Однако, именно сейчас, не стал будить мою жену, а направился к себе в покои. Она не должна видеть своего мужчину таким. Убийцей, от которого тошнит даже меня самого. Достаточно было и одного её брезгливого взгляда утром на мою броню, чтобы понять, кого она видит под ней. Как презирает то, чем я занимаюсь.
С этой мыслью я прошёл в свои покои, принял ванну, а затем отправился спать. Наверняка этой ночью меня снова будут мучить кошмары после сегодняшней мясорубки, а потому, лучше и, правда, лечь одному, чтобы не пугать ту, чей покой был для меня дороже и ценнее всего на свете.
***
Картинки перед глазами сменялись с большой скоростью: первое убийство, улыбка матери, её руки, которые так любили гладить меня по голове, зелёные хищные глаза отца…
Всё провалилось разом в одну комнату, кухню нашего особняка, и я окунулся в то время, когда мне было около девятнадцати, а Аваларду всего около четырёх.
Мама я и брат, измазанные в муке, лепили из теста фигурки, которые должны были стать произведением искусства, а вызвали по итогу лишь смех, напоминая странной формы звёзды, цветы и кривые мордочки на круглых солнышках Аваларда. Запах теста и корицы заполнил большую кухню, вместе с атмосферой уюта и тепла. В этот раз отец уехал на целую неделю по неким делам короля и эти дни стали самыми спокойными из всех, что мне приходилось проживать за всю свою жизнь.
— Посмотри, Эрбос, твои цветы завяли! — рассмеялся весело Авалард, смакуя своё издевательство над моим «творчеством».
— Тогда твои… Кто это вообще? Не уверен, что это странное нечто может напомнить мне солнце, бедные кружки словно собрались рыдать, а не смеяться, — раскритиковал и я шутливо работу брата.
После моих слов он ничего уже не отвечал, только высунув язык и скривив лицо, обозначил своё недовольство.
— Полно вам, мальчики! Так или иначе, печенье будет съедено, незачем к нему придираться и, тем более, ссориться по пустякам, — отчитала нас мама по-доброму и обняла.
Я уже был гораздо выше её, и такие проявления нежности меня смущали, хоть и любил их по-прежнему очень сильно. Авалард же впитывал каждое касание матери, стремясь забрать всё её внимание. Мама взяла противень с печеньем и отдала нашей кухарке, чтобы та приготовила до конца наше «великолепие» кулинарии. После, вечером мы все вместе сидели у камина в гостиной и ели вкуснейшую выпечку, запивая её ароматным чаем с нотками бергамота.
Резко, картина сна сменилась. Я словно оказался у входа того же особняка, мои волосы на голове и плечи тронула влага дождя, а из гостиной лились радостные голоса маня посмотреть на их обладателей. Один из этих голосов я хорошо знал, звучание Миллиоры я не мог спутать ни с одним другим. Она весело рассмеялась и пошутила в своей любимой манере. Ноги сами понесли к источнику звуков, вскоре я увидел картину, которая никогда не возникала в моих мыслях, но слишком хорошо, как наяву предстала во всей красе прямо сейчас.
Моя жена сидела на большом ковре перед резным догорающим камином и держала за руки ребёнка, мальчика с зелёными глазами и чёрными, немного вьющимися коротенькими волосами, она учила его ходить и радовалась каждому шагу сына. Сходство ребёнка со мной не оставляло лишних сомнений — я видел перед собой нашего ещё нерождённого сына. Миллиора же выглядела немного более взрослой, округлость её юных черт лица, стала ещё более красивой и аристократичной, а тело приобрело небывалую женственность.
Я смотрел на жену с сыном, и моё сердце наполнялось любовью к ним всё больше и больше с каждым вдохом. Я никогда не желал иметь детей, помня о своём неудачном детстве. Но в этот самый момент возжелал их именно от Миллиоры.
— Так могло бы быть… — прозвучал голос матери со стороны, отвлекая моё внимание. — Но может быть и по-другому…
Я повернулся к матери, которая стояла совсем рядом, справа. Мне столько хотелось ей сказать, но выдавил лишь одно:
— Прости, мама, я не смог стать достойным человеком…
В тёмных глазах женщины собралось непонимание вместе со слезами. Она коснулась моего плеча, и я почувствовал холод её руки даже сквозь одежду.
— Любовь не имеет ожиданий, сынок. Она либо есть, либо её нет. Я люблю тебя независимо от того, кем ты стал, для меня ты есть и всегда будешь моим сыном. Я люблю тебя лишь за то, что ты есть. И она тебя любит несмотря ни на что. Не потеряй этого, помни, что даже самые сильные чувства становятся хрупкими в руках жестокости и тем более смерти.
Взгляд матери устремился вперёд, заставляя и меня снова посмотреть на приятную взору картину. Вот только теперь картинка снова поменялась, а увиденное заставило сделать шаг вперёд, хоть и безуспешно. Меня словно отбрасывало назад, не позволяя вмешаться.
Передо мной предстал светлый тронный зал, на самом же троне сидел Градос. Что-то было не так во всей обстановке замка. У входа, прямо в широкой каменной арке, сколько помню, стояли по обеим сторонам две статуи: ангелы из белого гранита, державшие в руках мечи остриём вниз. Отныне те ангелы рыдали, преисполненные величайшим горем и закрывая лицо руками.
Король взмахнул рукой и к нему, ведя под руки, Инквизиторы доставили девушку, в которой я сразу узнал свою Милли. Она вырывалась и вела себя бесстрашно, так, как обычно и требовал её чрезмерно строптивый нрав.
Миллиора не старалась больше пресмыкаться перед королём и смотрела на него прямо, горделиво и вызывающе. Во мне мгновенно возник дичайший ужас, ведь я понял, что сейчас должно случиться. Моя жена смотрела на Градоса, таким образом, лишь раз — когда готова была принять смерть от его рук. Я дико закричал и старался предотвратить неизбежное, но все мои попытки подбежать, изменить ход событий потонули в немом крике.
Градос, тем временем, достал острый клинок из ножен на дорогом широком поясе и без всякого промедления, взмахнув им, оставил алую полосу на тонкой нежной шее моей жены. Я закричал и стал ещё больше рваться вперёд, одичав от горя, но меня словно не было в этом месте, никто не замечал меня, а попытки добраться до возлюбленной были бесполезными.
Даже голоса моего в этом месте не было. Я являлся немым наблюдателем своего величайшего в жизни страха, пока алая кровь моей возлюбленной заливала светлый каменный пол, а сама она лежала на нём уже бездыханным телом.
Боль накатывала волнами, одна за другой, перехватывая дыхание. Никогда я ещё не испытывал ничего подобного. Даже в ту кровавую ночь не горевал так сильно. Из глаз стали катиться горячие тягучие слёзы, слишком густые, слишком вязкие, я упал на колени, и они окропили красным плиты каменного светлого пола. Первые слёзы, которые я смог пролить с той самой ночи, когда потерял мать и сестру, оказались кровавыми, проистекая из самых глубин моего искалеченного сердца. Они хоронили мою любовь…
Потеряв разум от горя, потянулся снова за телом любимой и в этот раз меня уже не сдерживали невидимые стены, ведь мой приговор был исполнен, а я остался повержен навсегда, созерцая своё наказание за все прегрешения… За все те муки, которые заставил вытерпеть других. И я заслуживал этого. Не заслуживала она…
Аккуратно, словно бы могла рассыпаться в моих руках, я подхватил Миллиору, укладывая к себе на колени, сидя на полу, стал отыскивать жизнь в её теле с помощью дара, но наткнулся лишь на холод и полное отсутствие сокровенной искры в её груди. Зияющая длинная рана на её шее всё ещё кровила, выпуская остатки драгоценной жидкости, а губы и красивое лицо совсем посерели. Всё вокруг в этот миг потускнело и для меня… Градос, и его приспешники исчезли, словно по волшебству, но они и вовсе сейчас меня не волновали.
— Нет! Нет! Нет! Милли, открой глаза, не смей так поступать со мной, я не переживу этого! Открой глаза, мотылёк, открой их…Умоляю… — голос мой надломился на последних словах, я повёл рукой по её лицу, лишённому всяких эмоций. Окончательное осознание произошедшего, заставило закричать.
Звук ужасного горестного рёва отразился от стен, прокатываясь громом по всему тронному залу. Все эти годы я думал, что души у меня нет, однако прямо сейчас, ощущал её в своём теле горящую и мечущуюся в муках, разрывающих нутро, слишком ярко, до боли в сердце…
Я знал, что люблю её… Но не думал, что настолько сильно.
Это чувство сделало меня уязвимым, а отсутствие жизни в любимой и вовсе окончательно сокрушило.
***
Громкие удары по двери милостиво вырвали меня из пут самого отвратительного кошмара, какой мне доводилось видеть за всю свою жизнь, заставляя резко сесть в кровати. Сердце грохотало в груди с неимоверной силой, и казалось, что оно вскоре и вовсе не выдержит такой яростной работы. Виски взмокли от слёз.
Ощутив настоящий страх, быстро коснулся влажного лица и осмотрел пальцы. Просто слёзы — это были обычные слёзы, хотя для меня они точно явились настоящим чудом. За целых двадцать лет эти глаза не знали такого горя, которое бы заставило их заплакать вновь. Думал, что мне и вовсе не суждено испытать никогда больше таких эмоций, которые бы заставили пролиться из глаз солёной влаге. Но ошибался. Рука сама легла на грудь в попытке угомонить всё ещё горюющее сердце, а новая череда ударов по двери отозвалась в такт его частым и сильным ударам.
— Эрбос! Скорее просыпайся! Пленники сбежали! Все пленники сбежали из темниц!
Я мгновенно оказался у двери. Йен иногда любил подло подшутить, но в этот раз его голос дрожал от серьёзной тревоги. Да и, наверное, такая шутка точно не осталась бы ему прощённой. Однажды из тюрем сбежало трое, Градос рвал и метал от злости, сложно было представить реакцию короля на побег стольких пленников, среди которых были дети и женщины, не умевшие толком за себя постоять, не говоря о сложном побеге и борьбе с тремя рослыми, умелыми бойцами.
Открыв дверь, лишь убедился в сказанном, мой помощник был весь на взводе и нетерпеливо ожидал моего пробуждения. Только взглянув на него, уже уверился — дело дрянь. Дальнейшие же слова и вовсе меня вывели из себя.