Очередная моя ошибка: Тамара сказала не “добрая”, а “адекватная”. Что совсем не подразумевает доброту. Скорее имеется в виду “цивилизованность”. Неприятно же когда незнакомый человек что-то просит как бомж подаяния. Могла бы хоть изобразить милосердие и дать нищему копеечку чтобы он выпил и забылся. Но, видимо, ей проще и приятней ударить его и оттолкнуть. В таком смысле, её реакция была вполне адекватным ответом на просьбу проявить гуманизм.
Я же писал стихи для её дочери. Ах, вот оно что! Стихи! Да уж. За такие стихи можно не только презирать, убивать мало.
Кто-то бухает, а кто-то колется. А я же придумываю себе творческие задания. Чтобы была какая-то эмоциональная отдушина. Меня это успокаивает. Как галоперидол умалишенного. Пока я занят чем-то, я вроде и не мучаюсь. Дурацкие стихи, музыка, а теперь вот… портрет. Может это поможет мне избавится от этой одержимости. Превратить тоску по конкретной женщине в просто тоску. О любви. О счастье. Сублимация.
Почему я не сказал им зачем мне это надо? Может они бы прониклись и ответили бы. Вряд ли. У них был бы лишний повод отказать или даже поиздеваться. Художника может обидеть каждый. Хотя Тамара может быть сказала бы, но уже поздно. Да и незачем было её опять впутывать в мои заморочки. Оксана Антоновна тоже, возможно, проявила бы свою “адекватность” если бы рядом не было Елизаветы. Я же для них не художник, а бомж.
А ещё вдруг не получится? Или просто хотел, чтобы был сюрприз? Все ещё хочу произвести впечатление? Нет, я же хотел написать портрет только для себя и никому не показывать. Где-то слышал, что искусство возникает тогда, когда реальность и представление о ней настолько различаются, что вызывают расщепление человеческой души. Видимо, я таким образом пытаюсь оставить в действительности отражение своих грёз, вопреки её желанию игнорировать меня. Vita brevis, ars longa.
“Моя леди Зелёные рукава”, масло, холст. Я написал её портрет за пять недель (забавное совпадение), считая перерывы на просушку слоёв краски и прочие технологические и творческие паузы. Мне помогал профессиональный художник из художественной студии, но и мои собственные руки ещё кое-что помнят из детских занятий в кружке ИЗО. Хотя глаза, по большому счёту, у меня так и не получились. Проклятое “зеркало души” фальшивого цвета! Нет, я, конечно, не сделал их оранжевыми. Сделал такими… серо-зелёными. Непонятного цвета. Формально они расположились на своих местах и даже выражение лица с такими глазами было вполне узнаваемо. Но всё-таки не было в них чего-то главного. Возможно, только мне так кажется. Что характерно, по какой-то нелепой оплошности я забыл прописать световые блики на роговице глаз, которые могли бы придать им живость своим блеском. Вспомнил об этом только тогда, когда уже покрыл готовую картину защитным лаком. Хотя дело всё-таки не только в этом. Ладно, всё это не так уж и важно. Не Пикассо всё же, и то хорошо. Странным образом иногда начинаешь понимать некоторые авангардные направления живописи.
Сюжет картины заимствован из одноименной картины английского художника и поэта 19 века Данте Габриэля Россетти. Кстати, рекомендую сборник отличных сонетов Россетти “Дом Жизни”, не то что мои так называемые стихи. Из живописи наиболее известны картины Россетти позднего периода. Практически во всех этих работах присутствует одна и та же модель – возлюбленная Россетти Джейн Бёрден, супруга его друга Уильяма Морриса. Говорят, он был одержим ею. С ухудшением душевного здоровья Россетти увеличивается его зависимость от Джейн и он посвятил ей огромное количество полотен, обессмертив её имя. Забавная получается история. Я, конечно, не претендую на бессмертие. Мне бы только ещё немного просуществовать. Я ведь даже не собирался никому показывать свою картину.
Выбор, конечно же, не случаен. Получилось как бы продолжение моего подарка ей на день рождения: Greensleeves, Маршак, зелёное платье и Россетти. Тогда, правда, я ещё и не думал о живописи. Портрет писал с фото, вставив её лицо с помощью графического редактора в картину Россетти. Подходящая фотография нашлась у неё в профиле, на ней она катается на лодке в мраморном каньоне Рускеала. Эта фотография из нескольких испробованных мною вариантов лучше всех подошла по выражению лица и по теням совпадала с расположением света на картине Россетти…
✂"…Она была девою редкостной красоты и столь же прелестна, сколь исполнена веселья. И недобрым был тот час, когда увидела она и полюбила художника и стала его женою. Он, пылкий, неутомимый и суровый, уже обвенчан был со своим Искусством; она – дева редкостной красоты, столь же прелестная, сколь исполненная веселья, вся – лучезарность и улыбка, резвая, как молодая лань; ко всему на свете питала она любовь и нежность, и ненавистна ей была лишь ее соперница – Живопись, ужасали ее лишь палитра и кисти и иные злосчастные орудия, ради которых ее покидал возлюбленный. Ужасно ей было слышать, как художник заговорил о своем желании написать портрет даже с нее, молодой жены своей. Но она смиренно покорилась и многие недели кротко сидела в высокой башне, в темной комнате, где лишь с потолка сочился дневной свет, в лучах которого белел натянутый холст. Но он, художник, упивался своей работой, что длилась час за часом, день за днем. Пылкий, безрассудный, с переменчивым нравом, он порою впадал в угрюмость или забывался, уносясь мыслью бог весть куда; он не желал видеть, что в призрачном свете, едва проникавшем в одинокую башню, блекнет цветущий румянец и тускнеет еще недавно искрившийся весельем взор его молодой жены, которая таяла на глазах у всех, незаметно для него лишь одного. Она же улыбалась, она все улыбалась и не молвила ни слова жалобы, ибо видела, что прославленный художник в труде своем черпает жгучую, всесожигающую радость и работает день и ночь не покладая рук, дабы запечатлеть на холсте ее, которая так его любила, но день ото дня становилась все слабее и печальнее. И в самом деле, те, кто видел портрет, почти с трепетом, как о чуде, говорили о сходстве необычайном; конечно же, создать подобное помог художнику не только его талант, но и великая любовь к той, кого изобразил он так верно и так прекрасно. Но позднее, когда работа уже близилась к концу, в башню никого более не допускали; ибо художник столь пылко и самозабвенно предавался своей работе, что почти уже не отрывал глаз от холста даже затем, чтобы взглянуть в лицо жены. И он не желал видеть, что краски, которые наносил он на холст, он отнимал у той, которая сидела перед ним и становилась час от часу бледней и прозрачнее. Минули многие недели, и когда оставалось лишь наложить последний мазок на уста и в последний раз едва тронуть кистью очи, снова встрепенулся дух прекрасной дамы, точно огонек угасающего светильника. И тогда наложен был мазок, и кончик кисти едва коснулся очей на холсте; и на миг художник застыл в восхищении пред тем, что он создал; но в следующее мгновенье, все еще не сводя глаз с портрета, он затрепетал и весь побелел, вскричал, объятый ужасом: "Да ведь это сама жизнь!" – и поспешно оборотился к любимой. Она была мертва! И тогда художник промолвил еще: “Но разве это – смерть?” (Эдгар Аллан По. “В смерти – жизнь”)
Но разве можно избавиться от навязчивого образа любимой таким мистическим способом, просто перенеся его на холст?… Nevermore.
Монте-Кристо
На День Военно-Морского Флота поехали в Кронштадт. Взяли с собой подружку Алика из параллельного класса Даяну и её бабушку. Гуляли по Петровскому парку. Алику, уже одетому в тельняшку, купили бескозырку. Даяне, к её белому с синими полосками платьицу, выбрали бело-синюю пилотку с вышитым якорьком. Морячка и моряк. Прошли по пирсу с расставленными пушками, корабельными артустановками, снарядами, подводными аппаратами. Посмотрели праздничный парад.
После парада пошли погулять через Овражный парк к Морскому Никольскому собору. Помню ещё с детства вроде и до недавнего времени собор высился над Якорной площадью серой хоть и величественной, но какой-то унылой громадой. С тёмными окнами и позеленевшими поверхностями куполов, как будто из окислившейся меди, обрамлённые желто-ржавыми наплывами по краям. Теперь после реставрации, собор преобразился почти до неузнаваемости. Сияющий в солнечный летний день белый храм с малыми золотыми маковками и основным большим зеркально-золотым куполом производит потрясающее впечатление. Внутри тоже всё выглядит достойно. Не знаю как там было раньше, теперь проводят богослужения.
Вернулись мимо Докового бассейна через Летний сад. Бабушки уже заметно устали и отставали от внуков. Я старался не потерять из виду и тех и других.
Когда уже возвращались в Питер через дамбу, я по ошибке въехал обратно на дорогу в Кронштадт, запутавшись в съездах-выездах с магистрали. Такое иногда со мной случается. Доехав до места развязки-разворота на дамбе, мы решили, раз так уж получилось, выйти и погулять по берегу.
Дети, в своих морских костюмах изображали пиратов и прыгали по валунам, швыряя камни в набегающие волны. А я просто сидел и пялился на жадных чаек в темнеющем небе, которые с завидным упорством пытались поймать летящие камешки, принимая их за пищу.
Кажется, падает атмосферное давление. Снова болит голова. Зайду-ка завтра в аптеку за аспирином к знакомому провизору. Она весёлая и добрая девушка. Как знать, возможно, мы будем жить долго и счастливо. Может быть даже поженимся. А потом я пожалуй её предам и найду кого-нибудь помоложе.
Старые, местами заросшие травой и деревьями, оборонительные форты, одиноко выступают из воды вокруг острова Котлин. Пейзаж, который не менялся здесь уже три века. И который навсегда преобразился плотиной, навсегда разделивший их. Вечные призраки прошлых веков, напомнили мне историю узника замка Ив. Узник смог преодолеть и несчастья, свалившиеся на него, и самого себя. Не без воли случая, конечно.
Графа Монте-Кристо из меня не вышло. Но, и “убежать от себя” никуда не могу. Надо продолжать двигаться. Не могу оставить, предать Алика и мать. Я все ещё люблю Лизу и привыкаю жить с этим безответным чувством. Страшно подумать, что постепенно человек ко всему привыкает. И тут же уже боюсь, что когда-нибудь она всё-таки обратит на меня внимание, а я уже привыкну существовать без неё. Мало ли что может случится – Колобков всё-таки старше и Лизы и меня: инфаркт, инсульт, простатит и импотенция в конце концов (каламбур). Может они просто разойдутся по какой-то причине. Всякое бывает. Как пример, мой отец, которому уже под семьдесят и он, как я случайно узнал, в очередной раз женился. Очевидно же, не на старухе, а на более молодой. Женился, между прочим, уже в шестой или седьмой раз. Даже ребёнок вроде у них родился. Какой по счёту тоже не знаю. Полагаю, что он и сам не знает, судя по тому как часто и активно он общается со мной и моим братом. Так что и у меня в сорок и у Колобкова в его пятьдесят пять ещё есть время не только на одну последнюю настоящую любовь. Разница только в том, что я не столь любвеобилен как мой отец, в этом смысле природа на мне отдохнула. Иногда мне даже кажется, что мой папаша единолично исчерпал некий лимит на любовь в этой жизни, который был предназначен для всей нашей семьи. Я влюбляюсь редко, но метко. Забавно, но мою бывшую жену тоже зовут Елизавета. Звали… Не везёт мне с Елизаветами, хотя… У меня же от бывшей есть настоящий Алик! Без него я бы тепе