Тогда чикагские скотобойни были сущим адом. С тех пор некоторое подобие человечности проникло в этот храм свиных жертвоприношений.
Я вернулась в отель совершенно разбитая. Вечером давали «Федру». Я вышла на подмостки в крайне возбужденном состоянии, стараясь отогнать от себя недавние жуткие видения, и отдалась игре с таким самозабвением, что к концу четвертого акта упала на сцене в полном изнеможении.
В день нашего последнего представления мне вручили от имени женщин Чикаго великолепное жемчужное ожерелье.
Я полюбила этот город с озером величиной с маленькое море, а также его жителей, и особенно восторженную публику. Всё, абсолютно всё пришлось мне здесь по душе, за исключением ужасных боен.
Я даже не сердилась на местного епископа, который, подобно священникам других городов, обрушился на мое искусство, а заодно и на всю французскую литературу. К тому же он создал нам такую рекламу своими гневными проповедями, что Аббе даже написал ему следующее письмо: «Ваше высокопреосвященство, будучи в Вашем городе, я, как правило, трачу на рекламу четыреста долларов. Но поскольку Вы сделали ее за меня, посылаю Вам двести долларов для Ваших нищих. Генри Аббе».
Покинув Чикаго, мы отправились в Сент-Луис и проделали путь в 283 мили за четырнадцать часов.
По дороге Аббе и Жарретт показали мне балансовый итог шестидесяти двух представлений за время наших гастролей: он составил 227 459 долларов или 1 137 280 франков, в среднем 18 343 франка за спектакль.
Я порадовалась за Генри Аббе, который обанкротился в предыдущем турне с труппой замечательных оперных артистов, а еще больше за себя, поскольку получала львиную долю сбора.
Мы провели в Сент-Луисе целую неделю, с 24 по 31 января. Признаться, этот чисто французский город понравился мне меньше других американских городов из-за своей грязи и убогих гостиниц.
С тех пор город преобразился благодаря немцам. Но в то время, в 1881 году, он был чудовищно грязным.
Увы, мы были тогда плохими колонизаторами, и все города, где господствовали французы, отличались бедностью и отсталостью.
Томясь в Сент-Луисе от скуки, я решила уехать раньше, выплатив директору неустойку. Но неподкупный Жарретт, суровый человек долга, сказал мне, потрясая контрактом:
— Нет, мадам. Надо остаться. Умереть со скуки, но остаться.
Чтобы меня развлечь, он повез меня в знаменитую пещеру, где обитали миллионы безглазых рыб. Свет никогда не проникал под ее своды, и древним рыбам не требовалось зрение.
Мы решили осмотреть пещеру и стали осторожно спускаться, карабкаясь на четвереньках, как кошки. Путь продолжался бесконечно. Наконец проводник сказал: «Мы пришли».
В этом месте своды были достаточно высокими, и можно было выпрямиться во весь рост. Но в кромешной тьме ничего не было видно. Я услышала, как чиркнули спичкой, и в тусклом свете зажженного фонаря увидела перед собой, у самых ног, довольно глубокий естественный водоем.
— Видите, — преспокойно заявил проводник, — вот водоем. Но в данный момент в нем нет ни воды, ни рыбы; нужно прийти сюда через три месяца.
Жарретт скорчил такую рожу, что, глядя на него, я разразилась истерическим хохотом с рыданиями и икотой и едва не задохнулась. Я спустилась в водоем в надежде найти хоть какой-нибудь предмет, рыбью косточку или что-нибудь другое, но там было пусто… абсолютно пусто…
Возвращаться пришлось также на четвереньках. Я шла следом за Жарреттом, и, глядя на его широкую согбенную спину, изрыгавшую проклятья вперемежку с ворчанием, до того развеселилась, что все мои сожаления как рукой сняло. Я дала нашему проводнику десять долларов, чем привела его в неописуемое изумление.
Когда мы вернулись в гостиницу, я узнала, что меня уже два часа дожидается ювелир.
— Ювелир! Но я не собираюсь покупать украшений, у меня их и так больше чем достаточно!
Но Жарретт подмигнул стоявшему рядом Аббе, и мы вошли в комнату. Я сразу же поняла, что оба моих импресарио в сговоре с ювелиром. Мне разъясняют, что мои украшения необходимо почистить, и ювелир готов их обновить и подремонтировать для выставки!
Я протестую, но это не помогает. Жарретт уверяет меня, что дамы Сент-Луиса жаждут этого зрелища, которое послужит мне прекрасной рекламой, что мои украшения потускнели, к тому же ювелир заменит недостающие камешки почти даром… Какая экономия, только представьте себе… И я сдаюсь, утомленная бесплодными спорами.
Два дня спустя дамы города сходились к сверкающей витрине ювелирного магазина полюбоваться моими украшениями. Но бедная Герар, которая тоже пошла туда, вернулась сама не своя.
— Они добавили к вашим украшениям шестнадцать пар сережек, два ожерелья и тридцать колец, а также лорнет, весь в жемчугах и рубинах, золотой портсигар, обрамленный бирюзой, маленькую трубку, янтарный чубук, который усыпан бриллиантовыми звездами, шестнадцать браслетов, зубочистку с сапфиром в виде звезды и очки с золотыми дужками и жемчужными наконечниками! Они изготовили их специально, потому что никто не носит таких очков! А внизу — подпись: «Рабочие очки госпожи Сары Бернар!»
Нет, это было уж слишком: ради рекламы меня заставляли курить трубку и носить очки!.. Я села в коляску и отправилась к ювелиру, но, приехав, уткнулась в запертую дверь. Дело было в субботу, в пять часов вечера, и в лавке было темно и пусто.
Вернувшись в гостиницу, я высказала свое недовольство Жарретту. Тот спокойно ответил:
— Ну и что же, сударыня? Множество девушек носят очки. Что касается трубки, то ювелир сказал мне, что уже получил пять заказов, и это скоро войдет в моду. И вообще, какой смысл сердиться: показ окончен, сегодня вечером вы получите назад свои украшения, а послезавтра нас здесь не будет.
В самом деле, в тот же вечер ювелир вернул мне мои обновленные и начищенные до блеска драгоценности. Среди них был и тот самый золотой портсигар в бирюзовой оправе, который красовался на выставке. Я была не в силах втолковать что-либо этому человеку, добродушие и радость которого растопили мой гнев.
Но реклама едва не стоила нам жизни: несколько злоумышленников, привлеченных таким количеством драгоценностей, собрались нас ограбить. Они думали, что драгоценности находятся в большом мешке, который всегда носил мой управляющий.
В воскресенье 30 января, в восемь часов утра, мы покинули Сент-Луис и направились в Цинциннати. Я ехала в том же благоустроенном пульмановском вагоне. По моей просьбе он был последним в нашем поезде, чтобы я могла наслаждаться с его площадки красотой проносившихся мимо изумительных разнообразных пейзажей.
Не прошло и десяти минут после нашего отъезда, как один из охранников свесился с площадки и, тут же выпрямившись, взял меня за руку и прошептал по-английски с тревогой:
— Мадам, прошу вас вернуться в купе!
Я поняла, что мне грозит реальная опасность, и быстро вернулась. Он дернул «стоп-кран» и, прежде чем поезд остановился, подал знак второму охраннику. Сделав предупредительный выстрел, оба полезли под поезд.
Жарретт, Аббе и вся труппа столпились в узком коридорчике. Я присоединилась к ним, и мы с изумлением увидели, как охранники вытащили из-под моего вагона вооруженного до зубов мужчину.
Когда ему приставили по револьверу к обоим вискам, он признался, что является членом банды, готовившей в Сент-Луисе похищение моих драгоценностей — реклама ювелира сделала-таки свое дело! — и ему было поручено отцепить мой вагон от состава по дороге между Сент-Луисом и Цинциннати, в местечке под названием Птит-Монте. Это должно было произойти ночью, и, поскольку мой вагон шел последним, не было ничего проще: стоило только приподнять огромный крюк и вытащить его из кольца.
Бандит, который примостился под моим вагоном, был настоящим гигантом. Мы осмотрели его приспособления: толстенные ремни шириной в полтора метра, которыми он был привязан к перегородкам между колесами. Его руки оставались при этом совершенно свободными. Мужество и хладнокровие гиганта были просто поразительны.
Он рассказал, что семеро вооруженных мужчин поджидают нас в Птит-Монте. Если бы мы не оказали им сопротивления, они не причинили бы нам зла, а только забрали бы мои драгоценности и деньги, хранившиеся у секретаря, — две тысячи триста долларов.
О, этот человек знал буквально все!
Он проговорил на ломаном французском языке:
— Вам, мадам, не сделали бы ничего плохого, и даже ваш хорошенький револьвер остался бы при вас.
Таким образом, вся шайка знала, что мой секретарь едет в одном со мной вагоне, имея при себе сумму в две тысячи триста долларов и не представляет для них никакой опасности (бедный Чэттертон!), а также что у меня есть очень хорошенький револьвер, украшенный камнем «кошачий глаз».
Бандит был крепко связан, и к нему приставили обоих охранников, а наш поезд дал задний ход и покатил обратно в Сент-Луис (мы находились в пути не более четверти часа). Из полиции нам прислали пятерых сыщиков, и с получасовым интервалом перед нами пустили товарный состав с восемью полицейскими, которые должны были сойти в Птит-Монте. Наш гигант был передан в руки правосудия, и мне обещали оказать ему снисхождение ввиду сделанных им признаний. Вскоре я узнала, что обещание было выполнено, и преступника выслали на родину, в Ирландию.
После этого случая каждую ночь мой вагон стали цеплять между двумя другими вагонами, а днем мне разрешали ехать в хвосте состава при условии, что на моем наблюдательном пункте будет находиться вооруженный полицейский, причем за мой же счет.
Мы выехали примерно через двадцать пять минут после товарного состава. Ужин прошел очень весело, и все были возбуждены. Что касается охранника, который обнаружил под поездом бандита, то мы с Аббе так щедро его отблагодарили, что он напился и то и дело являлся целовать мне руки, роняя пьяные слезы и повторяя без умолку: «Я спас француженку! Я — настоящий джентльмен!»
Когда мы наконец подъехали к Птит-Монте, было уже совсем темно, и машинист решил проскочить это место на полном ходу. Но не проехали мы и пяти