не приходило. Я слишком сильно беспокоился о том, как бы меня не задержала полиция. И совсем не думал о том, что может последовать дальше. А спустя несколько дней позвонила мать Миллисент. Ее болезнь Альцгеймера еще не развилась настолько, чтобы она забыла, сколько у нее дочерей. Мы не сказали ей, что Холли выпустили из лечебницы, но она это узнала сама – просто туда позвонила.
Именно тогда у нас с Миллисент состоялось первое «ночное свидание». До этого мы с женой просто забавлялись, употребляя это кодовое выражение. Но наступил момент, и нам потребовалось все обсудить без посторонних глаз и ушей.
Когда я рассказал Миллисент о звонке ее матери, выражение ее лица не изменилось. Мы только что отужинали, дети смотрели телевизор, а мы с женой все еще сидели за столом. На ужин у нас были вегетарианские гамбургеры с помидорами и органическим сыром, картофель-фри и салат. И я все еще жевал ломтики картошки, макая их в пряный псевдомайонез.
– Я предполагала, что это случится, – сказала жена.
Я оглянулся – удостовериться, что поблизости нет детей.
В те дни я подскакивал от собственной тени. Я не привык нарушать закон, а тем более кого-то убивать. И вздрагивал от любого звука. Я боялся, что полиция нас вычислит. И каждый день старил меня на год. Так мне, во всяком случае, казалось.
– Нам не следует обсуждать это здесь, – сказал я.
– Безусловно. Поговорим позже, когда дети уснут.
Но я все равно занервничал:
– Нам нужно выйти из дома, пойти куда-нибудь. Хотя бы в гараж. Мы можем сесть в машине.
– Отлично. Значит, у нас будет свидание.
Наше первое ночное свидание состоялось после того, как одиннадцатилетний Рори и десятилетняя Дженна легли спать. Миллисент оставила дверь в дом приоткрытой – на случай, если мы им потребуемся.
Я думал, нам следует сказать матери Миллисент, что мы не видели Холли. Я был не прав.
– Нельзя говорить матери, что Холли пропала, – предостерегла меня жена. – Она начнет ее искать.
– Но она ее не найдет…
– Не найдет. Но она станет искать Холли до тех пор, пока будет помнить о ней.
– Значит, мы соврем твоей матери? Скажем ей, что Холли у нас и с ней все в порядке?
Миллисент помотала головой. И, погруженная в мысли, уставилась на приборную доску.
Наконец она произнесла:
– Другого выхода нет.
Я ждал, опасаясь сморозить новую глупость.
Помнится, когда Миллисент предложила сделать вид, будто Холли жива, мне подумалось, что это не сработает. После всего, что мы сделали, и после того, с чем мы вроде бы покончили, новый обман мог легко все разрушить. Мы никогда толком не думали об этом. И никогда не обсуждали такую вероятность.
– Не сработает, – сказал я. – В конечном итоге твоя мать захочет поговорить с Холли, повидаться с ней. Она приедет сюда или попытается связаться с ней… – забормотал я, перечисляя все возможные варианты. – Вряд ли мы ее сможем убедить в том, что были единственными людьми, кто видел или разговаривал с Холли.
– А почему бы Холли не уехать? – сказала Миллисент. – Из-за меня… Или из-за того, что я напоминаю ей о том, что она вытворяла и почему ее поместили в психушку.
Я начал врубаться:
– Будь я на ее месте, я пожелал бы начать жизнь с чистого листа и уехал из страны.
– Я бы точно уехала из страны, – согласилась Миллисент.
– Ты отправишь матери письмо по электронной почте?
– Нет, обычное письмо. Длинное. В котором дам понять, что со мной, то есть с Холли, все в полном порядке. Просто мне требуется время, чтобы прийти в себя и влиться в общество.
Миллисент послала матери письмо почти через неделю после смерти сестры. Холли написала, что уезжает в Европу подлечиться, найти себя и свое место в этом мире, но будет регулярно писать и звонить. Мать ответила, что понимает. Миллисент вложила в конверт даже фотографию Холли из моего телефона, которую я сделал в лавке. Через некоторое время мать Миллисент приехала к нам в гости и показала это письмо – оно вернулось туда, где его написали.
Уйдя в мир иной, моя теща больше не вспоминала ни об одной из своих дочерей.
30
Первый раз я вижу сообщение, еще сидя в машине у кофейни. Я на полпути между домом и работой – возвращаюсь в клуб после того, как высадил детей у школы. Только остановился, чтобы выпить чашечку кофе. И вот, мой мобильник взрывает новостное сообщение:
ОУЭН СНОВА ПОШЕЛ НА КОНТАКТ
На видео Джош рассказывает о последнем послании от Оуэна. Впервые за долгое время он не выглядит уставшим. Джош стоит перед полицейским участком. Его щеки горят, глаза широко распахнуты – не от кофеина, а от возбуждения. После недельного наблюдения за действиями полицейских, проверявших автобусные остановки для отдыха пассажиров и заброшенные лачуги и сараи, он выглядит совершенно новым человеком.
На экране высвечивается снимок письма. Имя Оуэна четко видно.
«Эта записка – не единственная вещь, которую я получил от человека, именующего себя Оуэном Оливером Рили. В этот листок бумаги была завернута прядь волос. Нам еще не известно, принадлежит ли она мужчине или женщине. Но, пока мы общаемся с вами, полиция проводит ДНК-тест. И, как только мы узнаем его результаты, мы вас сразу же о них оповестим».
Джош подчеркивает, что пока еще доподлинно не известно, что произошло с Наоми. И представляет зрителям молодую женщину – якобы ее подругу. Мне она не знакома. Я не помню, чтобы видел эту женщину с Наоми в реальной жизни или в сети. Она сильно гнусавит. И меня это раздражает. Такое ощущение, будто я оказался запертым с ней в машине. Женщина утверждает, что Наоми «милая, но не жеманная, хорошая подруга, но достаточно независимая, умная, но не всезнайка». А я не понимаю, что это значит.
«Подруга» Наоми отходит в сторону. Камера снова фокусируется на Джоше, а затем расширяет обзор. Рядом с репортером стоит мужчина – довольно крупный, с усами, делающими его похожим на моржа. Со слов Джоша, это помощник управляющего отелем «Ланкастер», работавший вместе с Наоми. Джош не просит его охарактеризовать Наоми одним словом, но он это делает:
«Если бы мне нужно было описать Наоми одним словом, я бы сказал «добрая». Она была добра ко всем – и к гостям нашего отеля, и к своим коллегам. Всегда готова помочь. Если постояльцу нужно было отнести что-то в номер, а горничные были заняты, Наоми добровольно вызывалась это сделать. Если кто-то из коллег заболевал, она охотно выходила на замену. Никогда ничего не просила. У меня, во всяком случае. За каждого я сказать не могу».
Стук в окошко машины заставляет меня подскочить.
Триста.
Я вижу ее и ее отражение в стекле. В последний раз, когда я видел Тристу, она была обдолбана до состояния, близкого к коме. Но данное ей обещание я сдержал и ничего не рассказал Энди.
Триста улыбается мне, жестом просит опустить окошко. И, когда я это делаю, она наклоняется и целует меня в щеку. Ее абрикосовая губная помада кажется мне очень липкой.
– Привет, – говорю я.
Триста смеется. Улыбка делает ее моложе, как и козырек с ромашкой на голове.
– Прости, у меня просто хорошее настроение.
– Заметно, – я выхожу из машины и встаю к ней лицом. Глаза Тристы чистые, зрачки не слишком большие и не слишком маленькие. Кожа чуть розоватая, как будто накануне она провела день на пляже. – Отлично выглядишь!
– Да, у меня все отлично.
Облегчение, которое я ощущаю, подтверждает, как сильно я за нее беспокоился.
– Я очень рад это слышать. Я волновался за тебя.
– Я ушла от Энди, – говорит Триста.
– Ушла? Куда? – я кидаю взгляд на кофейню, думая, что Энди в ней. На самом деле.
– Нет, я имела в виду не это. Мы больше не живем вместе.
Скрыть шок мне не удается. Энди и Триста поженились вскоре после нас с Миллисент. Мы были на их свадьбе. Ничто не намекало на проблемы в их семье. Ни я, ни Милллисент не замечали ничего такого.
– Энди разве тебе не сказал? – спрашивает Триста.
– Нет.
– Что ж, узнаешь это от меня. Я его бросила.
У меня на языке вертятся слова: «Мне очень жаль, что ваш брак распался». Мне действительно жаль, потому что Энди с Тристой – мои друзья. Но Триста выглядит такой счастливой, что я лишь плотно сжимаю губы.
Триста закатывает глаза.
– Все в порядке. Ты ничего не должен говорить. Только знаешь что? Я никогда его по-настоящему не любила. Так, как ты любишь Миллисент, – Триста улыбается, совершенно не смущенная. – Это правда. Я вышла замуж за Энди потому, что он соответствовал всем моим требованиям. Это звучит ужасно, да? Ну же, скажи! Я – стерва!
– Я никогда не называл тебя стервой.
– Но ты так считаешь. Должен считать – ведь ты друг Энди.
– Я и твой друг тоже.
Триста пожимает плечами.
– Я больше не буду брать у тебя уроки. Извини, но я не могу ходить в клуб, который посещает Энди.
– Понимаю.
– Ты мне действительно очень помог, – говорит Триста. – Тот разговор помог мне понять, что к чему.
Тот разговор и мне помог. Благодаря Тристе я узнал об Оуэне то, чего не узнал бы иначе никогда, и смог написать от его имени убедительное письмо Джошу. Но Триста имеет в виду другое.
– Я ничего такого не сделал, – говорю я. Возможно, чтобы убедить самого себя, что не я разрушил брак друга.
– Если бы ты меня тогда не выслушал, моя тайна осталась бы со мной и продолжала бы меня изводить. Мне нужно было выговориться. Но кому хочется слышать такое. Все желают знать только одно: Оуэн – чудовище.
– А он не такой?
Триста задумывается, посасывая соломку:
– И да, и нет. Помнишь, я тебе сказала, что секс с ним был хорошим. Не классным, но хорошим?