Раду вернулся в лагерь один, думая о том, что Скандербега, в конечном счете, можно было понять. Потому что не существовало ничего, чем бы он не пожертвовал ради Мехмеда.
Включая себя самого.
Лазарь встал, когда Раду вошел в шатер. Раду не ожидал увидеть его снова этой ночью.
– Что стряслось? Ты выглядишь так, будто увидел дьявола, – встревоженно сказал Лазарь.
Раду покачал головой и сел, желая остаться, наконец, в одиночестве, чтобы подумать о Мехмеде и предаться своей изысканной боли.
– Не дьявола. Мехмеда.
Лазарь горько улыбнулся.
– По-моему, разницы нет. Как он?
– Он выглядит больным. Осада выкачала из него все соки.
– Как и следовало ожидать.
Раду свернулся калачиком на кровати и отвернулся, а Лазарь мягко прикоснулся к его плечу. Его ладонь не горела и не жгла так, как ладонь Мехмеда.
– Ты его все еще любишь?
– Всегда буду.
– А твоя сестра?
Раду вздрогнул, вспомнив, как старался Мехмед защитить Ладу. И пожалел, что рассказал Лазарю о том, что между Мехмедом и Ладой есть нечто, чего он так страстно желает.
– Пожалуйста, Лазарь, замолчи.
Лазарь убрал руку, и Раду услышал, как он роется в его ящиках рядом с маленьким письменным столом.
– Я пишу за тебя отчеты. Это займет некоторое время. Ты не против?
Раду что-то проворчал и махнул рукой. Ему хотелось остаться одному, но не хотелось самому писать отчеты. Лазарь часто делал это для него, собирая информацию, а Раду лишь ставил свою подпись. Через несколько минут Лазарь опустился на колени рядом с Раду, держа стопку бумаг так, чтобы Раду было видно лишь то место, в самом низу, где нужно поставить подпись.
Раду не колеблясь подписал все отчеты. После этого Лазарь, наконец, ушел, а Раду зарылся лицом в одеяло. Его сердце билось, охваченное печалью, радостью и тоской по Мехмеду, Мехмеду, Мехмеду.
41
– Чего бы я только не отдал за бродячую банду варваров! – Николае вздохнул, лежа на спине в центре тренировочной площадки. Грязь под ним была утрамбована десятками ног. Из низких деревянных стен круга торчали колышки, на которых висело снаряжение тренировавшихся здесь мужчин.
Как и во все дни на протяжении последних шести месяцев, колышки были пусты.
Тохин уехала вскоре после того, как они взорвали каньон. Ей предстояло добраться до других сторожевых застав, научить других солдат. Лада по ней скучала. Особенно она скучала по взрывам. Но пороха было так мало, что они не могли себе позволить с ним тренироваться.
Лада изнывала от безделья. Сегодня Петру и Матей дежурили со Штефаном. Лада не знала, где находятся остальные солдаты, и ее это не волновало. За неимением сипахов и комендантов вали, им приходилось выполнять самую грязную работу. На прошлой неделе они расследовали кражу свиней с местной фермы. Вор, которого поймали с поличным, оказался дыркой в заборе и полянкой трюфелей в лесу.
Ее ненависть к Мехмеду за то, что он оставил ее здесь, угасла, потушенная страхом, принесенным вестями Тохин об осаде. Она все чаще ловила себя на том, что думает о нем с сочувствием. Даже с нежностью. Представляет себе, что бы она делала, будь он здесь. И тут же пыталась вырезать эти образы из своей головы самым острым кинжалом. Он может обходиться без нее – значит, и она может обходиться без него. У него все будет хорошо. Без нее.
Она стояла над Николае и смотрела на него сверху вниз.
– Тебе хочется меня поцеловать? – спросила она.
Николае издал странный звук, как будто вот-вот задохнется.
– Что?
– Тебе хочется меня поцеловать? – Она ничего не чувствовала, глядя на Николае, но и к Мехмеду до того, как они поцеловались, она не пылала страстью. Возможно, для того, чтобы вырвать его из ее сердца, нужно было найти ему замену. Николае она считала в общем и целом более чем сносным, и приказы он выполнял исправно.
– Пожалуйста, пойми, что я говорю это с самыми лучшими намерениями, – сказал он, встал и отошел от нее, не сводя взгляда с ножа, с которым она играла. – Но я скорее заведу отношения со своей лошадью. И, боюсь, лошади это понравится больше, чем тебе.
Лада задрала подбородок вверх.
– Твоя лошадь заслуживает лучшего.
– Мы оба с этим согласны. – Заметив, что в ближайшую минуту его точно не зарежут, Николае присел на стену рядом с ней. Его отказ Ладу не расстроил – значит, поцелуй с ним не решил бы ее проблем.
– Ты для меня как сестра, – сказал он. – Блистательная и вспыльчивая сестра, которая временами внушает мне ужас, и за которой я последую на край земли, отчасти из-за уважения, а отчасти потому, что я не знаю, что ты со мной сделаешь, если я не послушаюсь.
Она кивнула.
– Я способна на страшные вещи.
Николае рассмеялся.
– Самые ужасные.
– А потом украду твою любовницу-лошадь, чтобы тебе досадить.
– Твоя жестокость не знает границ.
Лада встала и потянулась, жалея, что некуда пойти. Она больше не уходила в лес, как прежде. Призрачный голос теперь преследовал ее, нашептывая в ухо шлюха, а запах грязи вызывал в памяти картины, которые она хотела бы позабыть навсегда.
– Пойду, осмотрю территорию, – сказала она.
Николае кивнул, но тут его радостное лицо посерьезнело.
– То есть ты поняла: я последую за тобой на край света.
Непривычное тепло наполнило душу Лады. Она отвернулась, пытаясь скрыть улыбку.
– Конечно, последуешь.
Она направилась к массивным парадным воротам крепости, впервые за несколько недель ощущая радость бытия. Что бы ни случилось, у нее оставались ее воины. Ее командование. А этого было не так уж и мало.
Посыльный, на плаще которого осела пыль многих миль и многих дорог, подъехал к воротам на уставшей лошади. Он снял с плеча сумку и протянул ее вперед.
– Письма из Албании.
– Я возьму. – Лада схватила сумку и позвала слугу. Они стали перебирать письма. Большинство из них были адресованы слугам, родственники которых обслуживали солдат. Несколько писем пришло ее воинам от друзей из осады. Они не получали вестей уже больше месяца, и Лада сдерживала себя изо всех сил, чтобы не вскрыть эти письма.
Затем она обнаружила письмо, адресованное ей. Ее сердце сжалось и взлетело так высоко, что стало трудно дышать. Неужели Мехмед, наконец, ей написал?
Не сказав слуге ни слова, она вернулась в свою комнату в казармах, положила письмо на стол и стала ходить вокруг него, глядя на него с подозрением, как будто оно вот-вот исчезнет. Что в нем написано? Что она хочет, чтобы в нем было написано? Что он мог ей сказать спустя столько времени, чтобы она его простила?
Ничего. Он не мог сказать ничего.
Она сломала печать, с силой оторвала край бумаги и раскрыла письмо, быстро пробежав глазами текст. Письмо было не от Мехмеда.
Почерк был незнакомым, но подпись внизу страницы принадлежала Раду.
Лада тяжело осела на кровать. В состоянии паники ей было трудно сосредоточиться на словах. Раду в осаде? Как? Почему? Он вместе с Мехмедом?
Странное чувство пронзило ее, разрывающая на части ревность к Раду за то, что он был там, куда ей был запрещен доступ, с Мехмедом. Наверное, Мехмед взял его с собой из Эдирне. Скрежеща зубами, Лада принялась читать. Письмо было коротким, всего несколько строк. Он приветствовал ее без вступления и без объяснения, а просто сообщал, что осада – это сущий ад и что скоро все закончится. Затем…
Лада остановилась и уронила письмо на пол. Потом подняла его и внимательно перечитала каждое слово, будто это могло изменить смысл написанного.
«Болезнь сжирает всех вокруг. Пусть это останется между нами, но Мехмед тоже заболел. Не думаю, что он поправится или переживет дорогу домой. Когда его не станет, ты окажешься в милости Мурада, который по-прежнему хочет видеть тебя мертвой. Без защиты Мехмеда ты окажешься в большой опасности. Мне страшно за тебя. Что бы ни случилось между нами, я не смогу жить, если не предупрежу тебя. Собирайся и беги, потому что сейчас этого никто не заметит».
Когда его не станет.
А не если.
Когда.
Лада посмотрела на дату – письмо было написано больше месяца назад. Это означало, что Мехмед, возможно, уже мертв, и был мертв все это время. Лада вспомнила весь яд, который в себе держала, всю горечь и злобу. Ее последние слова, обращенные к нему. Ее мысль о том, что когда он вернется, она все равно не признается ему в своих чувствах. Она согнулась пополам, держась за живот и едва сдерживая вопль, готовый вырваться из ее груди.
Она отправила Мехмеда на смерть, не сказав ему ничего, кроме грубых и обидных слов. Хуже того – это была смерть, которую даже она была бы не в силах предотвратить. Она не смогла бы одолеть чуму саблей, не смогла бы остановить убийственную болезнь кинжалом, каким бы ловким и острым он ни был.
Она упала на свою койку и свернулась калачиком, не в силах представить себе мир без Мехмеда. Раду был прав – в таком мире ей не найдется места. Самому Раду это не грозило, поскольку он нашел для себя другую роль, другое место.
И он это заслужил. Все, чем она владела на данный момент – ее дом, ее воины, сама ее жизнь – было у нее благодаря заботе Мехмеда. Все ее нити вели обратно к нему, а с его смертью все они оборвутся.
Скатившись с койки на пол, она подобрала письмо и стала перечитывать его снова и снова, страстно желая изменить его смысл. Потом положила пергамент на стол, громко хлопнув по нему ладонью, и воткнула в него кинжал так неистово, что лезвие вошло в деревянный стол по самую рукоятку.
Неделю спустя Лада была почти готова к отъезду. Она украдет лошадь. Собственной лошади у нее, как у янычара, не было, но несколько животных оставались в крепостных конюшнях. Еще два дня – и она отсюда уедет. Как было бы хорошо, если бы она принимала от Мехмеда дорогие подарки! А так у нее ничего не было, кроме янычарского жалованья. Она сходила к казначею, чтобы раньше срока забрать свою зарплату, но упрямый старый кретин не захотел нарушать план выплат. Если она украдет значительную сумму, это привлечет внимание, так что Лада была вынуждена ждать.