Я киваю.
– Я соврала. Он был классным. Реально фантастическим. Оуэн был… он был… – голос Тристы плывет. Она отводит взгляд на парковку перед кофейней, явно прокручивая перед глазами воспоминания, которые я видеть не могу. Мне неловко смотреть на нее молча, но говорить что-то мне кажется еще неуместней. И я не открываю рта.
– Я любила его, – признается вдруг Триста.
– Оуэна?
Она кивает, а потом трясет головой:
– Это звучит ужасно. Я не хочу сказать, что собираюсь к нему сбежать. Да и где его найти, я не знаю. О Боже, я не так выразилась, – Триста вскидывает вверх руки, словно отмахиваясь от объяснения. – Прости. Это все так странно.
– Нет, это… – я не могу подобрать другого слова.
– Странно.
Я пожимаю плечами:
– Ну да, странно.
И ужасно.
– Любить чудовище плохо?
– Ты же не знала, что он за человек, когда влюбилась в него?
– Не знала.
– И ты полюбила его не за то, что он – чудовище, так ведь?
Теперь Триста пожимает плечами:
– Как я могла это понять?
У меня нет ответа.
31
Церковь Обретения Надежды становится местом сбора всех людей, желающих поговорить о Наоми, помолиться за нее или поставить свечку. Сначала туда зачастили ее подруги и коллеги по работе. Возможно, первыми дорожку в эту церковь проложили моржеобразный помощник управляющего «Ланкастера» и гнусавящая девушка. Но теперь доброхотов заметно прибавилось.
Я не захожу в саму церковь, но останавливаюсь возле нее по дороге с работы домой. Сидя в машине, я наблюдаю, как люди входят и выходят оттуда. Одни задерживаются там надолго, другие – только на несколько минут. Некоторых я узнаю. Я общался с этими людьми в клубе и готов держать пари, что никто из них не был знаком с Наоми. Это не те люди, что встречаются с гостиничными портье.
Слухи о новом обычае доходят до Миллисент – скорее всего, от кого-то из клиентов. И она решает, что наше семейство должно сходить в эту церковь в пятницу.
Вечер проходит в спешке. Я запаздываю с урока и, войдя в дом, тут же прыгаю в душ. Рори после школы отправился в гости к другу, но позабыл, когда мы условились встретиться. И Миллисент уезжает за сыном. Дженна собирается в своей комнате. Времени на домашний ужин у нас не остается, и мы решаем после церкви заглянуть в какой-нибудь ресторанчик. Рори хочет в итальянский, Дженна в мексиканский, а мне все равно.
Когда машина заезжает в гараж, я зову Дженну:
– Поехали отрываться!
Когда я так говорю, Дженна всегда хмыкает: в ее представлении я становлюсь похожим на настоящего папу.
Но сейчас она не произносит ни слова.
– Дженна?
Когда она не отвечает во второй раз, я поднимаюсь наверх и стучу в ее дверь. Дженна прикрепила к ней маленькую белую табличку, украшенную ленточками всех цветов радуги. На табличке пузырящимся почерком Дженны выведены два слова: «Нет, Рори».
Внизу открывается дверь гаража и из него доносится крик Миллисент:
– Готовы?
– Почти, – отвечаю я жене и снова стучу в дверь дочери.
Дженна не отвечает.
– Что там у вас происходит? – осведомляется Миллисент.
Дверь не заперта. Я приоткрываю ее на несколько дюймов:
– Дженна? С тобой все в порядке?
– Да, – раздается тоненький звук. Он доносится из ванной.
В нашем доме ни у кого нет только спальни. У каждого из нас свои апартаменты, с ванной комнатой, примыкающей к спальне. Четыре спальни, четыре с половиной ванные – так спроектированы все дома в Хидден-Оуксе.
– Давай выходи! – кричит Рори.
Миллисент поднимается по лестнице.
Я пересекаю спальню Дженны, обходя игрушки, одежду, обувь и наборы макияжа расцветающей девушки-подростка. Дверь в ванную открыта. В тот самый момент, когда я заглядываю внутрь, в коридоре у комнаты Дженны появляется Миллисент.
– В чем дело? – спрашивает она.
Дженна стоит на полу, выложенном белой плиткой; у ее ног валяются пряди темных волос. Дочь вскидывает на меня глаза – такие большие, каких я раньше не видел. Она отрезала себе все волосы. Почти до кожи, оставила не больше дюйма длины.
За моей спиной ахает Миллисент. Она кидается мимо меня к Дженне и обхватывает ее голову обеими руками:
– Что ты наделала?
Дженна, не моргая, переводит взгляд на мать.
Я молчу, хотя знаю ответ. Я понимаю, что сделала Дженна. И это понимание повергает меня в ужас; мое тело цепенеет, ноги прирастают к напольному коврику цвета хурмы.
– Какого… – Рори тоже уже в комнате; он глядит на свою сестру… на ее волосы на полу в ванной.
Дженна поворачивается ко мне и спрашивает:
– Теперь он меня не заберет?
– Господи Иисусе, – бормочет Рори.
Не Иисус.
Оуэн.
В церковь мы не идем. Мы вообще никуда не идем.
– Доктор, – резюмирует Миллисент. – Нашей дочери нужен доктор.
– Я знаю одного врача, – говорю я. – Он – мой клиент.
– Позвони ему. Нет, подожди. Может, нам не стоит обращаться к твоим клиентам? Может, им не следует знать об этом?
– О чем?
– О том, что нашей дочери требуется помощь.
Мы с женой смотрим друг на друга, не зная, что предпринять. Сюрреализм ситуации обескураживает обоих. Это для нас совершенно новая проблема. Ответ на все вопросы можно найти в книгах по воспитанию детей. У Миллисент их уйма. И там все прописано. В случае болезни ребенка – нужно обращаться к врачу. Если он устал, плохо себя чувствует – надо уложить его спать. Притворяется – пусть идет в школу. У сына или дочери проблема с другим ребенком – необходимо позвонить его родителям. Дитя закатывает истерику – лучше оставить его на время в покое.
Только о проблеме Дженны в этих книгах не сказано ни слова. Ни в одной из них не дается рекомендаций на предмет того, что нужно делать, если ваш ребенок боится серийного убийцу. Такого, как Оуэн.
Мы с Миллисент сидим в нашей спальне; разговариваем очень тихо. Дженна внизу, на диване. Смотрит телевизор с бейсбольной кепкой на голове. Рори сидит рядом с ней. Мы строго-настрого ему наказали не выпускать сестру из виду. А также запретили язвить над ней и глумиться. Хоть раз, но он делает то, что ему было велено.
Миллисент решает позвонить нашему семейному врачу. Доктор Барроу – не ее клиент. И мы уже много лет пользуемся его услугами. Он лечит наши осипшие горла и кишечные колики, проверяет, не сломал ли кто из нас кости и не заработал ли случайно сотрясения мозгов. Но я не думаю, что он может нам оказаться полезен в такой ситуации. Доктор Барроу – довольно пожилой человек. И может, верит, а может, и не верит в то, что психическое здоровье – реальность.
– Уже поздно, – говорю я Миллисент, – он не ответит.
– С ним свяжется служба клиентской поддержки. Они всегда знают, как найти доктора.
– Может, нам лучше…
– Я иду звонить, – прерывает меня жена. – Мы должны что-нибудь предпринять.
– Да, должны.
Кинув на меня взгляд, Миллисент хватает телефон. Редко, когда я не могу расшифровать значения ее взгляда. Но это тот самый случай. Впрочем, мне показалось, что в нем просквозила легкая паника.
Я спускаюсь вниз – посмотреть, как там Дженна. Они с Рори сидят на диване. И смотрят телевизор, уплетая сэндвичи с картофельными чипсами, которыми прослоены хлебные булки. Дженна вскидывает на меня глаза. Я улыбаюсь, пытаясь донести до нее: все в порядке, она в порядке, мир прекрасен, и никто не причинит ей вреда. Дочь отводит глаза и откусывает еще один кусок от своего сэндвича.
Мне не удалось внушить ей то, что хотелось.
Поднявшись снова наверх, я застаю Миллисент разговаривающей по телефону. Голос жены звучит спокойно; она объясняет секретарю-телефонистке, что дело срочное. И да – ей необходимо связаться с доктором Барроу прямо сейчас, несмотря на столь поздний час. Положив трубку, Миллисент выжидает минут пять, а потом снова набирает номер.
Наконец доктор Барроу перезванивает нам. Миллисент торопливой скороговоркой объясняет ему, что случилось. Что сотворила с собой наша дочь. В нервозной спешке Миллисент захлебывается словами. Для нее это удар. Это удар для всех нас, для всей нашей семьи.
У Дженны кризис.
Миллисент пытается что-то с этим сделать.
Рори – свидетель – остается в стороне от линии огня.
А я ношусь вверх-вниз по лестнице, проверяя состояние каждого, будучи сам не в состоянии что-либо решить. Я снова мечусь между всеми.
32
Доктор Барроу рекомендует нам обратиться к детскому психологу, который соглашается принять нас в субботу за двойной гонорар. Все в его кабинете бежевое – от ковра до потолка. Такое впечатление, будто мы оказались в чаше овсяной каши.
Психолог специализируется на таких случаях. Потому что они реальные. Он говорит, что Дженна не чувствует себя в безопасности. И подозревает, что под влиянием средств массовой информации у нее развилось тревожное расстройство. Хотя этот термин весьма условен, он не точно отражает ее психопатическое состояние. Тревога подталкивает Дженну совершать бессмысленные поступки. Разум здесь не задействован вообще.
– Вы можете твердить дочери, что она в безопасности, до тех пор, пока она не начнет повторять эти слова во сне, да только ничего не изменится.
Миллисент сидит перед доктором – так близко, насколько это возможно. Она провела всю ночь в комнате Дженны, почти не спала и выглядит ужасно. Я выгляжу не лучше. А Дженна спала ночью хорошо. Похоже, что, отрезав себе волосы, она успокоилась. Когда я пытаюсь сказать об этом доктору, он поднимает руку:
– Обман.
– Обман, – повторяю я, тщетно пытаясь подражать его тону, – в нем слишком много надменного высокомерия.
– Успокоение временное, пока очередная порция новостей не выбьет ее снова из колеи, – говорит психолог. До разговора с нами он провел целый час за общением с Дженной.
– Что же нам делать? – спрашивает Миллисент.
У психолога есть несколько идей, как вернуть Дженне ощущение безопасности. Во-первых, дважды в неделю нам надо привозить дочь к нему на прием. Стоимость каждого – 200 долларов. Медицинская страховка на эти консультации не распространяется. Оплата только наличными или по карточке. Во-вторых, мы должны делать все, чтобы Дженна ощущала нашу поддержку. Чтобы она не думала, будто мы ее можем оставить.