Но это вовсе не значит, что японская еда несъедобна – просто нужно к ней привыкнуть и понять принципы, на которых зиждется эта изысканнейшая кухня нашего мира. Она создавалась и отшлифовывалась тысячелетиями, поэтому наивно думать, что с первого наскока можно освоить богатства японского супермаркета. Лучше всего начинать с японского ресторана, где пищу готовят, сервируют и подают в согласии с четким, веками отработанным ритуалом.
Мои американские агенты научили меня, как правильно выбрать ресторан для ланча. Ланч в Японии едят ровно в час дня, и разумнее всего для знакомства с этой трапезой присоединиться к мелким служащим банков и компьютерных компаний, выбегающим их своих контор ровно в тринадцать ноль-ноль. Именно к мелким, считающим каждую копейку, так как из-за невероятной дороговизны японских отелей мы вынуждены были перейти к режиму строжайшей экономии.
В точности следуя этому совету, где-то без пяти час мы начали курсировать по улице, пестрящей ресторанными вывесками. Ровно в час улица превратилась в поток черных голов над белыми рубашками – стайки молодых, а может, просто моложавых, стройных мужчин в темных брюках, белых рубашках с короткими рукавами и свободно повязанными галстуками, выпархивали из соседних переулков и торопливо устремлялись к ресторанам.
Выбрав наугад одну из таких стаек, мы чуть-чуть опередили ее и попытались проскользнуть в ресторан прямо у них под носом – в Америке нас предупредили, что надо спешить, а не то все места могут быть заняты мгновенно. Но на пороге нам преградила путь суровая дама, показывая жестами, что надо снять туфли и надеть розовые тапочки, которые горкой лежали у входа. Поспешно сунув ноги в тапочки, мы забежали внутрь и постарались сесть за указанный дамой лакированный столик. Это оказалось непросто, так как столик возвышался над полом не выше, чем на десять сантиметров.
К счастью этот ресторан был не из роскошных и поэтому, снисходя к человеческим слабостям, там под столом была вырыта мелкая ямка, примерно десять сантиметров в глубину.
Пока мы с трудом заталкивали в эту ямку свои не пригодные для японского застолья ноги, нам без спросу уже принесли ланч. Никакого выбора не было – каждый, сидевший за своим низкорослым столиком, получал черный лакированный поднос со стандартным набором черных лакированных тарелочек и коробочек. Ланч состоял из маленькой чашки прозрачного рыбного супа, коробочки парового риса, трех коробочек с рыбой, двух сортов сырой и одного – маринованной, двух крошечных коробочек с маринованными водорослями, и розеточки с маринованным имбирем.
Это было странно, довольно вкусно и до смешного мало. Там же, на подносе лежал чек, вполне умеренный. Не совсем уверенные, что сыты, мы с усилием выкарабкались из-под столика, расплатились в кассе, отыскали в куче туфель на пороге свои и вышли на солнечную улицу в поисках кофе.
Эта задача оказалась непосильной – не знаю, как герои романов Харуки Мураками умудряются непрерывно бродить из кафе в кафе и пить кофе. Мой недолгий японский опыт научил меня не верить в правдивость Мураками – описанные им кафе, равно как спагетти и деревянная мебель в домах, просто придуманы им для того, чтобы не огорчать круглоглазого читателя слишком уж прущей в глаза экзотикой японской жизни.
Потому что эта жизнь и вправду экзотична. Не с первого взгляда, нет – с первого взгляда японцы мало чем отличаются от остального мира. Теперь никто уже не носит кимоно. Я все искала кого-нибудь живого в кимоно, пусть не самурая, так гейшу, но не нашла, наверно потому, что теперь уже нет ни самураев, ни гейш. Никто в их реальной жизни не ходит в кимоно, кроме чрезмерно раскрашенных фигур на экранах телевизора, - там их лица набелены и брови насурмлены до такой степени, что отличить героя-любовника от оскорбленного мужа невозможно, особенно без знания языка. Тем более, что и у мужа, и у любовника зубы старательно выкрашены в черный цвет – такова прихоть ушедшей в прошлое японской эстетики.
Живых женщин в кимоно мы видели за всю поездку только один раз – на вокзале в городе Каназава. Женщин было четыре, - одетые в красные кимоно, они танцевали в зале ожидания вокзала на невысоком помосте, где было так же тесно, как в любом месте Японии. Танцевали они нечто, совершенно не похожее на танец, под музыку, совершенно не похожую на музыку. Они семенили мелкими шажками на крошечном помосте и изгибались, под красными соломенными зонтиками, как камыш на ветру. Это было завораживающе красиво, хоть ни на что не похоже. А может, именно поэтому.
А в обыденной жизни прохожие на улицах одеты по европейски элегантно, особенно женщины, которые часто ходят в шортах или в коротких юбках, нисколько не стесняясь своих кривых ног. Я не шучу: почти у всех японок – наверно, и японцев тоже, но сквозь брюки это не так бросается в глаза, - необыкновенно кривые ноги, выгнутые полукругом дугой наружу, как турецкие сабли. Скорей всего, именно этой их анатомической особенностью объясняется секрет их способности сидеть на полу специфически японским образом. Они сидят, как кузнечики из народной песни – коленками назад, уютно устроив ягодицы в треугольнике между коленками и сведенными вместе пятками.
Я попробовала присесть по-японски, как бы в шутку, понимая, как это трудно, но у меня ничего не получилось, даже в шутку. А в саду императорского замка в Киото немолодая художница писала акварельный пейзаж, скрестив по-японски ноги сзади, и, судя по завершающему этапу картины, просидела в такой позе не один час – и хоть бы что!
Одного нашего приятеля-физика коллеги японцы повели в роскошный ресторан, где все было оригинально по-японски, без поблажек, и до ямок под столами не снизошли. Так что, пока японцы, сидя на пятках, наслаждались дорогими изысканными блюдами, наш бедный приятель весь извелся, изыскивая способы устроить под столом свои длинные европейские ноги. Отчаявшись, он попытался сесть по-турецки, но быстро устал, и в конце концов просто улегся на бок, опираясь на локоть, что сильно отравило ему возможное удовольствие от изощренной японской стряпни.
Оправившись от недоношенного тайфуна, мы решили съездить на побережье, чтобы посетить бухту, заключающую в себе тысячу островов. Была ли их там тысяча, я не уверена, я их не считала, но красоту они создали неповторимую, потому что красота создавалась в творческом согласии с человеком. Почти на каждом острове, даже самом крошечном, высилось какое-нибудь строение, - храм или беседка, - яркая, загнутая кверху крыша которого превращала зеленый клочок островка в праздничную картинку. Многие острова были связаны изящными мостиками, а по мостикам двигались туда-сюда обычные японские толпы под разноцветными зонтиками, нисколько не уродуя своим присутствием нарядный пейзаж. День выдался хоть и жаркий, но солнечный, все вокруг так и сверкало под крышей голубого неба над бирюзовым морем, - люди под зонтиками и хрупкие башенки под островерхими крышами, в основном красными, казались игрушечными.
Это удивительное японское умение превращать любую встречу с природой в произведение искусства, поразило меня, пожалуй, больше всего. Мне то и дело вспоминались привычно уродливые русские деревни, приютившиеся на лесных полянах или на склонах живописных холмов, как бы в насмешку над окружающей красотой. И становилось обидно – неужели нельзя обустроить жизнь так, как японцы, бережно, обдумывая и угадывая
эстетические требования родного пейзажа.
Другим поразившим меня качеством японского быта была необыкновенная точность во всем, значительно облегчившая нам попытку что-то увидеть без посторонней помощи. В результате мучительного, но плодоносного диалога с ребятками из туристского агентства, мне удалось составить наш железнодорожный маршрут, обусловленный купленным заранее двухнедельным билетом в первый класс.
Наша беда заключалась в том, что в глубинке, куда мы направлялись, название японских железнодорожных станций написано только иероглифами, а нашими буквами никогда. Как узнать, где выйти, если поезд стоит одну минуту, а наших вопросов никто не понимает? Веселые турагенты, хоть и не могли освоить английский язык, оказались сообразительными ребятами. Они выдали мне железнодорожное расписание, подчеркнув красными чернилами время прибытия и отбытия всех нужных нам поездов на всех нужных нам станциях. Мы входили в поезда и выходили на перроны не по названию станции или поезда, а по времени прибытия или отбытия. И ни разу не ошиблись! По японским поездам можно проверять часы, чего сегодня нельзя сказать не только о русских поездах, но даже о немецких, уже не говоря об израильских автобусах.
Вооружившись этим расписанием, мы ринулись в японскую глухомань, что было равносильно прыжку в океанский простор. С помощью американских косоглазых мы выбрали для главного действа провинциальный город Каназаву, - хоть и богатый историческими объектами японской культуры, однако, к счастью, лежащий в стороне от проторенных туристских путей.
За этот смелый поступок мы были вознаграждены тем, что за всю неделю, проведенную в окрестностях Каназавы, мы встретили только одну круглоглазую пару, зато мы встретили ее дважды, на разных концах нашего маршрута.
Жить в отелях Каназавы нам было не по карману, и мы поселились в менее дорогом городке Такаока, откуда каждый день отправлялись в Каназаву согласно выданному нам расписанию поездов – благо, билет был безразмерный и первоклассный. Благодаря этой не слишком удобной программе нам удалось познакомиться с подлинно народной японской кухней, далекой и от меню туристских ресторанов, и от меню, предложенному в романах Мураками.
Поскольку, торопясь на поезд, мы отправлялись в путь без завтрака, нам приходилось каждый раз рыскать по вокзалу Каназавы в поисках подходящей еды. Сначала мы, неспособные задать ни единого вопроса, бродили по разветвленному подземному лабиринту в поисках кофе, но быстро убедившись, что на кофе рассчитывать нечего, принялись за наглядное изучение меню многочисленных маленьких ресторанчиков, гнездящихся по обе стороны сумрачных туннелей. Выбор был столь же разнообразный, сколь непостижимый, - ведь мы не могли спросить, какая мелкая живность жарится на больших черных сковородах. Пришлось довольствоваться обнаруженной в одной харчевне темно-серой, ничем не заправленной лапшей, – по крайней мере, было гарантировано, что это не кузнечики и не черви.