– Что вы себе позволяете? – вспылила Наташа, вскакивая со стула. Она забыла, что под правой рукой у нее кнопка вызова.
– А вам к лицу гнев, вы становитесь просто великолепной, когда беситесь, – вполне миролюбиво сказал Семен. – Между прочим, мой отец тоже сидел.
– И впрямь дурная наследственность. Видимо, сидеть – это у вас семейное, – не удержалась от колкости Наташа, усаживаясь поудобнее.
В блокноте были заготовки к допросу, но Наташа никак не могла выдавить из себя ни одного слова по существу дела. Можно было тупо зачитать вопросы из блокнота, но Сырец поднимет ее на смех. Лучше молча переждать опасную ситуацию. Осталось сорок восемь минут. Скоро спектакль закончится. И Семен останется один на один со своими байками. В камере много обитателей. Среди двадцати сокамерников всегда найдутся слушатели. Им всем нужно убить время. Наташа представила, как сидельцы Крестов убивают время. На секунду ей стало смешно, она улыбнулась и сразу успокоилась. Нацелилась ручкой в бланк протокола. Пусть Семен говорит, она будет записывать, что бы он ни сказал.
– Мой отец сидел за форс. Знаете, что такое форс? Нет, не знаете, – сказал Семен, положив ногу на ногу, – и напрасно. Наташа, зачем вы пошли в следователи? Вам бы замуж поскорее…
– Мне нравится моя работа, Семен Владимирович, а замуж я пока не собираюсь, – огрызнулась Наташа, нервно покусывая губы. – Вы бы лучше о себе подумали, Сырец. Сидите здесь со своей аллергией, мучаетесь, страдаете, предков вот вспомнили, а ведь, небось, пока вы были на свободе, о них и не думали?
Семен поморщился, эти ее слова были неприятны. Значит, она попала в яблочко. Все-таки не даром она пошла в следователи, напрасно Сырец ее дразнит.
Допрос не клеился. Наташа откровенно злилась, негодование переполняло ее, причем злилась она на самое себя. Но она знала, что неумение справляться с эмоциями – признак непрофессионализма. В университете Наташе казалось, что первое дело, которое она будет расследовать, сделает ее знаменитой. По ночам ей грезились репортеры и газетчики, телевизионные камеры и овации. Почему-то тогда не думалось о коридорах РУВД, а ведь именно они оказались чрезмерно крутыми, гораздо круче, чем ступени на вершину успеха. С таких ступеней легко скатиться прямиком в адвокаты. А у них и очереди длиннее, и забот побольше. Зато они считаются независимыми. Коренева с трудом подавила зевок и отвела взгляд в сторону. Спать хочется. Лучше не смотреть ему в глаза. Пусть выговорится. Это его исповедь. Исповедь уголовника. А ей терять нечего. Ее жизнь еще толком не началась, а игра уже безнадежно проиграна. Университет давно позади. Первое уголовное дело оказалось вечным «глухарем», да вот на беду угораздило бездарно влюбиться в красавца-обвиняемого. И вдобавок ко всему жутко хочется спать. Наташа искоса взглянула на мобильный телефон. Злополучный допрос должен закончиться через сорок пять минут.
Внезапно сдавило горло, да так сдавило, что Володя задохнулся и обмер, наполняясь страхом от безмерности ужаса и теряя привычную уверенность в своих силах. Кто-то тяжело навалился сзади, да еще двое топтались рядом и методичными тычками пытались сбить Володю Сырца на землю. Они били тупо и тяжело, один из троицы особенно старался: в такт тяжелому ботинку монотонно и равномерно стучал ребром ладони по загривку Сырца. Острое у него ребро, натренированное, вроде заточки. Сырец задыхался от ударов, он сперва не понял, что случилось. Сначала его попытались оглушить, но от удара по голове он не утратил связи с реальностью. Сознание еще оставалось, но Сырец ощущал, как оно стремительно прокатилось по позвоночнику, уплыло вниз, куда-то к ногам, затем сырой тоской поднялось наверх, и она будто острой бритвой полоснула по сердцу, безжалостно развалив его пополам. Прошлая жизнь Сырца вновь распалась на две части.
Блеклое утро ничего плохого не предвещало. Обычное, серенькое, среднее, рядовое петербургское утро. Но день неожиданно выдался веселеньким, солнечным, каким-то радостным, совсем как в детстве. Володя Сырец спешил, хотя торопиться было некуда. Он решил до полудня попариться с веником, чтобы в запасе остался день целиком. Можно было отложить поездку до вечера, но он спешил не в баню, он спешил жить. Его с рождения мучила жажда жизни. И ничем он не мог ее утолить.
А последние месяцы Сырец стал особенно тороплив, он метался, изнутри его подстегивала тревога. Она поселилась в нем исподволь, он даже не сразу ее заметил, а когда спохватился, было уже поздно. С тех пор все чего-то ждал плохого, ему повсюду мерещился ужас, иногда даже казалось, будто кто-то неведомый подводит незримую черту, а вокруг медленно сходятся круги, еще немного – и они подойдут к нему вплотную, и задавят, закружат, стиснув намертво в своих сужающихся очертаниях. Уже с весны Володя Сырец настороженно ожидал беды. Он выглядывал врагов в своих партнерах, друзьях, соседях, часто они мелькали призраками в окнах домов, в бликах проезжающих мимо машин. Даже в редких прохожих Сырец чуял оборотней. Именно это слово больше всего подходило для обозначения страха. И все-таки он верил, что узнает врага в лицо. Всей своей кожей, нервными окончаниями, мельчайшими капиллярчиками крови угадает день и час нападения. Но звериное чутье подвело его. Опасность пришла мгновенно, напав на него сзади, она замертво сдавила ему горло, не давая возможности сказать хотя бы одно слово. Из Сырца выходил лишь свистящий храп. Так храпят издыхающие старые лошади, пока сердобольный коновал не удосужится прикончить больную клячу. Послышался тяжелый стук. Сырец с шумом обрушился на каменный пол гаража. Он услышал звук падения собственного тела как будто со стороны. «Больно, как больно, – успел подумать он, – и какая невыносимая тоска! Острая, колючая, как игла дьявола». Откуда-то сверху грохнулся оземь огромный радужный шар, рваными лучами он пробежался по стенам и низкому потолку, на миг повис в воздухе, словно кто-то держал его на ниточке и юркнул в расширенные от ужаса глаза Сырца, на мгновение задержался в зрачках, немного повеселился бликами и наконец уполз вовнутрь. И свет исчез. Наступила кромешная тьма. Ни звука, ни шороха. Как в преисподней. Вдруг во мраке, искрясь и пропадая, вновь забилась мысль: «Не хочу умирать. Не буду. Пусть будет тоска. Пусть. Я согласен. Но я безумно хочу жить». Мысль мелькнула и исчезла. И Володя Сырец снова провалился в преисподнюю.
– Живой? – бухнуло где-то рядом. Обычное слово прогремело, как взрыв, даже земля за гаражом задрожала. Сырец попытался глотнуть воздуха, но вдохнуть не удалось, в голове сильно зашумело, и сознание вновь покатилось вниз. Нужно было удержать его любыми способами, ведь в беспамятстве нет жизни. Но глотка была перехвачена чем-то крепким. Не вдохнуть, не выдохнуть. Еще один миг, и преисподняя примет в свои объятия очередного постояльца.
– Живучий, гад! – снова прогремело наверху. От грохота чужих слов турбулентный поток сознания плавно трансформировался в ламинарный. Хоть бы петлю ослабили. Сырец едва заметно дернул головой, пытаясь протолкнуть в сдавленное горло каплю живительного воздуха.
– Ослабь, ослабь его, смотри, как бы не остыл, – едва слышно приказал кто-то.
Гараж тесный, кругом металл, слышимость здесь отличная. Наверное, это от удара слух отшибло. Голоса звучат неравномерно, двое грохочут, словно перфоратором бетон скалывают, а третий еле шепчет. В пробуждающемся сознании всплыл стоп-кадр: их было трое. Все в черных вязаных масках, в омоновских ботинках. Подковки металлические, видимо, специально ковали. Как же тщательно они готовились к нападению. Петля медленно разъезжалась из тугого узла, высвобождая дорогу жизни. Сырец почувствовал, как легкие нервно вздрогнули и забились от неровных толчков, еще вдох – и радужный шар, опалив на миг кипящие внутренности, окончательно вернул утраченное сознание на место. Сырец открыл глаза. Темно. Ничего не видно. Он снова зажмурился, плотно стиснул веки и покрутил белками, прогоняя из поля зрения крохотные радужные шарики. Их было много, очень много – казалось, там, под веками, мириады мелких оранжевых мошек. Не только слух повредили, еще что-то с глазами случилось. Сырец посмотрел на себя изнутри. Валяется на холодном полу. Как бурдюк с кумысом. Избитый, полумертвый. И снова сосущая безысходная тоска развалила сердце пополам. Но вдруг в нем забилась радость. Живой! Несмотря ни на что, он на этом свете. В сознании, и, хоть плохо, но слышит. И не только слышит. Он чувствует. Даже может смотреть на себя изнутри. Нужно заставить себя видеть. Необходимо посмотреть им в лицо, чтобы увидеть их глаза. И он приоткрыл воспаленные веки. Трое сквозь прорези внимательно рассматривали его. Шесть недобрых глаз расположились полукругом. Сквозь черные маски прочитывались равнодушные лица. Скорбные усмешки прорезей вытянулись узкими полосками. Никогда раньше Сырец не встречался с этими людьми. Никогда. Это он знал наверное.
– Живу-у-учий! – просипел крайний слева. Коренастый, наглый, пальцы веером. Кисти в татуировках, синие, с взбухшими венами. Но на зоне не бывал. Сразу видно. Там таких мигом обламывают.
– Приподними его! – приказал второй. Сырца схватили сзади под мышки и резко рванули вверх. Снова закружило, завертелось, затрепетало все внутри, не понять, где он, что с ним.
– Эк его колбасит, – снова послышался шепот слева. Голоса у него нет, что ли. Сырец попытался утихомирить бушующую внутри метель. Он знал, как это сделать: стоит лишь задержать дыхание на несколько секунд, затем отпустить его, вдохнуть как можно больше сырого воздуха, и тогда пьяная метель утихнет, а сознание вновь станет ясным и ровным, как нынешний солнечный день за дверью гаража. Его снова бросили на пол и лениво пнули в бок. Кто они? Что им нужно?
– Осмотри гараж, сейчас он очухается, а мы пока в адрес сходим, – прошелестело с левой стороны. Сырец насторожился. Это не бандиты, те иначе разговаривают. Они не говорят, дескать, давай-ка, наведаемся в адрес. Это слово из другого мира. В адрес прохаживаются преимущественно участковые уполномоченные. Неужели менты нагрянули? Любопытная деталь. Пока Сырец пытался уточнить законное место дислокации людей в масках, послышался жесткий грохот – это с полок, намертво привинченных к стенкам гаража, полетели на пол инстр