В дальнем конце салона оказалось немало свободных мест. Я занял кресло у окна и расслабился. Автобус по серпантину поднимался в горы. Можно было заметить, как постепенно меняется ландшафт. Лес редел, его сменяли кустарники и обширные альпийские луга. Среди пожухлой прошлогодней травы торчали серые спины валунов, напоминающие позвонки древних ящеров. Прошло еще немного времени, и на обочине дороги появились пятна грязного снега, которые постепенно разрастались, распухали, покрывая белым ковром все видимое пространство. Оживленная немецкая речь стала затихать. Очарованные открывшейся панорамой заснеженных гор и ледников, туристы прильнули к окнам. Автобус сбросил скорость и медленно покатился по сузившейся донельзя дороге, где вряд ли бы смогли разъехаться даже легковые автомобили. Теперь шоссе с одной стороны подпирала отвесная базальтовая стена с ледяными подтеками, местами нависающая как козырек, а с другой стороны не было ничего. Край земли, головокружительный обрыв, с которого можно было зримо прочувствовать голубизну и плотность воздуха. Там непривычно низко висели облака, и ослепительно белые пики, прорвав их мучнистые тела, подпирали собой небо.
Эта высокогорная экзотика настолько разнилась с серой, захламленной природой Эдена, что казалось невероятным добраться оттуда за каких-нибудь тридцать минут. Складывалось обманчивое ощущение, что с того момента, как я вышел через бурелом на шоссе, прошел как минимум день. Дорога стала шире, затяжной подъем закончился, и автобус покатился резвее. Повсюду, куда ни кинь взгляд, словно сахарная помадка на пирожном, лежали ослепительные снега, идеально гладкие, вылизанные ветрами, оплавленные солнцем. В салоне стало необыкновенно светло, как в операционной. Немцы ожили после гнетущего мрака скальных ущелий, загалдели все одновременно, восторгаясь величественной красотой.
Несмотря на тонированное стекло, я стал мечтать о солнцезащитных очках. Впрочем, ярило уже скользило вниз, за горы, и автобус все чаще въезжал в густую, отливающую синевой тень. Немцы дисциплинированно взялись за ужин. Они вынули из сумок одинаковые пластиковые коробочки и стали пристраивать их у себя на коленях. Внутри, в ячейках, находились тонкий ломтик хлеба, вареное яйцо, несколько колечек копченой колбаски, крохотные, как наперстки, упаковки с красной икрой и маслом и прочие походные кушанья. Белый старичок с сухой, как пергамент, кожей, крупным орлиным носом и мясистыми губами протянул мне коробку. Я начал вспоминать, как будет по-немецки: «Спасибо, я не голоден», но так и не вспомнил, и пришлось приобщиться к коллективному ужину.
Автобус скользил вдоль подножия горы, скалисто-ледовой, мощной и крепкой, как памятник какому-нибудь монарху. Над дорогой нависали снежные карнизы, похожие на замерзшие в одно мгновение молочные волны. Мы едва ли не впритирку разминулись с карьерным экскаватором. Несколько рабочих в оранжевых спецовках укрепляли край дорожного полотна, пробивая отбойными молотками поперечные канавки, в которых бетонным раствором закрепляли металлические конструкции. Я съел несколько кружочков колбасы. На большее аппетита не хватило. Старушка, сидящая впереди меня, пластмассовым ножиком крошила салат: мелко порубила яйцо, добавила туда икру, масло, выдавила из крохотного тюбика майонез, из другого – горчицу, высыпала в общую массу содержимое пакетиков с надписями «Salz», «Zucker», «Pfeffer», затем приправила мешанину несколькими каплями лимона и все тщательно перемешала. Для меня, гурмана и ценителя экзотической кухни, это было что-то новое, и я с любопытством следил за старушкой, ожидая, какое выражение появится на ее лице, когда она попробует свой салатик.
Старушка поддела вилкой пищевую субстанцию подозрительного цвета, поднесла ее к рыхлому, любовно напудренному носу, понюхала и восторженно произнесла неправдоподобно низким, почти мужским басом: «Das schmeckt schõn!» [1] Она уже открыла рот, чтобы попробовать свой «шён», как вдруг снаружи раздался какой-то неприятный гул, и автобус сильно тряхнуло, словно он на скорости ударился колесом о снежный заструг. Я успел поймать яйцо, выскочившее из своей лунки, словно мячик для гольфа, нацеленно летевшее прямо в голову лысому бюргеру. Но остальные пассажиры, проявив непростительное доверие к нашим дорогам, оказались не готовыми к такому форсмажору. Так и не испробованный старушкой экзотический салат вместе с коробочкой полетел над креслами, липкими брызгами орошая головы туристов. Подобно ему посыпались на пушистые головы вилки, колбаски, тюбики с приправами и все остальные компоненты коллективного ужина. Кто сидел впереди, пострадали больше тех, кто был сзади. Я понял, что поступил очень правильно, когда занял место на галерке.
Раздался всеобщий вздох, а может быть, сдавленный возглас, и тут автобус резко остановился. Окна в одно мгновение залепило снегом, и в салоне сразу стало темно. Грохот, который лишь отчасти приглушили толстые, звукоизоляционные перегородки автобуса, уже напоминал грозовые раскаты, и от него многотонный автобус содрогался, как картонный домик бомжей, который злые мальчишки обстреливают каштанами. Пассажиры завыли от страха. Кто-то вскочил с кресла и кинулся в проход, кто-то накрыл голову сумкой, кто-то полез подбирать раскиданные по полу продукты. Я в отличие от немцев ничего не делал, поскольку еще не понял, что произошло, и продолжал сидеть на своем месте, на всякий случай прикрывая ладонью яйцо.
В конце салона показалось побледневшее лицо водителя. Он уже не был похож на диск-жокея и не жевал жвачку – проглотил от испуга, наверное.
– Вот же черви мороженые! – произнес он. – Все целы? Никто не зашибся?
К нему подскочила женщина в длинной вязаной кофточке с пояском, которая сидела на самом первом сиденье, расставила руки, закрывая собою проход, как курица цыплят, и закричала:
– Ты что ж тормозишь так, Коля?! Совесть поимей! Люди чуть с кресел не попадали! Уснул, что ли? Ты ж не русских везешь! У меня материал хрупкий! Цартес Дойчланд!
Должно быть, это была гидесса, головой отвечающая за пассажиров.
– Какое уснул, Изабелла Федоровна! – в том же тоне ответил водитель, отстаивая свою профессиональную честь. – Вы хоть видели, что произошло? Да прямо перед нами лавина сошла! Если бы я вовремя не затормозил, то засыпало бы нас к чертовой матери! Вот, полюбуйтесь, всю дорогу завалило! Я в последнюю секунду успел затормозить!
– Тихо, тихо! – резко убавила громкость гидесса. – Не кричи так, а то людей напугаешь. Иди за руль, делай что-нибудь… – Она легонько толкнула водителя в грудь, повернулась лицом к салону и так широко и счастливо улыбнулась, будто только что выиграла тысячу баксов в «Русское лото». Что она говорила немцам, я не понял, но пассажиры, как малые дети, сразу расслабились, дружно рассмеялись и захлопали в ладоши.
С лавинами мне приходилось иметь дело, и я посчитал своим долгом предложить водителю свою помощь. Щетки, поелозив по ветровому стеклу, сняли с него мелкий, как мука, снег, и через образовавшийся прозрачный конус стал виден белый свет. Он был белым в прямом смысле этого слова. Прямо перед автобусом, где минуту назад чернела лента шоссе, покоилась снежная гора. Лавина, съехав откуда-то сверху, разлеглась поперек шоссе, словно сытый и наглый тигр-альбинос, и проезжая часть оказалась полностью перекрыта.
– Задний ход можешь дать? – спросил я у водителя, с недоверием глядя на тонны снега, которые каким-то чудом задержались на скальных выступах и теперь нависали над нами. Если они сорвутся, то с легкостью расплющат автобус, как гусеница танка консервную банку.
Водитель, от испуга потерявший способность самостоятельно принимать решение, покорно последовал моему совету. Боковые стекла, как и наружные зеркала, были залеплены снегом, и ему пришлось открыть форточку и очистить снег рукой. Автобус тихо выл, с трудом пятясь назад. Мощные колеса со скрипом придавливали рыхлую кашу.
– В рубашке родились, – бормотал он, выворачивая руль. – Можешь поверить: навалило за одну секунду и прямо передо мной. Белая пыль, грохот, земля дрожит. И все, что было впереди, как отрезало… Первый раз в жизни вижу, как лавина сходит…
– Лучше вернуться и подыскать безопасное место, – вслух подумал я, поглядывая наверх. – Это может быть не последняя…
Не успел я произнести эти слова, как снова раздался протяжный грохот, и автобус мелко задрожал. Водитель ударил по тормозам. Немцы дружно загалдели. Несколько мгновений, пока все вокруг гремело и дрожало, мы с водителем пребывали в состоянии оцепенения, ожидая чудовищного удара. Но судьба снова сжалилась, и не произошло ничего страшного, крыша не продавилась, даже стекла не вылетели.
Когда все затихло, водитель, не рискуя прикасаться к рулю, рычагу передач или еще к чему-либо, медленно повернул голову в мою сторону и процедил:
– Накаркал, блин…
– Открой дверь! – прикрикнул я.
Створка сдвинулась сначала вниз, потом вперед, потом в сторону. Я опустился на нижнюю ступеньку, высунулся наружу и посмотрел по сторонам. Мы действительно родились в рубашке. Только что сошла вторая лавина – чуть меньше по размеру, чем первая, но такая же коварная. Она перегородила дорогу позади нас. Автобус был заперт двумя внушительными кучами снега на стометровом отрезке шоссе. Снег сыграл с нами злую шутку и загнал в западню.
– Можешь убрать ноги с педалей, – сказал я водителю, стряхивая со своей головы комок снега. – Ехать некуда. Но мотор не глуши. Неизвестно, сколько нам тут торчать придется, а материал у тебя хрупкий.
Тут к нам спустилась гидесса.
– Что?! Что такое?! – закудахтала она и попыталась оттеснить меня и выйти из автобуса. – Почему стоим?! Мы же опоздаем на ужин!
– Некуда ехать, – мрачным голосом ответил водитель. – Дорога снегом завалена.
– Что значит завалена? – начала не на шутку заводиться гидесса. – Ищи объездные пути! Ты понимаешь, что у нас будут большие неприятности, если мы опоздаем на ужин!