– Совсем ненадолго, – сказала она.
Было довольно прохладно, и лужи стояли на дорожках. Мы прошли метров двести. Дошли до пруда. Какие-то редкие прохожие тенями прогуливались по парку с собаками. Мы остановились возле дерева. Я обнял ее. Она смотрела на меня так доверчиво. Поцеловал в щеку. Она не отстранилась. Я поцеловал ее в губы. Она мне ответила. Целовалась она как ребенок. Будто лизнула меня в губы. Губы у нее удивительно мягкие и приятные. Счастью своему не поверил. Я даже не ожидал, что мне так понравится целоваться с ней. Провел рукой по талии и дальше. Буквально чуть-чуть вниз. Вот то самое место было таким крутым, что, наверное, можно было положить на него, допустим, записную книжку, и книжка бы не упала. Такое замечательное место я видел только у знаменитой Синди Кроуфорд. Помню, меня изгиб той талии поразил. Но ведь она одна в мире. А тут вот и вторая обнаружилась, незнаменитая, но такая близкая. Мы еще раз поцеловались, и я сказал:
– Вам пора, – я специально сказал это первым.
– Да, – согласилась она.
Наверное, это был лучший момент в наших отношениях. Впрочем, и каждый следующий мне казался лучшим.
Но тогда… Тогда этот пустой парк, холодный пруд, беззащитные глаза и первый наш поцелуй.
Я робко погладил ее руку, поднял и поцеловал ладошку. Мы пошли к ее дому. Я не удержался:
– Ты такая чудная.
Я тоже перешел на «ты», хотя, по анекдоту, поцелуй не повод. Она ничего не ответила. Улыбнулась довольная. Чудные они все же, эти женщины. Уж она-то точно знает, что хороша, и знает, что целуется замечательно, а приятно, что понравилась. Она очень хочет нравиться.
Остановились у подъезда, но Таня попросила проехать дальше. Все здесь знают ее. Видели по телевизору, она вела передачи на местном телевидении. Мы отъехали метров на сто. Я поцеловал ее на прощанье. Она ушла, не оборачиваясь, махнула мне рукой. А я сидел в машине, и уезжать совсем не хотелось. Сидел и вспоминал, как мы только что целовались у дерева. Ехал домой и тоже вспоминал. Каждое-каждое ее слово вспоминал. Казалось бы, ничего интересного мы не говорили, а мне все это так интересно. Все слова ее наполнены каким-то глубоким смыслом.
История-то обычная. Муж, который не обращает внимания на жену. Жена – женщина, которая хочет нравиться. Все старо как мир, и все так же ново как мир. Мне уже жалко ее, я уже переживаю, уже не люблю ее мужа и злюсь на него. Он ее ударил. Как можно ее ударить? Как можно ее не замечать?
Как можно не говорить с ней? Подумать только, есть на свете человек, которому с ней неинтересно. Да ну его, этого человека. Подумать только, когда-нибудь я буду завидовать ему, потому что он смог ее ударить.
Я ей позвонил, и мы снова встретились. На сей раз на телевидении, в «Останкино», у лифтов в час дня.
У больших лифтов всегда уйма народу. Пока ждешь, можно поглазеть на хорошеньких женщин. Их на телевидении полно. Нигде нет такого количества красивых женщин, как в «Останкино». И все они, как минимум два раза в день, здесь, на первом этаже у лифтов. Тем более что теперь здесь уйма коммерческих ларьков. Здесь продают «гжель», аппаратуру, косметику, обувь, одежду. Народ толпится, народ тусуется. Народ глазеет друг на друга, а я думаю: «Сколько же бездельников на этом телевидении». Вот они ходят, курят. Они сидят в баре часами, пьют кофе, потом опять курят, идут в туалет, потом снова пьют кофе. Потом садятся в редакциях, наводят марафет. Потом здесь же пьют кофе. Потом звонок, что-то там внизу привезли. Все бросили, побежали в очередь. Отстояли, купили, пошли пить кофе. Потом пришли в редакцию, всем рассказали, что там давали, кому досталось и кого видели. Разволновались, пошли курить. Тут автор пришел, надо идти с ним пить кофе, а заодно и поговорить о деле. Фу ты, вот и рабочий день кончился.
А есть другой тип редактора – деловая, целеустремленная, все, все она сделает, все организует, жутко избалована вниманием. Все от нее зависят, особенно в музыкальной редакции. Все хотят с ней дружить. Все стараются что-то для нее сделать. Достать билеты, устроить путевку, помочь что-то достать. Она величественно принимает подарки. Может просто принимать, ничего не делая в ответ. За одну «дружбу» с ней надо платить. Их много пришло в 1970-е и 1980-е годы. В 1990-х они уже дорабатывали. Кто сумел приспособиться к новой жизни – остался, остальным пришлось уйти.
Место престижное, все начальники устраивали сюда своих жен, детей и так далее. Ну, не работать же им простыми инженерами, учителями. А здесь можно было болтаться с утра до вечера. Еще там и библиотечный день был, и к автору можно было уехать «поработать». Годами они бездельничали, пили кофе, выпускали время от времени средние передачи. Средние – это обязательно. У них выработалось чутье. Нельзя было очень плохо делать и нельзя было пропускать то, что очень хорошо. Вот и «подстригали» снизу и сверху. Они благополучно дожили до начала девяностых, а потом все рухнуло. Появились новые: молодые, нахальные и способные, причем на все.
Если раньше втихаря платили взятки, оказывали услуги, одним словом, дружили, то теперь все это стало легальным. И хапают так, что прежним и не снилось.
Когда-то в 1980-х я в шутку говорил, что надо повесить в редакциях прейскурант взяток, за песню столько, за интервью столько, за передачу вот столько. Теперь все стало легально, надо платить по прейскуранту и еще неофициальный откат.
В те времена у меня был друг, популярный композитор. Для него редактор или режиссер были роднее родственников. Он для них готов был на все. Он был действительно талантлив, и песни его пела вся страна. Но он на своем «мерседесе» ночью ездил в аэропорт встречать редакторшу. За мамой своей он посылал друга, а редакторшу встречал сам.
А сколько их, талантливых, сгинуло, не найдя общего языка с редакторшами. Ну да ладно. Не об этом речь.
Встретились мы с Таней. Она пришла не одна. Какой-то тип провожал ее. Тип ушел. Таня осталась. Мы пошли в бар. Взяли кофе, бутерброды. Она мне прочитала две заявки на телепередачи. В обе ее зовут ведущей. Одна передача была просто глупой. Вторая ненамного, но все же лучше. Я ей посоветовал эту вторую и даже рассказал, как ее можно повернуть, чтобы что-то путное получилось. Советовать другим всегда легче, чем делать самому.
Она очень обрадовалась моим советам, сказала, что пойдет доложит редактору, а мне оставила киносценарий с ее ролью.
Она ушла. Я прочитал сценарий и даже вроде бы понял, что там можно улучшить. Стал набрасывать какие-то Танины реплики.
Она вернулась минут через сорок. Пришла не одна. Кто-то ее снова сопровождал. Он ушел. Я остался. Прочитал свои наброски. Она была счастлива. Честно говоря, я тоже порадовался, что смог хоть чем-то помочь. Рад был, что понравились мои переделки.
Она посмотрела на меня так, будто хотела что-то сказать, но не решилась.
Тогда я сам сказал:
– Ав той пьесе я кое-что сделал специально для тебя.
Она же актриса. Это для нее самое главное.
Я поговорю с режиссером, постараюсь убедить ее и эту малюсенькую роль увеличу и разукрашу.
Если роль получится, пьеса только выиграет. А уж о Татьяне и говорить нечего.
Мы шли по коридорам «Останкино». Многие с Татьяной здоровались. Смотрели явно не как коллеги. С нескрываемым мужским интересом. Ну что ж. В этом нет ничего удивительного. Я сам на нее так смотрю.
– Слушай, ты общительный человек.
Она в ответ:
– Вчера вот там у ларьков за мной минут десять ходил Юрий Антонов. Ходил, ходил, а подойти так и не решился.
– Тогда это был не Юрий Антонов.
Она смеется.
– А если бы подошел?
– Поговорили бы и разошлись.
Мы подошли к моей машине.
– Вот так однажды, – сказала Таня, – я с одним парнем вышла. Парень – просто знакомый, не более того. Хотел меня подвезти.
Подошли к его машине, как из соседней машины вышел мой муж. Оказывается, он приехал специально и следил за мной.
«Ничего себе перспектива», – подумал я.
– И что было дальше?
– Ничего. Он долго расспрашивал, кто да что. Но парень действительно просто мой знакомый. Ничего другого. Но скандалы длились неделю.
Не доезжая до ее дома, остановились у парка. Она рассказывала о своем ребенке. О том, что возит его, Даню, на автобусе в бассейн и обратно. Тридцать минут на автобусе. У мужа машина, но он никогда не предложит подвезти. А ведь это наш общий ребенок.
– Мне надо домой, – вдруг сказала она.
Я осторожно поцеловал ее.
Она снова сказала:
– Мне надо домой.
Я отвез ее к дому.
Когда начинается любовь, ты этого момента не замечаешь. Еще недавно она была для тебя чужим человеком. Затем ты с ней знакомишься, но ничего пока что не происходит, и ты спокойно можешь обходиться без нее. Потом ты с ней обедаешь. Или ужинаешь, гуляешь по улицам, идешь в кино, в театр. Неважно куда. Проводишь с ней время. Она красивая, на нее все смотрят; кто-то пытается познакомиться с ней. Тебе это вначале приятно, льстит твоему самолюбию, но, если ты ее больше никогда не увидишь, ничего страшного не произойдет. Будешь вспоминать, что была такая милая, симпатичная. Жаль, что ничего с ней не получилось.
Как я определяю, нравится мне девушка или нет? Мысленно целую ее в губы. Если приятно, значит, нравится. И наоборот, если нравится, значит, приятно целовать ее. Даже бывает, что воображаемый поцелуй куда приятнее реального.
Где же этот момент, когда она становится нужной тебе, необходимой? Когда хочется видеться, думать о ней и даже начинаешь по ней скучать.
Ты можешь даже целоваться с ней, а ничего не происходит. Переспать можешь и расстаться без сожаления. А можно только смотреть на нее, только разговаривать, и она в тебе. И еще не боюсь живых снов, светлый образ отпечатывается где-то внутри тебя, на каком-то тонком-тонком энергетическом плане. Твоя душа теперь требует ее и не хочет с ней расставаться.
Бывает, это происходит тогда, когда ощущаешь, что можешь потерять ее. Но ведь если не нужна, потерять легко. Была без радости любовь – разлука будет без печали.