В тот вечер, сам не знаю почему, я не моргнул трижды перед сном.
Я никогда не был особенно толстым, а теперь и вовсе начал терять в весе. Надо сказать, мать на заправке все время готовила, а еще я мог таскать конфеты, сколько хотел. Теперь я утопал в штанах — я имею в виду, еще сильнее обычного. Даже Вивиан это заметила и стала приносить больше сэндвичей. Я спросил, любит ли она чечевицу, даже сказал: «Я вот люблю», не дожидаясь ответа, но не думаю, что она поняла намек, потому что по-прежнему кормила меня бутербродами.
Время от времени мы возвращались в грот. Каждый раз Вивиан крутила меня юлой перед тем, как отвести туда, поэтому я так и не узнал дороги. Вивиан объяснила, что рисунки были сделаны не детьми-великанами, а обыкновенными людьми, такими же, как и мы, разве что чуть более волосатыми.
Сидя перед фресками, мы выдумывали истории. По правилам игры нужно было постоянно что-то рассказывать, и как только один запинался, другой сразу подхватывал. Побеждал тот, кто дольше говорил без остановки. Вивиан постоянно выигрывала — я поражался ей. Для меня никогда не было проблемой сочинять, я только этим и занимался, но одновременно говорить то, что приходит в голову, — это уже выше моих сил.
Однажды Вивиан пришла в синем жакете. Я подумал, что он ей очень идет. Однако стояла сильная жара, и когда я спросил, не хочет ли она его снять, Вивиан закричала, чтобы я не совал нос в чужие дела, и потом дулась весь день. Теперь-то я привык, у мамы тоже бывают перемены в настроении, но с Вивиан дело обстояло сложнее, потому что она королева.
Если мы не ходили в грот, то играли в божьих коровок или лежали в овчарне и загадывали желания. Вивиан говорила, что если птица пролетит над дырой в крыше меньше чем через минуту после того, как загадал желание, то оно обязательно сбудется. Я рассказал ей о стеклянной крыше и объяснил, что тогда мы увидим еще больше птиц и все наши мечты воплотятся. Вивиан ответила, что так это не работает, что, если смотреть на птиц в самую крошечную дыру, исполнятся самые сокровенные желания. На мой взгляд, логики тут было мало.
Я не осмелился снова предложить ей жить со мной: решил, будет лучше, если она сама додумается. Время от времени я чуть-чуть намекал, например, когда спрашивал, какие обои она любит: с животными или с цветами, — и тут же менял тему. Торопиться было некуда. Когда я спросил, сколько времени мы знакомы, Вивиан пожала плечами:
— Не знаю. Недели две, наверное.
Ей было плевать на время — и за это тоже я любил Вивиан.
Я стал таким же чистым и аккуратным, как на заправке. Неподалеку от овчарни я нашел водопой, Вивиан принесла мне кусок мыла, с помощью которого я мылся и стирал одежду. Выжимая, я крутил ее изо всех сил — дело дошло до катастрофы. Однажды утром я выкручивал куртку «Шелл» и услышал треск: рукав оторвался от плеча, прямо рядом с этикеткой «Сделано на Тайване». Вивиан пообещала принести иголку с ниткой, но забыла. Каждый раз, накинув куртку, я краем глаза видел дырку, преследующую меня повсюду, отчего становилось не по себе; тогда я начал надевать куртку только ночью.
На ярком солнце одежда высыхала в мгновение ока. А я ждал, растянувшись голышом на траве. Я нашел тайный уголочек за холмиком, где никто не мог меня увидеть: кроме как перед матерью, я ни перед кем не хотел появляться голым, и это нормально. Показывать писюн мне не нравилось даже доктору на медосмотре.
Когда приходила Вивиан, от меня пахло мылом, и я был готов заняться всем, что бы она ни затеяла. Почти каждый день она выдумывала новую игру. Я никогда раньше ни с кем не играл; Вивиан даже не поверила, когда я ей признался, что у меня нет братьев, а сестра гораздо старше и что в школе со мной никто не разговаривал — как тут поиграешь? Конечно, был Ришар, и он любил шахматы и шашки. Но ему не удалось научить меня: я не мог сдвинуть с места пешку, не понимая, откуда она взялась, почему именно на этом месте и что будет, если ее переставить. Ришар говорил, чтобы я перестал идентифицировать себя с пешками — черт побери, это же просто пешки! Но у меня ничего не получалось: я все равно идентифицировал себя с пешками, сам того не осознавая. Самое забавное — я понятия не имел, что это значит.
Как-то раз я проснулся очень рано, потому что солнце било в глаза. Я вспомнил о родителях, вот так, без всякой причины, и загрустил. Я все-таки по ним скучал — так сильно, что кружилась голова. Я почувствовал запах от тостера, в котором подгорали абсолютно любые ломтики хлеба даже на минимальном режиме, я услышал урчание бензина, плещущегося в почти опустевшей цистерне под домом, когда мы ждали новой поставки. Я вспомнил, как мне разрешили попробовать цикорий, — в тот день я перестал быть ребенком. Потом я пил его постоянно, так и не признавшись никому, что вкус просто отвратителен.
Я чуть не расплакался, но вспомнил об обещании, данном Вивиан. Вдруг снаружи раздались шаги. Я оделся и подошел к окну в самом веселом настроении — она сегодня рано.
Перед домом стояли жандармы.
Их было трое. Они пытались заглянуть внутрь через колючие заросли, загораживающие двери. Меня они еще не видели. Я отпрянул и полез по камням на крышу, пока они ногами ломали кусты, чтобы пробраться в овчарню. Я сбежал через поля за домом — мчался изо всех сил до самого водопоя и наконец присел перевести дух; прошло много времени, прежде чем я смог снова взглянуть в сторону дома. Расстояние было немаленьким, но я все же разглядел силуэты жандармов сквозь окно. Я испугался, не оставил ли там что-нибудь, но нет — куртка была на мне, ведь я только что проснулся. Возможно, они заметят примятую солому, которая служила кроватью, но им придется присмотреться повнимательнее.
Я перевел дыхание и побежал к бугорку, где каждое утро ждал, пока высохнет одежда. Солнце до него еще не достало, место выглядело иначе, и я испугался. А может, страх появился потому, что жандармы обыскивали дом — мой первый собственный дом. Я подождал, улегшись, словно индеец, на вершине холмика, но они никуда не уходили. По траве я спустился на другую сторону и прислонился спиной к склону — здесь меня никто не увидит. Я надеялся, что Вивиан не явится прямо сейчас, потому что она была девчонкой, а отец говорил, что девчонки много болтают.
Но Вивиан никогда не приходила так рано; она давала мне достаточно времени, чтобы приготовиться и выстирать вещи. Она знала, насколько это важно. К тому же Вивиан была не из болтушек: она скорее умрет, чем выдаст меня. Если до этого дойдет, если они начнут ее пытать, чтобы разговорить, я зайду, сунув руки в карманы, и прикажу отпустить ее, потому что Вивиан ничего не сделала и это между мной и жандармами. Самой Вивиан я скажу: «Уходи, живо». Она обернется в последний раз со слезами на глазах, я улыбнусь и слегка кивну, как бы говоря: «Все будет хорошо», хотя мы оба будем знать, что это неправда. Затем я сниму шляпу, маску и скажу: «Вам нужен я, дон Диего де ла Вега», — и они глазам своим не поверят.
Я проснулся в поту. Сначала подумал, что жандармы мне почудились, но я действительно лежал на траве, и сверху давило солнце. Я ползком забрался обратно на холмик — они ушли. Мне уже доводилось мгновенно засыпать от сильных эмоций, но это было давно. Я чувствовал себя немного лучше, лежа на теплой траве, — все стало как раньше.
Я улыбнулся, чего делать совершенно не стоило — я тут же снова уснул.
Проснулся с криком, поскольку прямо на меня летел черный дракон. Стало холодно, но щеки горели. Стояла ночь — черная, как каминная труба изнутри. Трава уже намокла — значит, было очень поздно. Я проспал весь день при ярком свете — меня наверняка хватил солнечный удар.
На четвереньках я добрался до водопоя; взрослый голос в голове велел пить маленькими глотками, потихоньку, но, так как это был я, получилось ровно наоборот. Я позволил всей горе влиться в мое горло и проглотил столько воды, сколько влезло. У нее был приятный вкус камня и ледяного металла. Мне тут же поплохело.
Прислонившись к сланцу, я перевел дыхание и, как только смог встать, побрел к овчарне. Теперь туда можно было попасть через дверь, но я расправил кусты, чтобы было как раньше, и полез через привычную мне дыру по следам обвала — казалось, это очень важно. Такой красивый дом еще нужно заслужить. Это тебе не проходной двор. Я прислонился к стене, поскольку все вокруг качалось, и дошел до кровати. Не знаю, приходила ли Вивиан.
Роса шептала мне, что скоро взойдет солнце. Вот-вот от утреннего света замерцает пейзаж, и станет легче, потому что все вокруг блестит. Я завернулся в куртку и принялся ждать. Я не ел со вчерашнего дня, но голода не чувствовал. От одной только мысли о маминой чечевице желудок сжался, это был плохой знак.
В общем и целом, правильно, что я решил не идти на войну. Из меня получился бы скверный солдат. Все бы бегали в панике: красная тревога, пропал солдат Шелл, ребята из моего отряда испугались бы, а потом нашли бы меня спящим посреди поля боя. Прощайте, медали. Да, наверное, так лучше. Я мог сколько угодно бахвалиться, но мне нужен был кто-то, кто позаботился бы обо мне. Ведь у Зорро был Бернардо.
Бернардо, Вивиан, дракон. Солнечное пламя на веках. Я не хочу, чтобы меня увозили. Земля трещит. Я ведь просто хотел ходить в школу.
Я сел прямо. Веки слиплись, горло болело так, будто я кричал. Стоял день. Было уже не очень холодно, но вот со всем остальным — беда. Постирать вещи? Нет, слишком далеко. Может быть, завтра. Я не хотел упустить Вивиан.
Она не пришла. Ни в тот день, ни на следующий, ни на послеследующий, и, если подумать, больше мы в этом доме не встречались. Я пожевал немного травы, даже землю попробовал, но тут же выплюнул, попил. Я погружался в жар, и взрослый голос, к которому я никогда не прислушивался, твердил, что нужно возвращаться, пока хватает сил, что, если я пойду сейчас, все будет хорошо. Я должен был добраться до заправки, пока еще не слишком поздно, там обо мне позаботится мама, она поставит меня на ноги.