– И едят мало, – добавил Лужков.
– А страна, понимаешь, процветающая, – сказал Ельцин, – мне Примаков рассказывал. Где он, кстати?
– Так вы ж его уволили, – сказал Лужков.
– То-то же, – сказал Ельцин и многозначительно посмотрел на Лужкова.
На том и порешили. Позвали руководить страной японца. Зарплату дали миллион долларов в год, чтоб не воровал. И если справится, отдадим Японии Курилы. А на фига они нам, если у нас все нормально будет. Они же нам, Курилы, только тогда нужны, когда нам плохо. Тут мы без них просто жить не можем. А потому что прецедент не хотим создавать. Допустим, отдали мы Японии Курилы. И там лет через пять будет уже нормальная жизнь. Так? А мы все по-прежнему в этой самой, ну, вы знаете где… И тогда все так захотят. Московская область, допустим, потребует, чтобы мы ее Японии отдали. Вот и будем мы тогда в Тулу из Москвы ездить через две границы за колбасой.
А задачу японцу такую поставили. Чтобы уровень жизни – как в Японии. Чтобы равноправие и демократия, в смысле зарплата всем вовремя, и всякая такая экология.
В общем, собрались все встречать господина Кукимори-сан в Шереметьеве. Народу собралось миллиона два. Всех с работы отпустили на этого японского варяга поглазеть. От Шереметьева до самого Кремля по обе стороны дороги стоят с лозунгами: «Кикимора – банзай!»
Кукимори-сан ехал в шикарной машине, за ним еще пять сопровождения, мотоциклистов сто человек, охраны сотни две, правительство, Госдума. Вроде радоваться такой встрече надо, а Кукимори-сан мрачный. Спрашивает:
– Какое сегоданя деня?
Он язык-то русский выучил, но произношения еще не освоил.
Ему говорят:
– Вторник.
– А посему все не работать?
– Так вас же встречают.
– Сецас зе всех на работа, – сказал и даже ножкой топнул.
Ему говорят:
– Кукимори-сан, это невозможно.
– Посему?
– А потому, что поддатые все. Какая уж тут работа.
И нечего Кукимори возразить.
– А посему тогда ситорько охраны? – только и спросил.
– Да мало ли что. У нас же здесь столько экстремистов – баркашовцы всякие, лимоновцы разные. Еще перепутают вас с каким-нибудь кавказцем или еще хуже – с евреем и начнут палить.
И опять возразить нечего.
– Радио, – сказал Кукимори-сан, – но ситобы посредний раз!
Все, конечно, согласились, головами закивали.
В последний, не иначе.
Въехали в Кремль, а там уже в Георгиевском зале стол накрыт на шесть тысяч персон. И чего только на этом столе нет! И осетры, и гуси, и икра в хрустале, и из напитков все, кроме самогона. Как говорится, по сусекам наскребли и на стол поставили.
Кукимори-сан как все это великолепие увидел, так и обомлел:
– Мине зе говорири, сито у вас город?
Все глаза потупили, закивали, лица скорбные сделали:
– Да, голод, ой какой страшный голод в стране.
– А как зе, – не унимается Кукимори, – мы висе это есть будем?
– Молча.
Селезнев добавил:
– Стоя. Фуршет называется.
Хакамада пояснила:
– У них, у русских, обычай такой – гостей встречать хлебом-солью.
– Хребом позариста, – сказал Кукимори-сан, – сорью сограсен, а все остарьное надо раздати народу.
Все сразу хором сказали:
– Не поймут.
Селезнев сказал:
– Никак нельзя, передерутся. Кремль разнесут, и сами не поедят, и нам не дадут.
А Строев добавил:
– И перед общественностью неудобно, – и показал на толпу. – Вон ведь она, общественность, напротив стоит. Она ведь тоже голодает с утра со вчерашнего. Уважить вас хочет.
– Как она меня увазит? – спросил Кукимори-сан.
– Да вот так и уважит, – сказал Селезнев, – вы только их к столу пустите, а они уж так вас уважат, век помнить будете.
– Дай народ, – добавил Строев, – тоже требует. Где тут у нас народ?
Выскочил тут же из толпы народный артист в сапогах, смазанных дегтем, и косоворотке с медалью Героя, бухнулся в ноги Кукимори и закричал хорошо поставленным нечеловеческим голосом:
– Ваша япона мать, Кукиморушка-сан, не вели казнить, вели гулять во славу твою!
Махнул рукой Кукимори-сан:
– Радно, но ситобы завтра…
Все согласно закивали. Завтра оно, конечно, завтра, уж будьте уверены. А сегодня как загуляли! Кинулся народ к столам. Первой к столу, конечно же, бросилась творческая интеллигенция. И начался бой в Кремле. Ничего подобного Кукимори-сан в своей жизни не видел. Да и не слышал. Потому что стук зубов, вилок и ножей заглушал музыку самого президентского оркестра. В самый разгар битвы в зал вошел Борис Николаевич. Все затихли, и президент сказал речь.
– Такши, – сказал он, – то ись понимаешь. – Повисла пауза. – Давай, – продолжил президент, – давай, Какимора, понимаешь, сан. Мы, чего могли, сделали, все, что надо, развалили, очистили тебе площадку, и этот процесс демократизации необратим. Чтобы, понимаешь, тебе было где новую жизнь строить. Может, у тебя что, японский городовой, получится. – И сделал паузу, чтобы все смогли засмеяться. – А мы, понимаешь, теперь спокойно отдохнем. Наливай!
И началось. К Кукимори-сан все время подводили известных людей, и с каждым он почему-то должен был выпить, причем до дна.
– Традиция такая, – объяснили ему, – иначе народ обидится и вообще пить перестанет.
На это, конечно, Кукимори-сан пойти не мог. Приходили от разных партий и движений. От НДР Черномырдин тост произнес.
– Надо, – сказал он, – выпить, если что не так, то мы всегда, а то вчера, допустим, а завтра уже, чтобы никогда больше, а оно ведь обязательно будет, и будет у всех.
Кукимори-сан тост понравился, хотя он ничего не понял. Он спросил у Строева, что имел в виду Черномырдин.
Строев сказал:
– Виктор Степанович хотел сказать как лучше, а вышло как всегда.
Потом подошел какой-то генерал и сказал, что вообще-то он жидов не любит, но Кукимори-сан исключение, за что и выпил.
Потом подбежал какой-то жутко активный человек и закричал:
– Это наймит империализма и сионизма!
– Посему так? – спросил Кукимори-сан, изумленно глядя на человека.
– Потому что это однозначно, – сказал человек и никаких других аргументов не привел.
Подходили все. И только когда к Кукимори попытался приблизиться какой-то быстрый, чернявый, небольшого роста человек с явно выраженной семитской внешностью – все вдруг стеной встали вокруг Кукимори-сан и приблизиться человеку не дали.
– Перед лицом смертельной опасности общество консолидируется, – пояснил Строев.
– А сито это за лицо? – поинтересовался Кукимори-сан.
– Это враг рода человеческого. И имя этому дьяволу во плоти – Березовский.
И тут же человека вытолкали общими усилиями в дверь. Но буквально через минуту враг рода человеческого влез в зал через окно. Его тут же заметили и хотели выбросить в то же окно, однако вступился Борис Николаевич:
– Рано еще, понимаешь, не на кого будет потом списывать все беды российские.
Проснулся Кукимори-сан с жуткой головной болью. Рядом с ним в постели почему-то лежал пьяный Жириновский. Владимира Вольфовича на всякий случай сфотографировали в паре с Кукимори и выгнали взашей. Жириновский жутко матерился и орал, что все эти самурайские штучки в России не пройдут.
Голова у Кукимори-сан раскалывалась.
– Это с бодуна, – пояснил Селезнев со знанием дела.
– И сито тепери дерати? – спросил Кукимори-сан.
– В России, – сказал Строев, – в последние годы лучшим средством от бодуна является Коржаков.
Позвали Коржакова. Александр Васильевич пришел и сказал:
– Дураков ищите в зеркале, чтобы я за так лечил. Создавайте при Думе комиссию по бодуну, меня назначайте председателем, а то будет как в прошлый раз.
– А как быро в просрый раз? – спросил любознательный Кукимори-сан.
– А вот так, семь лет с бодуна Бориску-сан спасал, а потом под зад коленом. И вот что из этого вышло.
– А сито высро?
– А то, что вся страна наперекосяк. Бодун в России – это дело серьезное, пострашней, чем тайфун в Японии.
Однако сжалился Александр Васильевич, уговорили, принес своего фирменного рассола коржаковского. Выпил Кукимори-сан. Оклемался. Воспрянул духом. Созвал всех и сказал:
– Я дориго изутяри этот страна. И поняри, все прохо оттого, сито здеся все пьют, воруют и не работают. С завтрасняго дня вся страна встает в сесть тясов, морится и идет работати.
– Это, конечно, хорошо, – сказали ближние, – но все не смогут. Которые с бодуна, как же они в шесть встанут? Вы же сами теперь знаете, что такое российский бодун.
– Хоросе, – сказал Кукимори-сан, – те, кито с бодуна, того освобоздаем.
– Это сорок процентов, – сказал Селезнев.
– Не мозет быти! – вскричал Кукимори-сан.
Пересчитали. Кукимори-сан оказался прав: не сорок, а шестьдесят процентов.
– Радно, – сказал Кукимори-сан, – теперя за работа.
Но поработать в этот день не пришлось. Мэр Лужков пригласил всех на открытие памятника российско-японской дружбы. Автором памятника совершенно случайно оказался Зураб, он же Церетели. Ради экономии памятник совместили с ранее воздвигнутым памятником Петру. Изумленному взору Кукимори-сан открылась величественная панорама. На руках у 50-метрового Петра Первого сидел трехметровый Кукимори-сан в бронзе. Узнав себя, Кукимори заплакал. Во время плача японской Ярославны Олег Газманов в белом кимоно и накинутой на плечи казачьей шинели пел песню с припевом:
От Японского от моря
К нам приехал Кикиморя.
На другой день, несмотря на то что Кукимори-сан снова был с бодуна, он все же собрал правительство и сказал:
– Все дорзны во сито бы ни старо работати, нациная с понедерник.
– Не дай бог! – закричали министры. – Они же в понедельник лыка не вяжут. Все перепутают. Реки вспять пустят. Дороги распашут, шпиндели в другую сторону раскрутят…
– Хоросё, – сказал Кукимори-сан, – тогда введем закон о том, ситобы все заработанные дениги оставарись в стране.