У меня был выбор: уйти и все-таки попасть на войну или же найти незамысловатую работу. Но я решился дождаться Вивиан — может, она вернется. Матти ничего об их планах не знал: та семья приезжала на все лето, и не бывало еще такого, чтобы они уезжали до конца августа. Пастух попытался внушить мне, что закрытый дом — недобрый знак, однако я решил его не слушать. А лучше бы послушал.
Я предложил Матти помощь по хозяйству в обмен на ночлег и еду. Он поинтересовался, имею ли я опыт обращения со скотом. Последняя овца, которую я видел вблизи, была на самом деле Мартином Баллини на рождественском спектакле, но тут я решил солгать и заявил: никто не знает животных лучше меня. Только вот врать у меня не получалось, слова застряли внутри и никак не хотели вылезать наружу, сколько бы я ни пытался. Матти понял, что я вот-вот выйду из себя, и спросил, умею ли я различать перед и зад овцы. Это да, я умел. Тогда он дважды похлопал меня по плечу и сказал:
— Ты нанят.
Думаю, Матти не прогадал: я ни разу не допустил промаха, занимаясь овцами. Вскоре он стал доверять мне все более сложные задания: например, проверить шерсть на паршу или состояние копыт. При малейшем недосмотре могло пострадать все стадо, а на тот момент скота у нас хватало: фермеры с плато доверяли Матти пасти своих животных вдобавок к нашим.
Честно говоря, работа оказалась похуже той, которой я занимался на заправке, но я старался об этом не думать. Матти изготавливал сыр в самой дальней от дома постройке — такой вкусный, что иногда я ел его тайком. Затем нужно было выставить головки в ряд, чтобы пастух не обнаружил пропажи.
Мы с Матти заключили сделку. Когда овцы вечером возвращались, я был свободен до ужина. Тогда я бежал через поля прямо к дому Вивиан. Всю дорогу представлял, что именно скажу или сделаю, если вдруг увижу распахнутые ставни, и понятия не имел, должны ли мы поцеловать друг друга в щеку при встрече или просто пожать руки. Или же неловко смешать оба приветствия, как тогда зимой, когда к нам впервые приехала тетушка Сильветта, папина сестра.
Однако ничего не менялось: я каждый раз сталкивался с закрытым домом. Как можно дальше я сидел перед ним, до самой последней минуты, поскольку знал, что Матти не любит, когда я опаздываю на ужин, пусть мы и едим в полной тишине. Может, они нашли работу где-нибудь в долине, повторял я себе, и скоро вернутся, нужно только дождаться. Им, наверное, пришлось остановиться на заправке, или они застряли за каким-нибудь грузовиком. Скоро на дороге поднимется пыль. Вот, точно, прямо сейчас, они приедут, это вопрос лишь нескольких секунд. Я считал до десяти: один, два, три, безвременник в полях, синий, белый, красный, АБВГД, пять, шесть, нет, я забыл какую-то цифру. Один, два, три…
Они не приезжали, и на следующий день я пришел снова. Я таращился на дом изо всех сил, представляя, будто я Супермен и могу видеть сквозь стены глазами-лазерами. Я пытался угадать, какое из этих окон в комнате Вивиан, и выбрал то, сверху, с видом на лес. Потом я снова смотрел глазами-лазерами и украшал спальню всякими девчачьими розовыми штучками, которые красуются на рождественских рекламах.
Время шло, я внимательно следил за ним по календарю, чтобы ничего не упустить. Двадцать девятого июля случился первый из двух проступков, ясно давших мне понять позже, что надо было возвращаться домой.
Под числом двадцать девять был нарисован пустой кружочек, означающий новую луну. Бабушка говорила, что нельзя смотреть на новолуние сквозь стекло, иначе случится несчастье, поэтому в подобные вечера на заправке я закрывал все ставни, чтобы ничего такого не произошло. Я говорил, что у Матти не было стекол — это правда, все окна закрывались деревянными створками, кроме того, что находилось в задней части вечно пустующего чуланчика. Там была одна-единственная квадратная форточка, и я себя знал: это окошко будет тянуть к себе, призывать посмотреть на луну только потому, что я не хотел этого делать. Пока Матти не было дома, я решился на единственно верное решение и выбил стекло. Он вернулся и тут же заметил разбитую форточку из-за сквозняка, а я сделал вид, будто оно само так вышло. Пастух странно покосился на меня, но, наверное, я стал лучше лгать, потому что он ничего не ответил, а просто вырезал кусок картона и вставил вместо стекла. Затем мы ели суп из эмалированных мисок, я пошел к водопою помыться, как обычно, и мы легли по кроватям. Я смог спать спокойно. Выкуси, Сглаз.
Матти показал дорогу к моей овчарне, и я отправился туда проверить, не осталось ли чего от письма Вивиан, но кусочки почти все разлетелись. Я все равно возвращался туда несколько раз, когда выдавалась свободная минутка, а оттуда уже пытался найти грот с духами, ходил кругами, выбирал направление наугад, стараясь не слишком удаляться и не потеряться. Вивиан умела запутать, поскольку я так ничего и не нашел.
Наступил август. Плато засыпало от жары, но свежему ветерку всегда удавалось проскользнуть в узенькое пространство между обжигающим воздухом и травой — тогда становилось полегче. Однажды утром я застал Матти в том же состоянии, что и в первый раз: он стонал в кровати, а на полу лежала пустая бутылка. В тот день мы с собакой были на высоте. Ее, кстати, звали Альба, и мы крепко подружились. Возвращаясь домой, я видел, как Матти бреется, глядя в кастрюлю, а на следующий день мы обо всем забыли.
Мне не было так грустно со смерти Сатурнена. Когда его сбили, мама обняла меня и объяснила, что со временем все пройдет. Но я ей не поверил: во-первых, потому что ничего не смыслил во времени, а во-вторых, я просто не понимал, как это может пройти. Но она оказалась права, однажды я проснулся чуть менее грустный, понемногу перестали сниться кошмары, в которых машина, покрытая перьями настолько, что не видно краски, подъезжала и требовала наполнить бак.
Я подумал: может, с Вивиан получится так же, может, я перестану по ней скучать, свыкнусь с ее отъездом и закрытым домом. Разница была в том, что в глубине души я не хотел переставать тосковать по ней, я цеплялся за это чувство, и именно поэтому, наверное, вся эта штука со временем не сработала.
Однажды, в тот редкий вечер, когда Матти открывал рот, он спросил, что же такого особенного в этой девчонке. Я лишь пожал плечами, но вдруг вспомнил: с Вивиан я ничего не боялся, и это было приятное ощущение, которое значительно облегчило мне жизнь. Очень сложно объяснить подобное словами.
Вторую глупость я совершил семнадцатого августа, на следующий день после шумной грозы, которая каждый год ломает лето пополам. Дождь смыл жару и пыль, после такого вечерами свежеет, и становится ясно: дело к осени. Мы с Матти отвели овец на новое пастбище чуть дальше от хлева, а сами остались отдыхать в полях по соседству. Вдруг послышался шум мотора, и я спрятался за откосом рядом с дорогой, поскольку не знал, ищут ли меня до сих пор. Машина подъехала и остановилась, пока Матти перегонял стадо. Через какое-то время все затихло, и я вылез.
Только вот автомобиль не уехал: водитель просто заглушил двигатель, пока Матти освобождал дорогу, время от времени стуча палкой по пушистым попам, прикрикивая: «Хей!» В машине сидели четверо. Пассажир на заднем сиденье повернулся ко мне и посмотрел прямо в глаза.
Это был Макре. Мы таращились друг на друга, я не мог дышать, а затем он отвернулся.
Он меня не узнал. Правда, мы не виделись с тех пор, как я ушел из школы, а в нашем возрасте мы сильно меняемся. К тому же я с ног до головы извозился в пыли и растрепался, пока перегонял стада. Но он был тем же, и я — тем же. В глубине души я признался себе: за пределами школы я не существую даже для Макре, и мне вдруг показалось, будто я совершенно ничего не стою, если даже мой заклятый враг меня не узнаёт, кроме как за партой в среднем ряду справа. Я позволял ему бить себя, а отцу — обзывать меня слабаком, когда возвращался с подбитым глазом. Он говорил, что у меня в венах не кровь, а размазня, — и вот теперь все это зря.
Тут я взбесился. Не знаю, что это было, но я вдруг выскочил из укрытия и принялся колотить изо всех сил по стеклам машины. Водитель тут же вышел — наверное, отец Макре, потому что он выглядел как его старшая копия. У него были такие же злые глаза. Матти тут же прибежал, оттащил меня и забросил обратно за откос. Он и вправду был силен: я долго катился по траве, прежде чем смог встать на ноги.
Издалека я видел, как Матти разговаривает с водителем, достает из кармана купюру и протягивает ему; с машиной ничего не случилось — короче, дело замяли. Пассажирка на переднем сиденье все еще была в шоке, но Макре ржал сзади как конь. Вот теперь я узнал того самого Макре и успокоился, поскольку наша вражда не прекратилась. Матти в конце концов перегнал стадо, а машина уехала по направлению к долине. Наверное, они возвращались с каникул: некоторые местные срезали путь через плато, чтобы избежать длинных пробок на шоссе.
Матти не задавал вопросов — слишком много чести, только вот после истории с выбитым стеклом и этой наши отношения ухудшились. Я иногда ловил на себе его странный взгляд, будто он спрашивал, что теперь со мной делать. Почти как мои родители, только вот Матти никому тайком не звонил, чтобы меня увезли. Он никогда не ругался, не бил, не говорил плохих слов — этого я никогда не забуду.
Двадцать шестого августа я сказал Матти, что сегодня мой день рождения, и показал в календаре. В ответ он дважды похлопал меня по плечу, и все. Вечером я мысленно открыл гору подарков, среди которых — новенький солдат Джо, чтобы сформировать армию со старым, и электрический поезд. Затем я зажег столько свечей, чтобы хватило прогнать темноту со всего плато. Мне исполнилась тысяча лет, я был таким же старым, как камни, и крохотные огоньки мерцали повсюду: во всей вселенной недоставало места, чтобы их вместить. Затем я задул свечи, и мрак вернулся.
Тридцать первого августа я в последний раз сходил проверить, не вернулась ли Вивиан. Ничего особенного: в глубине души я понимал, что для нормальных людей наступит первое сентября, школа, и больше я ее не увижу. Все кончено.