– Здесь его оставим, – предложил Альбинос. – Тут ему будет хорошо – и тепло, и мягко.
– А эту, ошибочную, куда?
– С нами пусть ночует.
Похоже, Тучкина подслушивала под дверью, потому как тотчас высунула свою любопытную физию наружу и, с трудом сдерживая радость, сказала:
– Вот и правильно! А то я испугалась, что вы меня с этим сумасшедшим на ночь оставите. А я вам совсем мешать не буду. Я мало места занимаю и сплю тихо, как мышка. Альбинос, а вещи с собой сразу забирать или уже утром?
– Какие вещи?! – сдавленным голосом крикнул Дацык. – Ты не на зоне, сковородка ты без ручки! Стой тихо, и тебе все скажут!
– Поняла, поняла, – выставив перед собой раскрытые ладони, покорно произнесла Тучкина.
Альбинос толкнул меня в дверной проем. Дацык напоследок попытался еще раз ударить меня ногой, но промахнулся и со всей дури заехал по косяку. Я сел на нары и кинул взгляд на стол, где лежал маленький кухонный нож. Не успел подумать, что им запросто можно будет перепилить веревку, как Альбинос подошел к столу, взял нож, вилку и даже кусочек битого зеркала.
– Не надо, Вацура, – посоветовал он. – Не делай себе хуже.
– Ты, наконец, скажешь мне, что вам от меня надо?
– Завтра узнаешь, – ответил Альбинос, задул свечу и уже в полной темноте вышел наружу. – Спокойной ночи!
Хлопнула дверь, лязгнула арматура, и все стихло. Я лег на бок. Немного ныли руки, и болел разбитый нос. Мне оставалось только поразмышлять о том, как быстро заживут все мои болячки. Ни о чем другом мне не думалось, ибо в моей голове не осталось ни одной мало-мальски умной мысли.
Глава 33ТАНЦЕВАТЬ ХОЧЕТСЯ
При дневном свете, который едва проникал через маленькое, как поддувало в печи, окошко, комната выглядела еще более убогой, холодной и грязной. Я лежал на боку, глядя на стол, по которому разгуливала муха. Лето приходит. Когда мы проводили здесь спасательные работы, мухи еще не проснулись.
Распахнулась дверь. По особым, нервно-торопливым звукам я догадался, что приперся Дацык.
– Вставай, скотина! – заверещал он. – Сейчас будет развод на каторжные работы.
Наконец я смог хорошенько рассмотреть пистолет, которым он методично тыкал мне в живот или приставлял ко лбу. «Пушка» была небольшого размера, с грубыми, лишенными изящества деталями, отполированными почти до белизны, с большой мушкой, похожей на лепесток, и круглой гайкой в тыльной части, где у пистолетов обычно находится курок. Скорее всего, это и был тот самый карманный «рот-зауэр», из которого был застрелен таксист Вергелис.
На пороге Дацык врезал мне кулаком в живот, но я успел напрячь мышцы, и его кулак отскочил от меня, как от боксерской груши.
– Это тебе, скотина, за вчерашнее!
Зато, когда мы вышли на воздух, Дацык мигом сменил злобу на маску доброжелательного партнерства.
– От тебя требуется немного, – громко говорил он, зная, что Альбинос видит его. – За день-два, думаю, мы управимся. Мы не причиним тебе вреда, если ты будешь делать все, что мы скажем.
Мы подошли к столу. Мне казалось, что сейчас я на мгновение закрою глаза, а когда открою, то увижу знакомые лица спасателей – Сашку Блинова, Мишу Ковалевского, Костю Крамаренко, Володьку Шистерова, словом, всех тех ребят, кто облагораживал эти дикие места своими высокими помыслами и поступками. Я так и сделал, но компания, вызывающая у меня только скрежет зубов, не исчезла. Щурясь от нестерпимого солнечного света, за столом сидел Альбинос и маленькими глотками пил кофе из пластикового стаканчика. За его спиной, как мачта за капитаном корабля, возвышалась Лера. Она заливисто смеялась и танцевала, уподобляясь бабочке, при этом ее мелкий собачий носик покрылся морщинками, как печеное яблочко.
– У меня такое настроение, что хочется танцевать до самого обеда! – выдала она, неимоверно округляя звуки, будто говорила через шланг пылесоса.
Напротив Альбиноса, на самом краю скамейки, сидел Мураш. Голова его, как у раскаявшегося подсудимого, свесилась на грудь, плечи обвисли, беспокойные руки терзали бегунок «молнии». Мне удалось хорошенько рассмотреть его лицо только тогда, когда я сел с ним рядом. Одутловатость заметно уменьшилась, отекший глаз чуть приоткрылся и теперь смотрел на мир из глубины складок дерзко и жизнерадостно. Кожа вокруг него была щедро смазана йодом, а на оставшейся части лица были беспорядочно наклеены узкие кусочки лейкопластыря, отчего фейс Мураша здорово смахивал на доску объявлений, где висело множество записочек.
– Я останусь с Кириллом, – тихо говорил Мураш, не поднимая головы. – Я должен увидеть место, где погиб мой отец, поэт и романтик.
Ко мне немедленно подскочила Лера и, счастливо улыбаясь, как давнему и хорошему знакомому, спросила:
– Ты будешь кофе? Одно или два? А бутерброды будешь? Тяжелая физическая работа требует большого количества калорий.
– Для начала было бы неплохо развязать мне руки, – ответил я.
– И то правда, – ответила Лера, но тотчас забыла обо мне и опять принялась кружиться и подпрыгивать.
Альбинос разрезал веревку охотничьим ножом, который висел у него в чехле на поясе, затем вынул из коробки бутылку водки и водрузил ее посреди стола. Дацык хлопнул Мураша по спине, сгоняя его со скамейки, и сел на его место.
– На тебя продовольственный аттестат не выписан, – сказал он ему. – Дуй отсюда, пока я добрый!
Мураш покорно, как собачонка, отошел на несколько шагов и сел на траву. Альбинос расставил стаканчики и наполнил их водкой. Мы выпили. Дацык сиплым голосом крикнул Лере, чтобы подали сало. Альбинос вытер губы ладонью и сказал:
– Вот мы уже почти подружились.
Дацык хлопнул меня по спине:
– Ты клевый парень, если крепко связан.
За моей спиной что-то негромко напевала Лера, потом вдруг ка-а-ак крикнет:
– Ты что там, жиром заплыла и шевелиться не можешь, мясорубка ржавая?! А ну, бегом!
Альбинос барабанил пальцами по столу и пристально смотрел на меня. Дацык пробормотал, что чем больше в хозяйстве баб, тем голоднее мужик. Я ждал, что сейчас наконец узнаю, ради чего была затеяна вся эта свистопляска с заложницей и шантажом. Но Альбинос почему-то тянул время. Подошла Тучкина с большим обломком фанеры. На нем, как на подносе, стояли пластиковые тарелочки с какой-то желто-серой едой.
– Доброе утро, приятного аппетита! – голосом профессиональной официантки объявила она и стала расставлять тарелочки. Первому подала Альбиносу. Рядом с тарелочкой положила сложенную треугольником салфетку, на нее – пластиковую вилочку. Я взглянул на лицо женщины. Солнце светило слабее, нежели ее счастливая физиономия. Ничего себе заложница! А какими глазами она смотрела на Альбиноса! Спину разогнуть не могла, настолько приварилась взглядом к его лицу! Моя тарелка шлепнулась на стол, как НЛО, совершившее аварийную посадку. Немного еды выплеснулось мне на колени.
– Спасибо, – сказал я.
Для Тучкиной меня не существовало. Поворачиваясь ко мне лицом, она опускала глаза, и весь вид ее говорил: «Не учи меня жить, я все без тебя знаю и тебя презираю!»
– Тебе белого хлеба или черного? – мурлыкающим голосом спросила она у Альбиноса.
– Белого.
– Я нашла перец. Может, принести?
Долго обхаживать его своим вниманием Тучкиной помешала Лера. Она неожиданно встала за ее спиной, широко, как надзирательница, расставив ноги.
– Все! Иди! – громко сказала она. – Не порти мужчинам аппетит своим присутствием.
Когда Тучкина удалилась, Лера села за стол.
– По-моему, она здесь больше не нужна, – произнесла она, брезгливо копаясь вилкой в картофельном пюре. – Ее надо отпустить. Как ты считаешь, милый?
– Может быть, – уклончиво ответил Альбинос.
– А я против, – буркнул Дацык, подливая себе водки. – Не верю я ни ей, ни ему (он взглянул на меня одним глазом, а второй прищурил). Может, они прикидываются, что не знают друг друга… И теперь Вацура ждет, когда мы отпустим бабу.
– Ну что ты мелешь! Что ты мелешь! – излишне шумно отреагировала Лера. – Разве такой мужик, как Вацура, мог завести себе такую клушу? Уж мне, как фотомодели, сразу стало понятно, что эта баба нулевая! Готовит плохо. Ест много… И задом во все стороны крутит.
– Подождем, – сквозь зубы процедил Дацык. Коль речь зашла о том, что кого-то можно отпустить, он вспомнил про Мураша, повернулся к нему и крикнул: – Эй, чувак! А чего ты здесь сидишь? Ты чего ждешь? Что нальем? Так у нас запасы скудные, задарма никого не поим. Дуй отсюда, пока я тебе второй глаз не подбил!
Мураш не отреагировал, даже не шелохнулся. Дацык с недоумением посмотрел на Альбиноса.
– Не пойму, чего этот надутый презерватив из себя изображает? У него что, трава сквозь задницу проросла и он встать не может? Так я сейчас помогу…
Продолжая жевать, Дацык поднялся из-за стола, подошел к Мурашу и ударил его коленом в больной глаз. Мураш беззвучно повалился на землю и стал корчиться от боли, судорожно комкая руками траву. Ухмыляясь, Дацык вернулся на свое место. У меня кусок картошки застрял в горле. Схватив тарелку с остатками еды, я с силой залепил ее в самодовольную рожу Дацыка, а затем еще добавил кулаком в челюсть. Дацык сыграл под скамейку, но тотчас вскочил на ноги и, размазывая липкое пюре по искаженному от злости лицу, кинулся на меня. Я уже приготовился схватить бутылку водки за горлышко и разбить ее о голову Дацыка, как Альбинос с силой врезал кулаком по столу, а затем схватил Дацыка за грудки.
– Отпусти меня!! Отпусти!! – визжал Дацык. – Дай, я его урою!
– Сидеть!! – рявкнул Альбинос, толкая Дацыка на скамейку.
Но тот, повернув злобу на Альбиноса, тоже схватил его за воротник куртки.
– Ребята! Мальчики! – голосом воспитательницы детского сада произнесла Лера, продолжая ковыряться вилкой в тарелке. – Ну перестаньте! Ну нельзя же так! Во время еды вредно волноваться! Потом животы будут урчать, и метеоризм откроется…
– Ты мне надоел, – утробно рычал Альбинос, комкая куртку Дацыка.