Но уже через несколько дней хоть уши закрывай от ужаса – всех, кто остался, ждало уничтожение! Говорили, что севастопольские рабочие убеждали людей не покидать Крым, мол, они заступятся перед новой властью и не позволят учинить расправу.
Немало нашлось тех, кто поверил в силу рабочего класса и просчитался. Офицеров в Севастополе вешали непременно в полной форме с погонами, чтобы никаких сомнений, что враг! И снимать трупы запрещали.
На побережье расправляться было проще, там море рядом, там топили. Связывали руки и ноги и сталкивали в воду. Связывали попарно, по несколько человек между собой, привязывали к ногам колосники, камни, любую тяжесть и тоже сталкивали в воду.
В Салгире не утопишь, потому в Симферополе расстреливали. Много в саду Крымтаева за Салгиром. Каждую ночь от заката до рассвета. Билась ужасная мысль: скольких же?!
Трупы не хоронили, просто сваливали в ямы и засыпали землей. Далеко не всегда это были трупы, из-под земли и из гор тел подолгу слышались стоны и мольбы о помощи. Тех, до кого добирались, закалывали штыками, но кто-то оставался мучиться под горой трупов.
Люди из домов, что ближе к саду и на другой стороне Салгира, попросту сбежали, потому что волосы от этих криков, стонов и выстрелов вставали дыбом. Один из двух сторожей сада Крымтаева не выдержал увиденного и услышанного и сошел с ума. Второй рассказывал страшные вещи о пытках в их сторожке.
Когда ужас слишком велик, он либо вызывает сумасшествие, либо перестает быть ужасом и становится простым подсчетом. Расстреляли около двух тысяч человек за ночь… расстреляли двести… триста… еще двадцать… шестьдесят… снова полторы тысячи… И было уже практически все равно, какие слышать цифры, понятно, что пока не уничтожат всех, не остановятся. Были те, кто говорил, мол, скорей бы уж и меня, невыносимо ждать.
Хоронить негде, рыть ямы в мерзлой земле не очень получалось даже у самих приговоренных, ямы были мелкими, их быстро разрывали собаки. К собакам присоединились полчища крыс. Стало ясно, что летом эпидемии не миновать.
Рынки просто закрылись, никто из деревень не рисковал привозить что-то на продажу, могли запросто ограбить по дороге. Магазины были немедленно экспроприированы, рестораны закрыты, по крайней мере, надолго, их продуктовые запасы тоже забраны. Кому они достались? Ну уж не нам.
Еще при Врангеле рассказывали, что в Севастополе дамы за кусок мыла, чтобы просто вымыть руки и умыться (волосы давно мыли золой), отдавали бриллиантовые сережки. Теперь эти серьги можно было просто снять, подойдя к даме и приставив к ее груди оружие.
Из Севастополя уплыли очень многие, поговаривали, что сто тысяч только гражданских лиц, но немало и осталось. Кто? Те, кто не представлял себе жизни без России, какой бы ни была ее власть. Кто поверил обещаниям, что расстрелов не будет. Кто просто не мог уехать, точно зная, что там за морем никому не нужен, поскольку стар, слаб и ничего не умеет. Многие и многие тысячи растерявшихся людей, для которых внезапный отход Русской Армии оказался настоящей катастрофой. Не все могут просто взять и уехать в неизвестность без средств и надежды.
Но самые страшные слухи стали приходить где-то через неделю, они касались участи оставшихся в Крыму военных.
Все знали, что Фрунзе предлагал барону Врангелю сложить оружие и обещал, что никаких репрессий для участников Белого движения не будет. Генерал Врангель обсуждать сдачу отказался, но приказал сопротивление прекратить, на фронте остались только те части, что сдерживали напор красных, пока белая армия отходила к портам и эвакуировалась. По сути, требование выполнено не было, но и сопротивления толком тоже не было тоже.
Это ли явилось поводом репрессий или Андрей был прав, больше полагаясь на цитату из Бакунина, чем на обещания большевиков?
Боже мой, за то, что я пишу, можно отправиться не только пилить лес в тайгу, но и просто быть расстрелянной в подвале! Но я так давно молчу, так давно держу в узде эту память, что дольше невозможно. Я напишу и спрячу далеко-далеко, и никому не скажу ни слова. Даже Нине пока не скажу. Только когда будет возможно пусть не опубликовать, но хотя бы читать без страха быть за это расстрелянной, отдам, пусть дальше хранит она. Или не хранит, а просто уничтожит, там будет видно.
Сначала новая власть потребовала срочно зарегистрироваться всех, кто служил в Русской Армии. Кажется, давали три дня. Это было напечатано в газетах и во многих листовках и прокламациях, которые сплошь облепили столбы, заборы, стены домов.
Офицеры пришли, сдали оружие, даже именное, зарегистрировались, заполнили анкеты. Их отпустили, запретив уезжать из городов, где прошли регистрацию. Мотивировалось это необходимостью проверки анкет. Это было справедливо, и никто не противился.
Но потом приказали снова пройти регистрацию.
Что произошло за эти дни, что изменилось в позиции новой власти? Никто так и не узнал, а те, кто пришел на перерегистрацию, даже не успели понять, потому что начались расстрелы. Это было вне разумения, расстреливали тех, кого несколько дней назад отпустили, взяв клятвенное заверение, что не поднимут оружие против рабоче-крестьянской власти.
Нельзя, конечно, поручиться за всех, но большинство так и поступило бы. Война и военное противостояние надоели всем, с четырнадцатого года окопы, выстрелы, кровь, смерть, голод… Кто не принимал эту власть совсем, уехали, остались только те, кто вполне мог бы ей служить. Не с оружием в руках, это необязательно, ведь военные инженеры вполне годились и для работы на заводах. Да и в армию многие записались, имея гражданские специальности, а если не имели, то были вполне толковы, чтобы быстро чему-то научиться.
Сначала слухи о массовых расстрелах казались бредом, выдумкой досужих болтунов. Говорили, что в Севастополе вообще людей ставили на краю мола и стреляли, или привязывали к ногам камни и сталкивали в воду со связанными руками, что набивали битком баржи, выводили туда, где глубже, открывали кингстоны и топили.
Из уст в уста передавали слишком страшные цифры, чтобы им можно было верить – в Симферополе больше 1700 военных расстреляно за ночь! Причем все офицеры.
Все убеждали себя, что этого не может быть. Ладно бы там 17 человек или даже 170, но не 1700 же! Нет, это чья-то идиотская выдумка. И как только у людей язык повернулся такое придумать, а у других передать?
Но именно в тот день – по прежнему календарю это было 9 ноября, а по новому 22 ноября – я не могла найти себе места. Волнение не позволяло не только поспать, но и вообще прилечь – всю ночь я слушала пулеметные очереди со стороны Салгира или еще откуда-то и металась по крошечной монастырской келье.
Я радовалась, что Андрею удалось эмигрировать. Кажется, он лучше меня понимал обстановку и не зря не верил никаким обещаниям. Теперь он, наверное, уже в Константинополе, а то и где-то дальше.
Если они с Машей отправились тридцатого октября или даже тридцать первого, то в Константинополе были неделю назад, я помнила, что туда трое суток хорошего хода. А там Восточный экспресс, и они в Париже. Или где-то еще, неважно, лишь бы подальше от этого пулеметного стрекота, подальше от Симферополя, Крыма, от смерти.
У нас кошмар – расстрелы, голод, холод.
У нас беда и очень трудно жить.
Но ты в Европе, ты здоров и молод,
Пусть без меня. Пусть. Так тому и быть.
Да, так лучше. Я смогу выдержать, вынести этот кошмар, должна же новая власть понять, что я им ничем не опасна?
Почему же так терзалось, заходилось черной тоской сердце? Неужели что-то страшное случилось с Павлой Леонтьевной, Ирой и Татой?! Я ведь даже не знала, где их искать, выехали ли они от В., куда смогли добраться. К утру, совершенно измучившись от страха и неизвестности, решила через пару дней отправиться искать своих родных (я считала их своей семьей и родными, пусть не кровными).
Я повторяюсь? Но это потому, что вспоминать слишком страшно. Уже не в первый раз залитый кровью Крым… Как меня угораздило оказаться там в самое страшное его время?
Но если бы не оказалась, не встретилась бы с Андреем.
Но если бы не встретилась… Лучше бы не встречалась!
Я прислушивалась, жадно ловя известия о Севастополе. Кое-что и ловить не требовалось, город оказался оклеен прокламациями с призывом вступать в Красную Армию, приходить на рабочие места и сохранять спокойствие.
В Красную Армию я, конечно, не собиралась, а вот на рабочее место пошла. Следовало узнать, состоится ли сезон этого года, иначе нам крышка, пропадем с голода. Собралась немалая часть труппы, но наше рабочее место оказалось занято!
Наш препротивнейший К. подсуетился и первым перешел к большевикам. Остальные никуда не переходили, решив остаться на прежних позициях, то есть в стороне от политики.
Но не получилось.
В первую очередь из-за К. Ему, видно, хотелось стать начальником при новой власти, но, как сказал Т.Н., «происхождение подкачало» – предки трудились на церковной ниве. Большим начальником не получилось, стал маленьким. Он предложил возглавить театр, но и это не удалось, актеры пригрозили, что проведут выборы и скинут самозваного режиссера, выбрав Рудина.
К. отомстил по-своему, оригинально – предложил новой власти не мерзнуть на улице, произнося воззвания, а с удобством расположиться в зале театра. Нам он заявил, что для театра и старается – ради всяких выступлений, слетов, съездов и прочего зал обещали щедро отапливать. От этих щедрот и нам перепадет, в гримерках не будет вода льдом покрываться.
В тот день новая власть призывала уже в нашем театре, так что мы поневоле оказались почти в центре событий.
После митинга состоялся первый спектакль, который мы дали для бойцов этой самой Красной Армии. Конечно, давали не «Антигону» и не «Чайку», что-то попроще, поскольку половины актерского состава не было, но бойцы остались очень довольны. Аплодировали так, что мы начали опасаться за целостность стен и крыши.