Я встаю к Энди лицом:
– Послушай, я не знаю…
– Ты спишь с моей женой?
– О Господи, нет.
Энди смотрит на меня, он колеблется.
– Энди, я никогда не спал с твоей женой. Никогда!
Плечи друга слегка опадают – гнев покидает его. Энди мне верит.
– Но у нее с кем-то шашни.
– Только не со мной, – цежу я сквозь зубы. Я не намерен с ним делиться секретами Тристы.
– Но ты же видишь ее постоянно. Дважды в неделю, разве не так? Она же берет у тебя уроки тенниса?
– Уже не первый год. И тебе это известно. Но она никогда не упоминала ни о каком романе на стороне.
Сузив глаза, Энди впивается в меня взглядом:
– Это правда?
– Как давно мы друг друга знаем?
– С детства.
– И ты думаешь, что Триста мне дороже тебя?
Энди поднимает руки:
– Я не знаю. Она очень расстроилась из-за пропавших девушек. Даже перестала смотреть новости, – опустив глаза, Энди скребет ботинком по булыжнику: – Поклянись, что тебе ничего не известно!
– Клянусь.
– Ладно, извини, – бормочет он.
– Все нормально. Не хочешь перекусить? Время ланча! – я намеренно не упоминаю про выпивку.
– В другой раз. А сейчас я поеду домой.
– Ты уверен?
Энди кивает и уходит. Он не возвращается в клубный дом, а идет прямиком к парковке. Меня так и подмывает крикнуть ему вдогонку, что в таком состоянии ему не стоит садиться за руль. Но я этого не делаю. Парковщики его тормознут. Ответственность и всякое такое.
Мои уроки продолжаются. И никаких новостей. Никаких звонков, никаких новых потрясений. До тех пор, пока я по дороге с работы домой не заезжаю на мойку.
Я обычно проверяю свой одноразовый телефон, по меньшей мере, каждый второй день. Но тут я нарушил это правило. Слишком много всего навалилось. Слишком много других вопросов пришлось разруливать.
Телефон спрятан в запасном колесе, в моем багажнике. На мойке я опустошаю его. И вместе с остальными вещами достаю этот мобильник. Пока автомобиль моется, я его включаю. И нервно вздрагиваю, услышав сигнал о поступлении нового смс-сообщения.
И звук, и сам телефон старомодные. Это даже не смартфон – просто предоплаченный телефон, причем довольно увесистый. Он тяжелее, чем кажется на вид. Я приобрел его в дискаунтере несколько лет тому назад. Решился на его покупку я не сразу. Не то чтобы я не мог определиться с выбором модели – все предоплаченные телефоны похожи друг на друга. Просто я колебался, нужен ли мне вообще такой телефон. А потом ко мне подошла приятная продавщица и поинтересовалась, может ли она мне чем-нибудь помочь. Женщина выглядела слишком пожилой, чтобы превосходно разбираться в электронике, но оказалось, что она знала о ней все. И она была такой внимательной, такой терпеливой, что я засыпал ее вопросами. Ответы не имели значения. Меня не волновали технические подробности. Я пытался понять, стоит мне покупать второй мобильник, для разового пользования. И, по-моему, купил я его в итоге только потому, что не купить чего-нибудь у такой продавщицы было просто невежливо. Я отнял у нее слишком много рабочего времени.
С тех пор я и пользуюсь этим мобильником – иногда. Последнее сообщение от Аннабель. Я не думал о ней после того, как исключил ее из нашего с женой плана. У меня не было причин о ней думать – пока она сама не напомнила о себе. Точнее, прислала эсэмэску. Что толку звонить глухому человеку.
«Привет, незнакомец, давай еще разок выпьем что-нибудь. Да, это Аннабель☻»
Я понятия не имею, когда она отправила это сообщение. Оно поступило на мой телефон, только когда я его включил. Аннабель могла послать эсэмэску неделю назад. По крайней мере, прошла ровно неделя с тех пор, как я его проверял.
Стоит ли мне отвечать Аннабель? – задумываюсь я. – Написать хотя бы, что я ее не намеренно игнорю.
Моя машина все еще моется, и я прокручиваю экран мобильника. Перед эсэмэской от Аннабель – сообщение от Линдси. То, которое я намеренно проигнорировал. Ему уже пятнадцать месяцев.
«Мы классно провели время, Тобиас. До скорой встречи!»
Тобиас. Он никогда не должен был обретать свою собственную личность. И не должен был спать с другими женщинами.
Мы с Миллисент придумали его вместе. Случилось это в ту редкую холодную ночь во Флориде, когда температура опустилась ниже пяти градусов. Между горячим какао и мороженым появился на свет Тобиас.
– Ты не можешь изменить свой внешний вид, – сказала мне Миллисент. – Я имею в виду, не пользуясь париком или фальшивой бородой.
– Я не ношу париков.
– Значит, нужно придумать что-нибудь другое.
Именно я предложил притворяться глухим. Всего за несколько дней до этого я проводил урок с одним глухим подростком, и для общения мы пользовались мобильниками. Мне это запомнилось, и я выдвинул такую идею.
– Замечательно, – сказала Миллисент и поцеловала так, как мне нравится.
А потом мы стали придумывать мне имя. Оно должно было быть запоминающимся, но не редким и необычным. Традиционным, но не слишком простым. Остановились мы на двух вариантах: Тобиас и Квентин. Мне захотелось называться Квентином – из-за прозвища от этого имени. Квент, на мой взгляд, звучало лучше, чем Тоби.
Мы долго спорили с женой, взвешивали все «за» и «против». Миллисент даже уточнила происхождение этих имен.
– Тобиас происходит от еврейского имени Товия, – вычитала она в Интернете. – А Квентин – от римского Квинтинус.
Я пожал плечами. Меня не волновала этимология.
– Квентин происходит от римского слова, означающего «пятый», – продолжила Миллисент. – Товия – библейское имя.
– А что он сделал в Библии?
– Сейчас посмотрим, – Миллисент прокрутила экран и сказала: – Он изгнал демона, чтобы спасти Сару, а потом взял ее в жены.
– Я хочу быть Тобиасом, – заявил я.
– Ты уверен?
– Кто не хочет быть героем?
В ту ночь родился Тобиас.
Не многие люди встречали его на своем жизненном пути – только несколько барменов и несколько женщин. Даже Миллисент с ним не общалась. Тобиас – это почти что мое альтер эго. У него даже есть свои собственные секреты.
Я не отвечаю на послание Аннабель. Я отключаю мобильник и снова прячу его в багажнике.
34
Рождество шесть лет назад.
Рори восемь, Дженне семь. И оба начали спрашивать, почему у них только одна бабушка и один дедушка. Я никогда не рассказывал им о своих родителях. Никогда не объяснял, кем они были и как умерли. Вопросы детей заставили меня задуматься над тем, как мне им лучше это преподнести. Что именно нужно сказать.
Как-то ночью я спустился на кухню в надежде на то, что набитый живот сделает меня достаточно сонным, чтобы справиться с бессонницей. Я начал доедать – прямо из сотейника – остатки запеканки с бобами. Холодной, но не слишком противной. Я еще не доел ее, когда на кухню зашла Миллисент. Она схватила вилку и уселась рядом со мной.
– Что тебя так напрягает? – спросила жена. И, зачерпнув вилкой большой кусок запеканки, уставилась на меня в ожидании.
Я никогда не вставал посреди ночи, чтобы поесть. Миллисент это знала.
– Дети расспрашивают о моих родителях.
Миллисент приподняла брови, но ничего не сказала.
– Если я совру им, что их бабушка и дедушка были расчудесными людьми, а они потом узнают правду, они меня возненавидят. Ведь так?
– Возможно.
– Но они могут возненавидеть меня и по любой другой причине.
– Только на время, – сказала Миллисент. – Думаю, все дети проходят этап, когда они во всем винят родителей.
– И как долго он обычно длится?
Жена пожала плечами.
– Лет двадцать?
– Надеюсь, за это время они поумнеют.
Я улыбнулся. И Миллисент тоже улыбнулась.
Я мог сказать детям, что мои родители плохо обращались со мной. Физически. Психически. Даже сексуально. Я мог сказать детям, что они меня били, связывали, прижигали сигаретными окурками и заставляли ходить в школу и обратно по дороге, поднимавшейся в гору. Но они этого не делали. Я вырос в прекрасном доме в прекрасном районе, и никто меня даже пальцем не трогал. Мои родители были утонченными, вежливыми людьми, которые могли скороговоркой перечислить хорошие манеры, разбуди их посреди ночи.
Но, вместе с тем, они были ужасными, холодными, бессердечными людьми, которым не следовало становиться родителями. Они отказывались понимать, что ребенок не в состоянии сосредоточиться на чем-либо одном.
Финальный аккорд прозвучал перед моим отъездом за рубеж. Когда я сказал родителям, что хочу отдохнуть от учебы в колледже и отправиться в путешествие, они дали мне энную сумму денег. Я купил билет с открытой датой вылета и выпил несколько дюжин рюмок. Энди и еще два приятеля решили присоединиться ко мне. Мы разработали спонтанный план и условились о дате вылета. И я не признался тогда ни им, и никому другому, что ужасно трусил.
За несколько часов до вылета я все еще паковал вещи, все еще решал, какие футболки мне взять с собой и понадобится ли мне теплая куртка. Я пребывал в диком возбуждении. Я смертельно боялся уезжать из Хидден-Оукса. Я боялся покидать свою детскую спальню, стены в которой были раскрашены так, что создавалась иллюзия, будто я нахожусь в синем небе, в окружении звезд. Я устал гадать о том, что было за ее пределами, за необъятной гладью океана. Я устал мечтать о дальних странах и решил увидеть их своими глазами.
Но в то же время я не представлял себе, что могло поджидать меня там. Я уже потерпел фиаско в теннисе. И не смог поступить в хороший колледж. Средненький теннисист, средненький студент. Что, если, и покинув родные края, я не смог бы себя обрести? Ну и ладно, – утешал я себя. – Все лучше, чем и дальше чувствовать себя сыном, которому не стоило рождаться.
Я искренне надеялся, что не вернусь больше домой и не увижу снова стен, окрашенных под небо.
Мои родители не повезли меня в аэропорт. Я вызвал такси, потому что постеснялся попросить друзей и их родителей захватить и меня. Была среда, утро. Мой рейс был рано, только начало светать. Я, моя мать со своей традиционной чашечкой кофе и мой отец, уже одетый, – мы все стояли в холле, на сверкающей плитке, в окружении зеркал. В вазе на столе в центре холла пылали ярко-оранжевые хризантемы. Над нашими головами лучи восходящего солнца играли с кристаллами люстры, отбрасывая на лестницу дивную радугу.